***

Алый Мир.

Цикл 1. Слепое.


1.
Поднимая перья
Встревоженных птиц
Я превращаю вас
В исписанный лист.


2.
К концу дня
она ослепла.
Села и заплакала.
Я вырвал клок тишины.
Её бы пеплом
наполнилась река,
где рука
провожает по венам
в ад или рай.


3.
Усилие повернуть голову
и увидеть тебя спящую
это всё равно, что за океаном
погружаться в сон настоящего.


4.
Оставаться живым
или грязным пятном
на чистой рубашке
по верх вспотевшего тела
стыдного искусства.

5.
Одному погибшему другу и погибшей тебе.
 
«что такое любовь?»
«это небо». Окурок смялся
«к чему ты готов?»
Смеялся.
 
а птицы ночью
скраивали небо
в крест – накрест,
как красной ниткой по телу.
в вечернем сумраке
самолеты как спички
вспыхивали и взрывались,
а люди гибли.
их кожа – розовая простынь
отделялась от души.
ангелы плакали
и тем самым убивали друг друга.
ты смеялась.
а я сравнивал красоту
с погибшим другом
который, как и ты
умер этой осенью.
 
6.
время убийц.
 
дети срывали крышу.
лестницы мокрыми плевками.
оправдывали своё назначение свыше.
сходили с ума сами.
когда у них отбирали
детство
взамен подарив смерть
и черную тоску
умерших черных котов времени.
они отдирали
сердца
от забитых клеток
на смерть клеток
вокруг гвоздей кровоточила синяя вечность
красным сгустком
превратив человека
в средство
в постижение блага, величия
призраков эпох
Рима и Греции.


7.

Пустыня.
 
Я хочу жить в Мексике
В стране наркотиков
И детей Кастенеды
Вечной внутренней дороги
в никуда.
Пустота: чья суть?
Неба?
От трупа до живого тела
Совсем чуть-чуть…
Сорви чулок с лета
От раскаленной ляжки бабы
До смерти страны, мамы, сына
Шаги, вдохи, годы
Облака делятся на строки
и в них впились
жадно и безумно
голодные койоты.
Желтый простор
перетянули веревкой
и она
связала человека с эфиром.
В любом камне
этой раскаленной пустыне
ты можешь стать
миром
или его сыном.
Я хочу жить  в этой стране
Носить майку с режимом
Красно-черного солнца.
Политику оставляю
на безымянном крючке
пустой комнаты
завешенной, если не шторами
значит стихами
просящими пить
люди оборачиваются комнатами
желающими убить
или быть
мертвыми.
Днем здесь течет пот
Ночью он превращается в кулак
Можно закрыть глаза
Даже во сне ты делаешь ход.
Кричат женщины, шумят дети
Умирают заживо мужчины
Время словно вор
украдывает год.
Окно раскрашено мухами
Нервы жужжат
Шипят змеями
Кровь как дикая
танцовщица
питается венами.

Богу становится больно
Виски, сука, дерет горло
Вся страна – пространство свободы
От смерти до мертвых родов.
Солнце – игла
Тело в порезах
Или в губах проститутки
Серое небо
Накрывает огромная синяя звезда
Сердцем своим лишая рассудка.
Не делай шаг, не иди
Пустыни не было. И нет.
Она в тебе как женщина
кричит
Услышь её и сам кричи!


8.
Оживление.
 
Нарисую тебя лучше,
Чем нарисовал Моне.
В картине из страсти.
И бури – комок
вшивает нить
в ушко,
а далее в клубок.
Мазки -
Красочней, чем взмах души.
Она река.
Превращаясь в вино, в апельсин.
Вкус важнее –
Он из песни и песка.
Не надо, не беги,
Не избежишь себя (если сам уснул в песне).
А может ты Орфей?
И я чувствую
Превращение живописи
В пахнущие цветы.
Это возможно,
Если живописец цвет,
А тени
Поменялись местами
С домами, людьми, облаками.
И устами
Проговаривается,
Что намертво
Надо существовать в картине
Иначе смерть.
 

Небо укрыло бабочку
Платьем света накрыла
И, если ты ещё человек…
Она на тебя глазки закрыла.

9.
Ночь приходит быстро
еле слышимо   
я перестал слышать людей на стенах
они видимо
превратились в глину
рассеянной над рекой 
еще сухой, высохшей 
и ты бредешь по извилистому илу
делая в себя ход
плюёшь на силу:
она есть результат
слияния неба и мира
другие умирают тихо
клетка хрустит
стеклом звенит
мозг сверкает
сверчком в разбитом стакане
чего ты хочешь?
и как ты можешь?
Задавая вопросы
повернись к зеркалу
и ты увидишь
собственную спину
из засохшей глины.

 

10.
Венера.
 
Ты слилась с нею
Неотделимая, чистая
И безумная.
дикая как вода.
Он держит её на руках
она покрывается
сливовой медью
Глаза оливы
синеют бездною.
Её шаги-
легкость ветра
утопают в женском
небе
свернутым в белеющую
раковину
распущенную в век, в эпоху, в платье.
И цветы спадают
к падающему лету.
Отпущенной весны слезы.
Кровью нарисованы
эти волны
бьются невыносимые
легкие
о полотна художника.
Умершего
в каждой нарисованной картине
украденные нами
они не могут радоваться
искусство само же
смеется
над прошедшим временем
над своим совершенством
над любым поколением
заброшенным в угол картины.


11.

Небо над Берлином.
 
«Когда ребенок
был ребенком...»
 
Серое, черное платье
разодетого неба
голого неба
мокрого неба
отчаянье накрыло
моё тихое безумие
и эти слова
я не дождусь лета
цветного и живого
черное небо, серое небо
льет изрезанной, черной бумагой
на которой уснули мысли
невидимых людей
они ещё не жили!
Заброшены, наполнены. Чем?
Они живые еле дышат
Бредут неспешной поступью
Не уверены, что ангелы их не слышат.
Первый ангел - Камю
Другой уснул в его прозе
Третий Трюффо
А четвертый Одзу
растворились
и в тумане свернулись
котенком в кино.

И сжатые глаза
Под закрытыми глазами
Намного лучше, чем огромные облака
В холодной постели.


12.

Лучше быть сном,
чем человеком,
если стал птицей
или хитрым мудрецом
Становишься ребенком.
А тот, кто называется его отцом
Ласкается зверем
у ног хаоса
у края бездны
на кончике голоса
на повисшем волосе
головы
не знавшей дна. 



13.
Пластмассовая кровь.
 
В любой момент
разбиться
И осколками
скрепить суть
Каждый раз превращаться
в то,
что обретет путь.
И быть им.
Долгая дорога внутрь
Отсутствие окон, дверей
Словно дом на твоей груди
Впускает всех, кто является частью твоей.
 
Нет живой крови.
Есть скомканная пустота
И она небом
Смеется как красота. 

14.
Холодная кровь
(шепот тела)
Голодная ночь
(не осталась)
Отсутствие слов
(искусство врет)
Черный лед
(капли, масло, цвет)

Слепой ангел
Синеющий глаз
Превращает вас
В гниющую грязь.

Он внутри вас
Он чуть громче
Вашей музыки
Отвечающей за страсть.

Мертвый младенец
Сжеванная утроба
Пережеванный свет
Способный испепелить!


15.
“Ад – это другие”
Ж. П. Сартр.


Это не я. Это другое.
Это другие. Это
открытое небо. Огромное
и большое,
как капля. Это рай. Это моя
невозможность. Это их
невозможность (не свобода). Самоубийство -
борьба. Тяжелые вздохи
всеобщей боли. Удар!
Это твои раздвинутые ноги. Это
стихи
идущие туда
одной сплошной толпою. Это
я бегущий к тебе
с развороченной головою
(грудью, мозгом, душою). Это ты
с отрезанной грудью
(Твоя Невозможность Любви!),
в которой я
наслаждался сутью,
как обмякший кот
на твоей голове
превращенной в рот.



