Навседа уехавший читать стихи Волошина

Новая среда обитания. На месте содранных с дёрном деревень выросли исполинские термитники с приглядной инфраструктурой. Район поразил обилием строек и почти полным отсутствием деревьев, которые словно в гетто, располагались исключительно в лесу. Никого из аборигенов окраины я не знала, возвращаясь домой не встречала знакомых лиц. Однажды прогуливаясь в близлежащем редколесье, увидела пожилого мужчину везущего даму на инвалидной коляске. Я слегка заблудилась, и потому осведомилась у пары, как выбраться на дорогу. Мужчина засмеялся, и ответил переФразированными строками Данте: "...Земную жизнь пройдя до половины,
Я заблудился в сумрачном лесу..." Завязался ироничный диалог в цитатах, мы взаимно представились: Павлу Васильевичу и его парализованной супруге, Маргарите, случилось оказаться моими соседями по подъезду.

Спустя несколько месяцев, 15 августа, умерла моя бабушка. В совершено сломленном состоянии я возвращалась домой. Войдя в парадный, увидела Павла Васильевича, плачущего на ступенях: около часа назад скорая увезла его Марго с повторным, и теперь уж заключительным инсультом. Утраты сблизили нас. Отныне, случайно или намеренно мы встречались и подолгу беседовали. Павел оказался на диво интересным человеком: актёр в отставке, скульптор, ценитель старинной музыки. Более десяти лет он ухаживал за своей Марго, недвижной и прекрасной, как статуя. Теперь её инвалидное кресло, словно алтарь, стояло в глубине гостиной, прикрытое тёмно-вишневым платьем. Повсюду на стенах висели её чёрно-белые постановочные портреты: до паралича она была драматической актрисой, яркой, красноречиво красивой.

Когда я заходила в гости, Павел Васильевич готовил чай и проигрывал старинные пластинки, декламировал заглавные монологи из ранее сыгранных пьес. Много улыбался. Однако, чувствовалось, насколько глубоко сидело в нём горе, насколько чудовищен был дефицит общения. Детей не было, друзей тоже. Только я. Случайный или совсем не случайный человек. Бог весть.

Тем годом я безраздельно отдавалась ученичеству, запоздно возвращаясь из читальных залов, всё реже встречала своего печального друга. Минула зима и весна. И вот однажды, возвращаясь домой, я увидела сильно исхудавшего, неопрятного и нетрезвого, Павла Васильевича. Он подходил к случайным прохожим и бессвязно бормоча, предлагал им собрания сочинений из своей домашней библиотеки. На руках у него спал крохотный рыжий котёнок, которому на корм он просил несколько копеечек взамен книги. Я ужаснулась. Как нелегко далось моему другу прожитое полугодие.

Чувствуя за собой вину, я стала чаще оказывать Павлу Васильевичу знаки внимания: приглашала его отужинать, звала на променад в лесопарк. Возобновившееся общение словно бы вернуло его к жизни: заблистали глаза, появились планы на будущее.
В начале августа мой повеселевший друг сообщил, что ненадолго собирается уехать в Коктебель, "дабы читать стихи Максимилиана Волошина в тени Карадага." Дословная фраза. Тепло попрощавшись, мы договорились, что он даст о себе знать по возвращению.

В преддверии сентября, подходя к своему подъезду, я увидела скопление милицейских и карету скорой помощи. В чёрном полиэтиленовом мешке с наглухо закрытой молнией, санитары вынесли нечто, погрузили в машину. Жители нашего дома громко сплетничали о случившемся: мол, этот ненормальный старик повесился на платье собственной жены, стоя на её инвалидной коляске, провисел 8 дней, пока задыхающиеся от трупного смрада соседи не вызвали милицию. В ужасе от услышанного, я стремглав бросилась к его квартире на первом этаже. Понятые и два человека в форме грубо оттолкнули меня.


Павел Васильевич повесился в годовщину смерти своей жены, не оставив никакой предсмертной записки. Спустя несколько дней, наверное впервые за месяц, я заглянула в свой почтовый ящик. На самом дне, прикрытое мусором рекламных проспектов, лежало неподписанное письмо с почтовым штемпелем от 15.08. Прощальное письмо от Павла Васильевича.