Ashes to Ashes

"... Что стоит эта жизнь, если парик, бессмертней головы человека носившего его!"
Бонавентура. Ночные бдения


Вспоминаю кисловато-сладкий запах твоего ухода. Амбре дряхлости, которую ты отодвигала до последнего. Винтажные занавески на затемнённом окне, срывающийся голос, ровный слой пыли на непотревоженных дедушкиных книгах. Россыпь лекарств на тумбочке, россыпь стриженных после инсульта волос на белоснежной наволочке. Безукоризненная тонкость черт в вуали морщин. Беззвучное дыхание. Я сидела на уголке кровати, отодвинув ворох одеял. Держала тебя за руку, обмирая с каждым слегка задержавшимся вдохом. Я гладила твои пальцы, гладила, и неожиданно уснула, не отпуская ладонь. В три часа ночи тебя не стало. Подняв веки, я тотчас опустила их. Веки сделались неподъёмными от слёз.

Эпилог жизни. Твоя фотография в траурной рамке с потусторонней улыбкой Джоконды. Старушечьими причитаниями отзвучали голоса поминок, отгорела лампада у чёрной иконы с неизвестным лицом святого, ритуальная рюмка кагора наполнилась мухами. Квартира, с занавешенными зеркалами, словно лишённая лица, тихо увядала гортензиями и фиалками на подёрнутых патиной окнах. Едва уловимый аромат восковых свечей и ладана витал в воздухе.

Быстро летели недели. Пасмурным утром я спешила за прахом в Николо-Архангельский крематорий, вцепившись побелевшими пальцами в зонт, вырываемый порывами ветра. Ловила машину, но водители словно не замечая меня, обдавая потоками брызг, проносились мимо. Полчаса, час. Дорога совсем опустела. Не выдержав, спустилась в метро, и долго, невыносимо долго ехала до Выхино, всматриваясь в своё лицо, искажающееся в движениях кабельника, вьющегося по тоннелю, в лицо, искажённое  пафосом скорби, которая едва коснулась меня в суете ритуалов, и только сейчас заполнила всецело.

Выйдя на поверхность, села в переполненную маршрутку под номером 706. До крематория. Тётушки-пассажиры живо жестикулировали, обсуждая рецепт кутьи, размахивая пластмассовыми венками, словно погремушками. Везут игрушки для мёртвых.

Дорога виляла средь куцых лесопосадок, небо всхлипывало изморосью, цепляясь тучным брюхом за верхушки елей. Наконец-то на горизонте показалась циклопическая труба. Приехали. Отстояв очередь за прахом, заполнив документы, указав место захоронения, вышла на улицу. Десятки машин ждали кого-то, но не меня. Пыталась вызвать такси, голосовать на шоссе. Безрезультатно. Снова переполненная маршрутка, толкающиеся соседи, подслушанные эпизоды чужих реальностей.

Наконец, уже у метро, нашла авто до Калитниковского кладбища. Водитель на ломаном русском уверял, что как никто другой знает дорогу. Близился вечер. До пяти часов открыты ворота погоста. Мы стояли в пробках, искали объездные пути, бессмысленно вглядывались в карту Москвы. Петляли, петляли. Остановились у кованой ограды Калитниковской обители: на калитке недвусмысленно покачивался амбарный замок. Молча попрощавшись с водителем, пошла вдоль бетонной стены, кольцом сжимающей поле, засеянное людьми. Нашла место, где заборные плиты чуть-ли не горизонтально упали на землю, и не без труда поддерживая урну, перебралась по ту сторону кладбища.

Жёлтые лица фонарей плыли над асфальтовыми дорожками. Сутулые осины просеивали сумрак в листве. Я неспешно шла, наступая на орнаменты разбегающихся теней. Словно заснувшее дитя баюкала на руках урну. Внутри бабушка: маленькая, хрупкая, как младенец. Наугад, сквозь хитросплетение тропинок, пришла к искомой могиле, припорошенной прошлогодними травами. Достала миниатюрную лопатку, подковырнула землю. Земля была тверда, как камень. Села на поминальную скамейку, заплакав от бессилия, от этого бестолкового, муторного дня. Вскоре, из гущи деревьев донёсся звук мотора, на авто-телеге, нагружённой обелисками, в мою сторону двигался человек. Рассеянно взглянув на протянутые ему документы, пообещал буквально через пару минут помочь с захоронением. Уехал.

Кажется прошёл час, или чуть более того. Небо проклюнулось звёздами, фонари стали ядовито яркими. Наконец, пешком, с инструментами наперевес, нетрезво виляя туловищем, вернулся мой припозднившийся гробокопатель. Отковырнув изрядный ломоть чёрной почвы, нашинковал его в мелкие комья, разбил урну. Кусок светлого, звонкого, упал к моим ногам: бабушкин стоматологический мост, пожелтевший в высоких температурах кремации, лежал на освещённом участке асфальта, вгрызаясь зубами в пустоту.