16.

Близость.

В двух зеркалах
их нет.
В одном
это целое -
черное и белое.
Мы одни.
Мы всегда были одни.
Если ты меня видел,
Если ты меня чувствовал,
То, тебя никогда не было.
Ты был видением. Вне.
« а ты,- сказала она,- сном.
Я не спала. И внутри тебя
Глубоко. Это моё дно
и не больше, ты слышишь?
И глаза твои были сшиты».
На нити,
как кукла одет. Зеркало -
разбитое. Мы срослись.
Ты исчез. Мы одно.
С двух сторон
два мира:
Черный и Белый.
Одна ты. Ты одно.
О, Близость!
Ты меня видишь?
Видишь?
Она:
« когда я тебя увижу
ты умрешь ...
Я умру?
Она закатила голову, засмеялась.
Я не видел. Это Ничто.
Но так Близко!
Мне стало больно.
 

17.
Нет, нет, нет
этого не вижу
на этой реке
в этой черной воде
тонут облака.
Спящие в карманах люди
улыбаются темноте.
Они сжались до узелка
её кулачка.
Мир маленькая коробочка
из детства дурака.
Всё находится в одежде.
И виновата
ж е н щ и н а.
Потому что даже рыбы
влюбляются в её суть.
Спящую её
на голых, острых скалах
на которых мужчина -
песок
или же образ
сна под облаком
заснувшего на дне реки
распущенной в рукав
алого платья
растащенной на нити
рыбами
ладонями они пили
из её рта
воду
превращенной в воздух
раскаленного до бела
настолько
что каждая рыба
чернеет изнутри.
Вся моя жизнь
складывается в один, два, три,
в песок
он рассеивается
она шепчет:
« смотри,
это был ты...».



2007г.


18.
Черный лебедь Берлина
С разрушенным лицом,
Пачкает небесную перину -
времени и эпохи.
Слова с бесконечным концом
и началом.
Железное небо. Холодные люди.
Стальные нервы. Вероятно, счастья
простого и ясного уже не будет.
Идеальный мир:
разрушенный в прошлом город
без старых окон, крыш и стихов,
без мерцающих призраков
меж стен и высоких потолков.
Можно начать с новой души.
Совершенно. Но вера и голод -
колючая игрушка в сердце
и она заводная
тихонько открывает дверцу
в объятья тишины.
Теперь можно снова -
убивать, кричать, рождаться, убиваться.
Понимая, что это бессмысленно,
что так нельзя
пренебрегая умиранием
лишиться конца.
Смотри под ноги
кидайся псом
в чужие губы
со сломанным хребтом.
Плыви по рекам
свободной крови
гляди как руки
превратившись в два крыла
разрезают тучи
и пухлые германские небеса.

19.
Черное дно, дыры
За границами стекла
За пределами безнадежного смысла
В газах рукастого синего сна
Она зовет меня
Старуха Мира.

20.
Во мне река -
женщина.
Она больна.
Уснула в колыбели боли.
Еще не умерла,
мучается, жжется
как огонь.
Смотрит на меня
смеётся.
Не тронь её. Не тронь меня.

21.
Надо смириться
перед отсутствием
человека в мире.
Пора привыкнуть к тени,
которая исчезает ночью.
Делая ярче огни и недели.
И осушает тебя
Последнего Человека.


22.

Не надо религий
Не надо теорий
В отсутствие боли
Используй боль.



23.

Медленно и бессмысленно
Вешаются века
Отторгнутые дети
Начинают жрать человека.



24.

В этих спутанных,
как мыслях
волосах
обретаю тебя
кровью.


25.
Под пустотой стоит человек
В разорванное сердце падает снег...

26.
Большинство тех,
кто мог умереть
на ладони синего моря
те, превращались в океан,
А потом в звездные россыпи
по рваному, черному платью.
Оно такое яркое, застилающее
сны и красные тени.
Оно такое другое, оно иное.
Подошедшее ко мне неприкаянное, больное, раздавленное.
Плачущее, почти умирающая.
Подобно ожиданию снов
из-за очередных переписанных строф.
Когда видишь падающие звезды
Падающие прямо в лоно сердца.
В свою настоящую белую боль.
В лишнюю кожу человека
И она — есть человек.
Они падают так долго,
так протяжно.
Кричат, стелются веревками,
спотыкаются,
но всё ближе, ближе
ко мне.

Душа падает
Спускается к ногам крика
Припадает к разорванной глотке
Пьет, пьет.

27.
Декадентство — это
голая девка
уснувшая
на дне
рюмки
в абсенте.
Где когда-то были
Рембо,
Мунк,
а потом ты.

28.

Смотрит на меня
merso
И я гляжу на него
глазами Мерсо.

29.

Зрачки черные, глаза слезятся
Ему больно, видимо, неприятно
Если громко смеяться
в этом самом «внутри»
В месте, где кончается земля
Для него и в нем
Отрывались мелодии с кровью
И падали в небо
делая его белее.
Небо — простынь
накрывало тело
И оно становилось
синим цветом лета.
Его следом
в рубашку
разрывающегося эхо -
«вернись в меня!».

30.
Я сижу в ресторане вселенной
В меню входит завтрак и тлен,
Именно тут мучается время изменой
За то, что упустил человек.

Я заказал себе разбитое яйцо человека.
Его живот, руки, ноги и фаллос,
Но вместе с ним лезет диета
голода. И раздается голос.

Первый вздох паршивого века,
Всхлип не нарастившего мяса скелета,
Звук, достойный восклицания!
Взрыв, и далее холодное молчание...

31.
Париж — черная кровь
Миллера.
Берлин — скомканные тела
и дороги Вендерса.
Венеция — холодный воздух
в легких Иосифа Бродского.
Взрывоопасный до градуса
ядерного роста
Превращающий животных
в пепельные горсти
на ладошки человека.
Стихи — сломанные кости
внутри меня
как кровоточащие десна.
Каждый вырванный зуб -
слово.
В одном ряду с вечностью
и злостью
Между поэтом и человеком
пропасть.
Это и есть путь.
Когда прекращаешь играть
роль гостя
и наблюдаешь,
как путь космоса
с твоим путем
сросся.

32.
Белая рубашка
На алой душе
Вспотевшая кровью
Выбегает в неглиже.

33.
Оскал собаки
Поедающей кость -
Это мясо драки
Входящей в пасть!

Пьяный ребенок,
Руки — сломанные ветви.
Затоптанный котенок.
Объятья огненной смерти.

Почему красота умирает ночью?
Чья душевная скупая тишина
Открывает двери жгучей речи?
Перед тем как постель и душа
Превращаются в реки.

34.
Вытопи из меня мир
Получи фигуру
Обрисуй крик
Около рта скульптуры.

Голова — круги на воде
Вместилище Солнца и рук
Открытая темноте
Идущая на стук

Свободная, изрытая грудь
Впускающая любовь человека
Жидкая, прожигающая как ртуть
Наглая, искусственная суть.



35.
Форма. Вещь. Тень.
Рисунок - триединство
Общий портрет
Из невидимых красок
Он двигается от А до Х
Непонимание - спутник незнакомца и хаоса
Для данного выражения
рождается творец
Но для любого творения
И мертвец певец.

36.
Он её не знал
он видел усталые глаза
и закрывал глаза
он уходил
он видел сны
он никогда не спал
он был слеп
он был слеп
с открытыми глазами
Тонкий, красный запах -
спрятанной под ладонью Луны
холодный.
Белая одежда
открытые дома
опустевшие этажи
оголенность.
Солнце -
сохрани в её руках.
Ночь
крылья
тени
кровь
маленькое небо.
Черные, шелковые спины
скомканная в синий клубок
почерневшая кожа
красная простынь
сжатые руки под одеждой -
освободи её.

Он её не знал
он видел рай
и прожитую жизнь
наблюдал
за своим личным адом
скрытых чувств
сердце-котенок.
А она следила за ним
по следам
оставленным на тишине
брошенной воды
в лицо
отчаявшейся красоте.
Он был слеп
он был слеп
с открытыми глазами.
Её другое, её лишнее
чуть нужное
упавшее
липкое
дерево
крови
хрупкое
как ветви
распахнутые кости
иное
освобождало её
освобождало её навсегда
на минуты, секунды, на отсутствие времени, на замену человека и тени,
на возведение дома
на её груди
на его сердце
это изорванные
изгнанные
пропавшие души
не видевшие никогда
ни себя, ни страсти,
ни безумия, ни покоя,
ни власти над собою
ни над кем
только лишь невозможность
счастья и тихого сухого моря
выжженная пустыня
невыносимой боли
схватка рук под одеялом -
это твои руки,
но иные ладони
снимая одежды
они потеряли себя
конец и начало.



37.

Опасный человек
слушает музыку
она доносится
из глубины
пустого человека.
Опасный человек
видит даже ночью,
если потухли все фонари
и заплакали огни
в душе одинокого человека.
Опасный человек
слышит все голоса
доносящиеся
из искривленного рта
злого человека.
Опасный человек
поднимает пистолет
к виску
чтобы услышать выстрел
в кромешной тишине
притаившейся в ладонях
смелого человека.
Опасный человек
желает объятий
и жарких поцелуев
какой-нибудь дамы
вышедшей за пределы
любого обмана
свободного человека.
Опасный человек
пишет поэзию
черными чернилами
на глотках голода
и на шеях теней
шмыгающих по стенам
этого города.
Опасный человек
смотрит вам в глаза
и нагло проникает в сердце
делая там сальто
и ход в бесконечность.






38.


Сон от тебя
Сон от них
Медленный крик
Незаметный штрих

Сон от запахов
Сон от шорохов
От цветов
И не ужаленного пороха

Разбуди меня
Души сорваны
Сны болят
Изуродованы.


39.

Не калечьте себя
Ни словами, ни руками
Не пытайте других
Ни поступками, ни делами

Солнце одно, а Луна едина,
Всем хватит света
И слабым, и сильным.
Человеческое сердце
растапливает ледник
Обращая пространство
в выжженные пустыни
это великая сила
Человек и тень на холсте в середине.

40.

Н.К.

И ангелы спустятся вниз
И дыхание ада
И обломленные крылья
Дикая роза
И ждущий дьявол
Холодное небо над Берлином
Кровавая Диана
Пьяная муза
И глухая старуха Европа
В руках Бога
Нашел покой Джо
В утренних желаниях
Кровавится Ник Кейв
За бесплатные переводы песен
Ни тебе, ни себе
Ни дня, ни ночи
А всего лишь безделушка бесконечность
Болтается сволочь.

41.
Вечернее Солнце
Озаряет ваши спины
Свет струится по пространству
Ночь послушно открывает двери
Вас уже нет
Музыка неизлечимых
Повторяет куплет.

42.

Сдавленная грудь,
Моя тяжелая грудь,
Тяжелая как камень тень.
Коснись, и свет превратится в цвет
обратных ликов.
Так долго,
Так много
Падать в усталость.
Никогда не увидеть слова,
И опасность самого себя...
Так радостно,
Так страшно
Кричать на стихи.
Так больно, так много, так долго
Мучатся в своей любви!

43.
Я спал бы вечность,
но это роскошь -
унизить людей
без видимой причины
и твердого мотива
я сжег бы тело
пустился в пляс
кости оголенного духа
превратил бы в страсть
Но это временная слабость
ты слышишь, временная слабость
перестаю писать
двадцать первое августа
начало осени
лето, уходи
точка. звук. усталость.


44.
Как быстро умирает ребенок
внутри этой девушки,
если окружение её -
старость и злость
клацающих кулаков.
Красота не имеет права жить
в месте, где никто не может
стать господином живого вырванного сердца.
Оно настоящее, кровавое, красное
рассматривает, переливается
красками
Удивленно смотрит в глаза ненависти
и обходит болезнь, высмеивает.
Терпит равнодушие
потухших глаз.
Берет любовь на руки
и разделяет целое
на нас.
Слепое презрение
Превращает в холодный дождь
Наказывая острым зрением
Человека и его тень
Бредущим сквозь сон.
Человеческое сердце — дар тишины
Пей его, храни
Оно словно девушка
среди голых стен

45
Там, где падают листья
Осень-красавица
Обретает крылья
Сжигающий строки закат
Осушает бутыль с кровью
Чистой как день.


46.
Птица в сине-черном небе,
как клок
вырванной наспех
бумаги.

47.
И почему же я стал
выше этих стен,
когда моё тело -
это всего лишь
капля в твоих ладонях?
Чуть больше звука
и тебя нет.
Пустое помешательство
Осенний голод
Ожившая тень
Мост, ведущий в сон
Звезда — кровь на волосах
Нет конца
не было и начала.

48.
Я сказал про себя:
« Я немного Бог»
И растворился в своей
Незначительности.
Как печальны краски теней
окрасивших облик вселенной!
И в какой из этих
Невозможностей
усталость предстает
как борьба и смысл?

49.
  Поэт.

Она подошла к зеркалу, посмотрела в него, провела рукой по лицу и закричала. резким движением смахивая не нужную кожу с оголенного плеча. я сидел на белом кресле и бесшумно внимал её бессмысленным движением. «ты готова?». «нет, нет, подожди». ночь была холодной и грустной. окна хрустели как снег. я ждал.
совершенная красота, ничего лишнего, моё собственное творение, гениальное полотно молодого слепца. ибо ничего не вижу.
в комнате остался запах красного вина. я пил его из твоего сердца. на кровати стелилась алая скатерть из лепестков умершего дерева. она заплакала и ослепла. я провел рукой по дрожащему телу. оно было словно из одеяла снега и листьев, из постели небесных псов, воркующих голубей, детей и черной сладкой крови из моей желтой вены уходящей под кожу холодного солнца. я слышу как внутри тебя течет кровь. огромные валуны волн разбивают усталый и взъерошенный берег. в моих легких твоя вода. «ты знаешь, в нас с тобой есть свет и сила, есть грязь, уродство и красота, мы уникальны. ты ничего не видишь?». блестящие слезы горьким соком осели на соленой кожи. ночь протяжно завыла. город вторил. «а ты кто? поэт?». что? нервы как маленькие дети заголосили и схватили всю душу в комок. проглоти. «и о чем же ты пишешь? о смерти? наверняка, о смерти, о чем же ещё ты можешь писать». «нет, нет, я вовсе не поэт, я всего лишь слепой художник». мои звезды внутри. она отрывается. её глаза сводят с ума. её ногти разрезают кожу, оставляя еле заметный рисунок. «кто рисует твое полотно?». темнота становится единственным источником света. «у меня твои глаза, поэтому я ничего не вижу». её усталый взгляд обнимает упавший с кровати очередной лепесток. вино в бокале оживает. все оживает. я открываю глаза. её нет и не было. на столе горит ещё один стих.


50.
Одиночество стало временем
без часов и секундных стрелок.
Одиночество стало тобой
тенью, кровью, голосом.
Одиночество стало осенним листом
уходящим в небо.
Одиночество стало небом
падающим в черную холодную реку.
Одиночество стало деревом
с обломленными ветвями.

Одиночество стало красным берегом
и колючими свинцовыми облаками,
Они царапают брюхо вселенной,
Она кричит как птица,
Из её рта, из-за её белой страницы
выползает голая красота.
Одиночество стало пламенем
и обжигающим сновидением.
Одиночество стало камнем
и ненужным никому отчуждением,
У него желтые глаза и пустая комната,
Он почти человек,
и лицо его не изуродовано.
Одиночество стало космосом
спускающимся на твою грудь.
Одиночество стало обычным голосом
обращенным в звук.
Одиночество есть здесь и сейчас.
Одиночество — красная ртуть
в жилах ребенка.
И то, что он хочет -
хаос и путь
А всё остальное — ненужное, лишнее
никогда не выйдет за этот круг.

Пустота больше, чем тишина
И чем яснее и тише она
Тем слышнее голос
Внутри и вне меня.

51.
Стоит человек
у белой стенке
Скрыл свою тень,
Скрыл лицо,
Руки спрятал за спину
Исчез.
Входит в страницу
На поле белоснежных листов
Обращается в слово
Превращается в речь.

52.
Солнце выброшено.
Одиночество не властно
даже над собой.
Молчаливые рыбы
льют золото
в медные рты.
Хаос кружится над головой -
Он лишен пустоты.

53.
Вечер.

Жизнь смятая,
как лист бумаги
уносится прочь.
Ненужной вещью клацая
по холодной спине асфальта
догоняет бесцветную ночь.
В конце коридора делая сальто
Перед выходом в свет, в люди.

Рифма пухнет, как жилка на щеке.
Абсурд — красиво разделанная женщина на три блюда
Раздуваются желтые обои на стене
Я вспоминаю всё, что было в июле, но не летом.

Бестолковая жизнь поэта!
Скоро придет человечество
я раскрошу ему зубы,
чтобы внимательно слушали
о том, чего не будет.

Вечер.
Испуганная ночь
заглядывает в окно.
Тень, хаос и рот.
Мои слова — красное стекло.

Я за темной стороной стены
Смешиваюсь с разбитыми случайно словами,
Пахнет разлитым вином
И капли сшиты с вечерними небесами.

Звезды прикрываются тобой
от страха, от страха собственной
красоты, от значимости простых
вещей, что они
необходимы, что они нужны.

Вечер подходит к концу.
Собеседник говорит так мало,
что начинаешь понимать:
перед тобою дама.
Незнакомая женщина
бьет незнакомого мужчину
по лицу.
Ловит его тень
и сворачивает шею.
Мужчина с круглой головою
шагает к теплому морю.

Так проходят дни.
Так незаметны недели
в календаре.
Век прячется в книги,
в искусство.
Время неумолимо приближает человека к себе
в оправдании убийства.
Сонное лицо застревает в стекле.
Всё это делается так,
без всякого смысла.


54.

Уже поздно.
Ночь склонилась над тенью.
Слишком рано
Ты стал для неё ядовитым
жжением
боли.
Одинокой боли крови.


55.

« Мы платили за всех,
 и не нужно сдачи»
И. Бродский.

Аллегория Бро на настоящее.

Нам не нужен тот,
кто имеет рот
( и у кого полон живот).
Мы посадим на колени абсурд
И не пойдем на суд.

Нам не нужен Бродский
Его рост высок
Мы не ходим в гости
Мы сами выжимаем сок
из крови, из белой кости.

Мы за тех, кто мерзок
Пошловат и дерзок
Мы не имеем пальцы
Всё равно, что дальше
В будущем и настоящем.

Мы отбросим смысл
в ноги тех,
кто раскрашивает эпоху
красками боли.
Мы услышим смех.


Актуальное не актуально
Современное не современно
Мы живые и гениальные
полумертвые боги.
Чтоб добраться до него,
нам не понадобятся ноги,
а только строки.


Мы бы выбрали женщин
И оторвали им крылья
Лишили их тени
Наказали мужчин
в понедельник
И в другие недели.

А вот святость смешна
Не спокойна, не нужна
И, если обагриться пустотою глубина
Мы выйдем на поверхность
Нас накажет тишина.

Не пытайте властью
Она развивает апатию.
Чтобы стать Богом
Подойдите к распятию
Или к животным занятием.

Нам не нужен Идеал
Лучше Образ -
чувство странности, нуля.
Давайте сразу
Стерпит муза
Но накажет баба.
Впускайте заразу.
Мы ответим за одного,
не за всех.
Ничего больше не дано
и не надо.

56.

Осенью прекрасно слиться
с пейзажем,
с листом, с упавшей каплей
и даже
с самим собой.
Не подозревая,
что под ногами шепот яда.

Черты лица
Сонливая усталость
Нет громче голоса,
когда кричать осталось.

Осеннее слово
вплелось в жилу неба
оттуда сверкает
тенью и кровью
на белую землю.
Птиц мало
им больно кричать
не летая
Понимая,
что их уже нет.

57.

Слеза тяжелее души,
если падает словом
на белый лист.
Разбавленной болью
безупречный крик
к бесполезно
прожитому лету
в одной из зимы.

В день будущего декабря
ненавижу осень
Её снег был желтым,
как твоё лицо.
А вены и кожа
бледны и усталы
печально мертвы.


58.

Разрушенный город:
Когда-нибудь ты встретишь себя
на этих улицах,
Когда-нибудь звук рояля
рассыпется как дождь
на головы прохожих.
И отзвук эха будет доноситься
в пустых, разрушенных
квартирах.
Та высота -
безгласная картина
второй и следующей весны.
То время года,
та жизнь пустыня,
что требует воды.

59.

Суп.

Сегодня привезли свежее мясо,
Мы сварили легкий нежный суп.
И я хочу сейчас говорить о человеке
в настоящем
Без головы, глаз и рук.
Разговор о его тени.
О бесцветности краски
нарисовавшей контур, лик,
О том, что прекрасно
заменяет голосу крик.
Холод первых форм -
образ мира, образ Бога.
Те, что пока ещё не потеряны,
Которые молчат,
словно статуи
с открытыми ртами.
И можно услышать слово.
И ответить руками,
Но первый алфавит
состоит из новых знаков.
Они шифруют реальность
покрывают ничто.
И в первых шагах
слышна опасность
человека
не нашедшего никого.


60.
Со временем голос становится эхом.
Превращается в точку, после
которой нет ни слов, ни букв.
И лучше думать, что исчез
Что ничего не будет
Лучше думать, что «здесь и сейчас» нет.
Будет позже. Завтра, на недели другой,
в конце века, в другом тысячелетии
(обозначь время, здесь оно необходимо),
измерении, в последующей
секунде снимешь кино,
в каждом кадре только ты.
То есть то, что есть.

В эти мгновения
Сидя на белом, мраморном полу
Дальше, чем когда-либо от себя
Сокращаешь расстояние
от зеркала к стиху.

61.
Вот, что открылось -
Яркое, светлое зеркало
С прекрасной оправой
На старой, желтой стене
разрезанное надвое.

и кровь застыла в стекле.

62.

Они начинают видеть картины
так,
как будто они живые.

Они слышат звуки
Они видят разрисованные
бесцветные, бледные лики
до сих пор не умерших людей.
Что это?
Болезнь больных?
Можно ли войти
без боязни, без сомнения,
без всяких чувств
о самом себе,
о своей оболочке
с покрасневшей легкой кожей
и снять её.
Обнажиться перед сонным
усталым пороком
восторженного сна Стендаля
и его безумия.


Во времени титаны духа
Листают страницы глубокой крови
Полный крах и хаос звуков
Фиксирует ухо.


63.
Обычный человек
встал этим утром рано
и не во время.
Посмотрел на часы,
написал свою историю
И увидев в тени себя,
Исчез.
Так внезапно,
что птицы дремавшие
на ветвях старых деревьев
стали кричать как немые.
И крик был протянутой рукой
к возможности мира
быть меньше.

64.
Любовь – это высокая боль.
I.
Решив написать что-то о любви
Я неустанно думал о вечной боли,
которую причиняют её беспричинные ласки.
Это была высокая боль.
Она не подвластна
не моим, не её рукам.
Не выше смерти, не больше тени.
Она нежна к лицу ночи,
И полосует кровью.
Она рисует свое полотно
на  бледных, усталых скулах
дня.
Она уродует холод
и оставшиеся тепло.
Она ничего не оставляет.
Она это всё, что стекло
превратило в разноцветные осколки.
Века, дни, недели -
всего лишь несчастные рабы
перед её страстью.
Её открытые желтые рты -
Мыши и животные
старой и вечной красоты.
Армия черных роз, армия
смертных или бессмертных муз
во главе слово.
Чуть ниже открытая пасть.
Кровавая бездна мерцающих оттенков.
В её домах, в её пространствах
нет ни запахов, ни звуков,
Потому что вся истина в человеческих телах.

II.
Я думал лишь о том,
О пустой женщине,
О её красивом, изящном
почти животном теле
сидящем за соседним столом.
Я сидел чуть дальше,
Я не знал, что будет потом.
Меня ждала пустота
Её тень и её глаза.

III.
Сегодня ты умерла.
Я обрадовался и был счастлив.
Но это ненадолго.
Это совсем так мало:
для счастья.
Для какой-нибудь улыбки
Для слов «Я доволен. Собой
и тобой».
Для всех последующих желаний,
чтобы ты умирала
раз в год
или в месяц.
Для счастья нам
надо так мало.
Черные птицы скрывают
рассвет
Белые Луны штрихуют
красный цвет.

IV.

Вечное падение.
Любая попытка скрыться -
запишите на их счет
в оправдании движения
к прямому убийству.
Как только вы стали пытать друг друга словами близости
Я стал ближе к уродству внешних форм.

Исцарапанные в любви
руки и плечи
усталые
прилипают к женщине
Глаза больные, впалые
облизывают сон.

V.

Рассказать кратко?
О, это было великолепно!
Любовь, сны, сны, любовь!
Скульптура памяти.
Или дань воспоминаниям.
Какая-та необходимость
дарить то, на что
никогда не был способен.
Ожившие камни
Никогда не изменят цвета.
Они под водой
словно в двух зеркалах
Меняются сами.

Вода распускает длинные вены,
В них нет слабости.
На её поверхности птичьи тени
Вещают о всякой ненадобности
шести чувств.

Вода не отпустит тишину
в дом человеческого духа.
Ему нет места.
Он блуждает в преисподних любви.
Дитя краха!
Его вера в никогда.
Автор закрытых дверей:
Поэт и седьмой человек
В дверях — пустота.

VI.

Кто-то приходит  к другому,
чтобы уже никогда его не оставить.
Другой вливается в третьего
и навсегда его покидает.

Любовь — высокая боль.
Может быть для всех
Или для одного.
Но для искусства лишь цель -
выражения своего главного чуда
И оно здесь.

66.
В бунтарских играх титанов
Нет боли обыденной жизни.
Вычищенные до блеска каналы крови
Погружаются в подземную сущность человеческого мистицизма.

Первая скульптура,
была сделана без знания об отражении.
Лицо скривилось в порыве злобы,
В бессмысленном наваждении силы.

Руки рвали нити,
Смысл касался конца,
Человек родился разбитым
Сосудом без скрытого дна.

И было последнее слово
в потерянном крике
обращенным в никуда.

67.
Привыкай к крови,
Она около тебя.
Дитя, привыкай,
Она будет с тобой всегда.

Привыкай к тому, что тебе дадут -
Ибо это ничто.
Привыкай к красным цветам,
К бездушию, к бессмертию вещей,
Со смертью тела погибает лишь суета.
Привыкай к шуму и хаосу,
Таких как ты должна обходить тишина.

Перевернутый мир
Имеет характер злости
Для него не найдешь и слова.
Привыкай к тому, что он будет немым.

Смерть это не плохо, это
очень долго
по пути открытий
идти одному без цели.
Привыкай к тому, что без одежды.
Привыкай, что тело женщины
или мужчины
не принадлежит тебе.
Это пространство опасно
и оно
ещё никем не разрушено.

Привыкай к разрушению,
Если требуешь своего,
Не отделимо от целого,
Зависящее от всего.

Может быть уже потерянного,
Идущее от заблуждения,
Несовместимое со временем
Любовь к собственной душе.

Привыкай к тому, что будешь терять.
Привыкай к потери.
Отнесись к поражению,
как к главной своей победе
прежде всего, над собой.

С самого начала своего рождения
привыкай к другим как к себе
и увидишь силу
человеческого презрения.

Привыкай к управлению.


68.
Первый день холода,
Тепло под ладонью, меж пальцев.
Последний век золота
Упавший снег в кровь.

Звук и топь времени.
Прекрасная видимость
невидимой женщины
Окрасившей облако
в цвета уродливого.

Где грани тех ощущений,
которые выводят сознание
за пределы вселенной
и дарят свету
безнадежное чувство вины
свободного человека?

69.
Нет покоя тем,
кто стоит у края.
Нет покоя им -
невозможная, больная.

Одиночество одним,
Заслужил полмира
Подошел к закрытой двери :
серая, бесцветная картина.

Сонная игра.
Поцелуи кожи
Пустошь, пустота
Оголенность дрожи.

Я иной, я холод,
Снег искрошит крыши.
Чувствуешь, тепло?
Здравствуй, невозможность!

70.
Зима будет долгой и сонной,
Я не покину ни тебя, ни плоти.
Лишь ношу в коробке картонной
Синие мерзлые строки.

Одетое в красное тело сердце
Сжимается больно, невыносимо.
Боль - вылетевшая птица
На улицы мира.

Холод! Рывок! Высота!
Приступ беззвучности,
Слов поступь,
Осторожная пустота
Укравшее тело.

Никто не успокоится, никто
не сможет умереть!
А живые с вырванными глотками
протягивают руки
к теплым желтым фонарям
в снежном, холодном супе.
Они похожи на отрезанные головы
маленьких детей
оловянного уродливого трупа.

Здесь холодно, здесь под ногами стекло.
Здесь оборачиваются люди, чтобы убить.
В небесном, бесцветном олове
Мучается тепло
продолжая прекрасно гнить.

71.
Не спрашивай меня,
я голос, камень
В твоих слезах растет трава
и тлеет пламя.

Одна без сердца
Одна без тени
Мучительная кровь без места
в разорванной тонкой ткани
Плачет пустыня
невинная невеста.

И даже сейчас
в улыбке Солнца,
в его лучах,
я вижу как она
жжет юлою крики
в бесчисленных телах.

2008 г.

72.
Я пью желтую кровь,
пью течение мысли, пью свет,
тишину, разукрашенный облик,
пью из тела природы, пью
изрезанный стих, после смерти
лишенный свободы.


Течение снов, течение страсти,
Всё возможно любить, но не видеть.
За границей ночных синих стихов
Оживает рука способная убить насмерть.

73.
Извлеченный из кожи камней
Доставший до края,
Странный, правдивый сон,
Пропитанный утром
До ржавой капли.
Насквозь и навылет.
Открытая к свету плоть,
отдохнувшая, отошедшая
раскрывает розовый нежный цветок.
Склоненный к лицу,
к слепленным ресницам,
к играющим глазам
в ночные страницы
выходит на улицы.
И попав в коридор света
Делает тонкий надрез
между глаз
приснившемуся зимою лету.


74.

Там, за завалами дней,
Там, за одинокой тенью,
Прячется человек.
И его лицо не моё лицо.

Я ошибся, это всего лишь игра
в разноцветное стекло
и убегающие тени.

75.
Надо жить
в ожидании увидеть
Быть готовым
без тела слушать и слышать.

Надо жить
в незнании смерти
О её главных целях,
но быть всегда с нею.

Необходимо примириться
с наступающим и прошлым днем,
с неизбежным светом и тьмой.
И угадать увиденный сон в нём.

Нужно знать,
что знания ничто.
Если только слово
не оправдало его.

Лучше сейчас
понять человека
заговорить с ним,
чем потом от животного
получить его мир.

Но знай,
красота уловимый миг и шепот.
При тебе, поэт
поймал хаос в строки.



Цикл 2. Голос (тени голода).

76.

Что-то вязкое в этих днях,
Что-то сделалось с человеком,
Отворив все двери
Видишь лицо холода,
А не приветливую руку
Жильца или комара
На замерзшем окне.

Что-то в холоде изменилось,
А походка стала лишь
Формой ухода
От одного к другому.

И я не иду
Ни за ними,
Ни за любовью,
А лишь к развалинам квартир,
Где кто-то машет мне рукою
Приглашая войти
И остаться там
И оставить другое.

 


77.

После долгих пыток
Я слышу только голос,
И пусть он будет малым
Океаном среди страниц.


78.

Вот я со своей любовью,
Маленькой как Солнце
Прощусь к вам на колени
И перебираю ресницы.
Теперь Вы ко мне
Готовы?


79.

Кто-то из них внезапно
Попал в сад времени
Кто-то невольно стал красной
Могилой бессмертия.
Безвольные и опустошенные
Они не знают куда идут.

80.

Странное предчувствие
В одиночестве чувств
Страшно слышать как под пальцами
Время забирает рождение.

У моего крика нет языка
Он нуждается в звуке
Кожу, снимая с младенца
Он добирается ко мне
В осторожном стуке.

81.

Я думаю теперь о поэзии,
Как о том, что могло
Не случится, но
Всё же случилось.

Чем не идеальная жизнь –
Быть тем, кого ненавидишь?
Перестаёшь смотреть, а
Просто видишь.
И кто пришел
Уйдет сейчас же
Покинет сон, покинет.
И в обращении к нему
В моей руке застынет
Вздох как капля
«Оставь его, не тронь меня».

82.


Будет ли заметна жизнь,
Если ты не умрешь?
В чём смысл бесцветных красок
На поле сорванных листов
У тех домов, куда придешь,
Чтобы ответить взглядом?

И та, в которой нет любви,
Которая жила лишь для того,
Чтобы смотреть в глаза
Кровавому разрыву
Ваших когда-то близких тел.

Она осталась той,
Которую не ждешь,
Но тихо любишь временем, зимою, датой.

Она из серебра
Соткёт постель немому
И он, если откроет рот
То будет сыном Бога.

И вы вдвоем среди небес
Держа в руках иную жизнь
Вы будете смотреть туда,
Откуда звезды словно корабли
Плывут, подставив грудь волне.
 
Где царствует прибой,
Там скалы из стекла
На самой вышине
Не в холоде, в тепле
Мы видим две фигуры
Они, прижав щеку к щеке
Протягивают руки к бессонной пустоте
Тех дней, в которых нет ни слов,
Ни даже человеческих теней.



83.

Голоса.

«Услышишь ты зов Бога. И, если не ответишь на него,
то будет дана тебе духовная пустыня».

I.

У изначальных тайн земли
Нет матери и сына
И красоту возможно лишь узреть
Узрев внутри пустыню.
Песок-стекло.
Расплавленное небо под ногами,
А ты иди, иди к нему.
Всмотрись в бездну, в твердь.
Тверди, что Солнце красный камень.

II.

Мой голос здесь один. Он
Вьется ядовитым жалом
Черных змей. Он яд.
Он жертва. Он укус.
Он туп. Он делается
С каждым днём острей.
Как лезвие клинка
Впиваясь в шею, дарит поцелуй.
Разрежет и вернётся, сделав круг
От уха к уху. И он –
Любовь к тебе пустыне.
Пустынной страсти и сказанного ночью
Слова.


III.

А, если бы я умерла
В твоих ладонях как вода,
Что пил бы ты?
Была любовь ли камнем?
Где протекал исток? И почему
Сейчас в моих руках ожила кровь?
И что в рассказе
Показалось лишним? Вот
Видишь – вопросы только
Терзают ткань твоей скульптуры,
Её сотворила рука твоя.
А глаз, глаз был мерилом
Тёмных, светлых вод.
Из них появилась глина
Соединенная в песок, в барханы,
В образ мира.

IV.

Ночь была огромным домом,
В нём умер свет
Оставив отражение
Песочной стрелке, выкинувшей век.

Я здесь.
Вон там, где кончилась рука
Начнется смерть.
С придуманной ночной Луны
Срывались крики, срывалась кровь.
В глубине родился цвет
И распустился в высоте цветок
В узорах крыл летящих птиц.
Я наполнял цветочным соком лист
За ним был вздох. И в нём
Был стих.

V.

Знай, усталость будет
Первым шагом
За тем, кого на самом деле нет.
Кто отдал имя тени,
Кто потерял его,
Кто будет впредь терять.
Мы здесь теперь одни.
Ты тоже одинок
И будешь слушать нас
Команды как щенок.

В пустыне нет других
И потеряли здесь другое
Нет надобности в том,
Чтобы искать иное.

VI.

Я знаю, в голосе моём
Нет благодарности и нет поклона
Вашим болям.
Не буду отрицать, что раб.
Что послужил себе
И проявлению воли.
Зачем, скажи пустыня
Ты родила во мне младенца
С одной протянутой рукою?
И, если вы свободны, то,
Кто тогда имеет смерть?
Кто в хаосе,
Как синекрылая бабочка продлит своим полетом
Один обычный день?
Мой голос вьёт
Среди клубков камней
Одну сплошную нить
И вы, вы заключены
В неё
Как в сеть.


VII.

У конца нет края
Нет края у вещей
Тепло имеет грани
Человеку подарена тень.

К лучам стремиться сон,
Как будто Солнце не одно
И эта птица погибает.
Под теми облаками
Я потерял лицо.
Но пытка слов
Была необходимой.
Я выразил себя, но не учёл,
Что руки не готовы
Закрыть глаза. И дальше
Прыгнуть в пустоту
Рисуя круг, черту
Уже разрушенной скульптуры.
Я здесь. Я в ней.
Я в ней пишу. И хорошо,
Что выжил.
Я линию черчу
И продолжаю слово.


85.

Ночью все мысли похожи
На рыб в холодной воде.
Ночью все строки вылижут
Черную звездную простынь.
И поэта выставят
В комнаты, которые
Построила его тень.

Ждать удара, ждать в знаке
Появления зеркала.
По первому кивку головы
Появляется отражение
Кошмара и самое страшное
Его продолжение.

Шаг продолжает лицо
Лицо вымощено мыслями
Не коридор, но мост
Соединяет голос с криками.

Можно ли в холоде выпросить,
Полюс тепла и близости
К другому телу
Растекшему как капля
В течении?

Для человека одиночество –
Это лишь его преступление
Против себя, против людей,
А потом уж против времени,
Даты, события и той недели,
Когда сошел с ума.
Узнав в безумии то,
Что имеет прошлое
И как будто настоящее.

Я говорил о себе
И голос наградил зрением
Углы, коридоры, комнаты
И даже далекую
Квартиру
С умирающими людьми
На серо-темном облаке
Закрывшим пустоту
Окном, стеклом, ладонями и телом
Обращенным здесь в черту.

86.

Посвящается Н.

Имя его: Одиночество.
Не бойся, оно
Единственное.
И имя, и время для тебя,
И смерть, и книга, которую
Прочитаешь и выучишь, и музыка,
Которую услышишь и попробуешь
Повторить, и та самая улыбающаяся
Женщина, в ней разлилось теплое море
И затеплились вечерние огни
Того самого города, где ты бы хотел
Попытаться ещё раз родиться.
И в нём нет ни домов, квартир, улиц,
Магазинов, машин, людей, мостов,
Запахов и теней, а только крыши,
Крыши, крыши. Они во сне соединяются
С вечностью. Вечность тоже имя твоё. И нет
Более сильного одиночества в нём. Ощущение
Первых, но уже привычных форм.

Мы привыкли творить из чувств
Самого человека. Из его
Мыслей выстраивать дом. И
Воображение для нас всего лишь
Поступок, а воля к свободе
Ненужный шум. Оставьте его.
Пусть тайна останется тайной
Пусть рассветы рождают стихи
И новое имя родится в малом
Выражения вещей.

И говорит поэзия от имени вещей,
Деталей и обрывков.
И, если нужен человек, то от теней
Останется ничто – ошибка.
Плевок в лицо,
В расширенный зрачок.
От счастья или от переизбытка крови.
Нам всё равно, мы меньше её боли,
Но ей приходится терпеть
Выслушивать слова
От ошалевшей тени.

87.

РАЗГОВОРЫ ПЫЛИ (Сонн).

Я ни в чём не виноват –
Простите. Я существовал так
рядом с вами, что не было никакой необходимости
Вам вставать со своего стола, идти
к ко мне, к моему
испуганному взгляду. Что я
мог ответить? Вы забрали
у меня выбор, вы отняли
мой самый ближайший план
смерти. Да, признаю, хотел
опередить природу выстрелом,
но как-то не получилось –
помешали мысли пустые и лишние,
а возможно, что просто
воображение. Знаете ли, пуля
в мозгу это может быть строка для поэта,
но для человека это очень волнующе.
Меня интересует, как я буду выглядеть,
Когда Он увидит. И перед
ним я выиграю
право одного единственного
виновного. Но пока выбрав жизнь
я терплю свободу. Эту пакостную,
эфирную, гадкую свободу. Проклятую
вещь. Я просто вынужден
говорить с вами.
Вы сидите так близко. Ваше дыхание…
Ваш запах. Уже скользко. Стоит
опасаться глаз. Я боюсь эту
ловушку. К тому же
вечер. Ночь сама выкрадет тишину
из ваших голубых огромных глаз.
Таких безумных. Я понимаю, что
мы начали общаться.
А в чём состоит наша беседа?
Ах, да я, похоже, это почувствовал. Вы
Ещё ничего не знаете? Хорошо,
я попробую рассказать, но
сначала хочу спросить:
вы свободны?

Да, я был свободен. Я когда-то,
как и вы считал себя похожим
на один высокий дом, который
лишен тени, а окон так много,
так много этих пустынных глаз,
смотрящих на серо-темных прохожих,
у которых нет для меня ни слез, ни
братской, человечьей крови. Возможно,
он просто стал мною, когда
я умер.


А я умирал долго. Был
обычный день. По-моему, осень. Дождь, но
точно влажно, т. е вязко как-то. Мне
казалось будто бы в этот день, именно
в этот, я один на земле, совершенно
один умираю вот так просто, вот так
незначительно.

Думаю, что вас всё-таки заметили,
вы попали к Богу.
Да, но, к сожалению, я ничего
не помню. 

В этом-то мы и схожи.

Так что насчет истории?

Хорошо, я начну, а конец
вы подскажите.

Попробую. Прошу, начинайте.

Всё началось с того, что
я чувствовал себя виновным
в смерти какого-то человека
ни лица, ни имени, ни преступления
я не помнил. Позже
мне сказали, что его не было,
не было убийства. Я никого
не трогал, а лишь
придумал это, как
предлог освободиться
от общей клетки, отделиться
от этой тени. Вы понимаете
о чём я? Мне нужен был
предлог! Только и всего.
Предлог, предлог! И всё.

Так вы всё-таки кого-то убили,
т. е лишили жизни?

В какой-то степени да, но
это случилось само по себе.
Естественно. Люблю это слово.
А вы?

Нахожу симпатичным. И смысл.
Вижу, вижу. Это
была женщина?

Женщина? Женщина… Вряд ли.
Не понял, не понял. Но
в этой жизни они появлялись
иногда на манер убийцы из-за угла.
Я любил подобное. Разных…
Слишком разных… Потом
их не стало. Исчезли.
 Исчезли?

Впрочем, как и я.
Зачем о них думать? Лишне.
На чём я остановился? Вина?
Это чувство выпивало меня,
крошила, кромсала на части. Выжимало
как лимон. Наверное, не стоило продолжать,
но я продолжил и думаю,
что успешно – я погиб.

Погиб или умерли? Вы
меня совсем запутали.

Есть разница? Результат один.
К чему мы идем? Полагаю, что
к невозможности. К нашему первому
крику.


Я попрошу меня извинить, но
мы заговорили о смерти
и о вашей виновности.


Хорошо, хорошо! Я
продолжу. И там, и здесь
не было смысла находится.
Ничто  мой дом. Ничто
мои кости, моя кровь.
Ваша жалость ничто.
Так вся жизнь у каждого.
Так много жизней у каждого.
И только один сон.

Меня интересует один человек,
поэтому я подошел к вам. Вы
меня слышите. К вам!

Я понимаю, понимаю. Я
тоже вас ждал. Только
не сейчас, сейчас я пережил
страх перед собственным видом.
Новым. Таким новым. Почти
прозрачным, ирреальным ликом. Вы
мне его показали. Я увидел
себя со стороны.

Я знаю, что в вашей комнате
есть разбитое зеркало.

Вы были там?

Я его и разбил! Пора
определить для себя мир
с различными его именами, событиями,
деталями, делами. И понять,
чей ребенок.

Ненавижу ни то, ни
другое. К чему
кричать, не имея голоса?
Это право лучше отдать
мертвым. Мы
не заслужили. А Ты
ошибаешься, ты
не мог увидеть себя
со стороны. Так
как будто это не ты,
а какое-то
зеркало.

Не буду оправдываться. Лучше,
если ты возьмешь все
дела и планы системы
вселенной на себя и
взвалишь этот камень
на свои плечи.


Я не рассказал историю. Подожди.
Подождите. Ещё чуть-чуть.
Такая малость. Тебе стоит,
стоит услышать.

Нет, время это теперь
и грань, и отступ, и конец,
и остановка в середине
прожитых жизней. Не в конце,
а в середине, в самом его
сердце.

Можно ли мне перестать
существовать, перестать быть?
И стать
тем, кого ты не приемлешь.
И поэтому сделать ещё один
шаг в сторону от себя. И
уклониться от руки
создавшей плоть
и мою вину. В
которой нет меня.
Позволь, уйти. Позволь, покинуть.

Не будет ответа для того,
кто слушал речь
живого человека.
А прикоснувшись  к праху твоему
становишься его же частью.


А ты? Теперь один
или со мною? Виновен или нет?
Я буду ждать. Будем
навечно знакомы.

88.

Я не встречал никогда то,
что было бы мной
хотя бы секунду, какой-то
ненужный час, отрезок
времени, вобравший в себя
пустоту, год и историю. Вне-
временную связь.

Я не встречал никогда
своего двойника на улице
Но знаю теперь, как он в тишине
открывает глаза и смотрит
на сердце вымученное. Оно болтается,
как лампочка в пустоте. Тепло выкрученное.
В пространствах черно-белого города.


В нём нет ни потерянных, ни
зрячих птиц, которые могли б
под потолком или на стенах серого
дома
догнать убежавшую тень.

89.


Шепот кукол.

В белых платьях
Куклы, словно живые
Ещё немного и мы
Стали бы бояться
Их молчания. Мы
Окружили себя
Голосами и потеряли
Голос, за нас и вне нас
Тени пропадали в
Хаос. Мы же
Боялись. Страшно
Жить среди тех, кто
Вдруг понял, что
Его нет.

Основа любого страха – это
Дрожь красоты перед видом
Рассыпанного праха.
Того, кто секунду назад
Собирал части лица, лепил
Из него восковых чудищ.
И спрашивал у них:
Кто вы? А кто я? Почему
У вас нет рук, слез,
Нет души, нет крови?
Почему у меня вы отняли
Свободу воли, свободу жить?

В чём вина человека?
Почему не я, а другие
Нашли в нём боль
И дали имя тому чувству,
Которое изначально свободно
В своем теле? И нет
Для него Бога, если сам
Он Бог.

90.

Настоящее ощущение божества,
Которое спряталось здесь.
Чистое непоколебимое чувство
( времени или его небытия)
свободного слова – освобожденная смерть.

Говори со мною
Теперь я слышу молчание
Я в нём, оно не скрыто
Оно является продолжением
Не слез, а рыдания.

Когда прикоснешься к слову
Свобода неизбежна. Под этим
покрывалом спряталась тишина.

Стихи словно мертвые дети
Прекрасны и бесполезны
Для жизни, но необходимы
Для смерти.   


91.

Смех голода.

Смех вещей ночью,
в котором увидел случайно
своё отражение. Не
зеркало, не блестящая
спинка стула, не
вычищенная до блеска
хрустальная посуда. Лампа
наверху освещает тонкий
след тени, оставшуюся одежду
человека. И тут
входит холод. Расправляет
крылья, поднимает голову.
Человек неосторожно
ведет рукой
по направлению к другой
руке. Краски сливаются.
Просто темно. Горит
внутри свет в сорок ватт. Пахнет.
Секунда  разбивается. И
Вещи
начинают смеяться, заигрывать
с тишиной, говорить ей то,
что она никогда не слышала.
Молчание поднимается выше сна.
Люди ночью мертвы
И недвижны. Время
тихо и скоропостижно
кончается, уходя за дверь,
там и умирает. Люди не нужны
сейчас истории. Их дыхание
затрагивает покатый скат
крыши. Кошки застыли.
Мыши превратились в черные
Точки. В часах
потерялись минуты. За углом
спрятался Бог. Его мы
не слышим, но видим. Птица
поймала в клюв пустоту.
Ненужная жертва черного голода
мучает последнюю строку.   


92.

Я чувствую их. Слышишь?
В этой комнате будет только двое.
Четыре красных глаза
оставляют след
и продолжают плоть.
Вернее, то, что было живым,
а теперь смотрит
на себя со стороны
и тянется вверх. Словно
это дым и в нём
выдох (больной, продолжительный
выдох).
Что-то случилось, что-то
перестало иметь свойство
умирания и перешло в форму
бессмертия, а это синоним
созерцания. Первый взгляд
на тело. Тихо чувствуешь сферу
бесцветности, а потом
только холод от рук.

Что есть стих –
убийство, порок,
мудрость, любовь,
продолжение жизни?

И то, и другое
возможно.  Возможно, что
образ будет немым или
многоликим. Тогда
какое лицо увидишь ты?
С той стороны,
которая известна тебе
или с той, которая
невидима и скрыта?

Что есть стих, если
не то, что ты ещё
не почувствовал?
Будет ли понятно
вам то, что в вас нет?
Или вы
допускаете возможность
мыслить образом? Вы
можете достать птицу
из подо льда? Знаете,
лица ваши изменятся, если
то, что было вами познано,
станет полностью вами.

Готов ли действовать стих?
Это другое.
Важно, чтобы вовремя
не отвлечься от отчаяния.

Так понятен ли вам
Образ, если стих
орудие другого темного
мира? И на нём
остались следы, но это ли
шаги к себе? Или
от себя?






ТЕЧЕНИЕ
 Поэма о прошлом, настоящем и будущем.
1.

« Вот в этот холод ты упала, словно в постель,
помнишь, мы слушали музыку и ты
превратилась в черную рыбу, а потом
кричала мне о любви, но я не слышал, ты была немой,
а я, а я был камнем,
почему нет смысла в белых, разорванных платьях?
когда мать осознала, почувствовала, ощутила
свой грех она пошла на кладбище, и
откопала труп своей недавно родившейся девочки, на глазах
у ребенка виднелись синие разводы, а зрачки
потускнели, живот был распорот в виде улыбки,
это рассмешило Бога, потому что
малышка ожила в могиле и
почти объела себя
свою одежду, кости, мясо,
но до этого она играла
с теми игрушками,
которые ей оставили
живые
люди,
дверь закрылась и полная
ожиревшая женщина с серыми как гной
глазами в желтом тонком плаще
перевалилась через перила с разбитым носом, её
невозможно было поднять, она раздавила беременную
кошку, мирно дремавшую на холодных плитах
черно-белого подъезда, пахло краской,
кислотой и засушенной ртутью во рту
молодого старика, кости которого медленно
гнили на скрипучих пружинах, каждую
среду он стучал в шестую дверь и просил
газету и молоко, он его мешал с алкоголем и
пил, глотал, оставлял на языке,
а потом открыв окно
и протяжно как птицы, как ветер
кричал,
сухожилия на его лице и на груди напоминали маленьких
и ядовитых
змей, которые кормили себя ядом, из мертвой кошки
вылезло пять котят, они превратились в жирных
мух и медленно начали переваривать пухлую полную толстую женщину,
в это время кричавшую что-то о её убитых,
мертвых мужчинах
и об увиденных снах в этом
году, возможно, что сны и
были её болью,
человек стоял на кухне и готовил свою голову, рука ловко орудовала кухонным острым
ножом, на лезвие стояла пометка франца
кафки, франц стоял в углу с лысой
крысой и смеялся словно это был
его последний день, маленькая, сгорбленная старуха
поджав свой железный и мешковатый
живот, опустила больные ноги в таз с красной вязкой
водой, вырезала себе глаза, в образовавшиеся
дыры набила пух и сломанные спички, подожгла и
стала ждать возвращение самого настоящего человека,
который сегодня
решил ужинать в ресторане на улице рыбной, ранее он утолял свой голод одним
стаканом молока и черным куском меди, человек
сказа « я слово»,
« именно сегодня в моей жизни появился смысл» думал
официант в красной рубашке и в черных
туфлях, когда человек в сером пиджаке и в коричневых
тараканьих ботинках назвал его
« вполне талантливым и многообещающим молодым человеком, падающим самые смелые надежды»,
«ночь просплю в кресле, с него видны звезды и не так
стыдно старых рук» думал самый настоящий человек,
доставая из под кожи холодных скользких рыб».

2.

совсем с ума сошла, видела? видели?
уже тысячи лет отвечаю за них, за убитых,
размазанных, пойманных, одиноких
голосов над пространством, немой крик в
бездыханное и что мы слышим? крик!
яростнее, больше! больше! ошалевшее
время как рыбы между ребрами, шумит ветер,
кости, кости, кости, внутренности – body, body, body, doG,
раз, два, написано, считаем звезды,
live-evil,
сходим в иные пропасти, так что же
под телом истории? тела, тела двигают
массу спокойности, стоит ли улыбаться, стоишь
ли ты, сдержанное, глубже! ты
призываешь, огромные волны разбивают
стальные, холодные берега, птицы и воздух, ярость
и блеск, дальше! в этом пространстве всё
видимо, всё придумано, придуманное за теми
“облаками”, сколько ударов ножом нанесла
та женщина и почему любовь открыто каменному,
испуганному чувству, пустынному ощущению,
входящее в ось обездвиженного, на старых
городских улицах, стены которого белы, а
чуть ниже так черно, что не видно даже
полудохлых крыс,
они так осторожны, по улице
идет человек с потерянным временем, хромает,
мудрость спрятанная в зрачках и слово,
слово, слово, воздух сперт как в
тесной комнате, пахнет табаком и гнилью,
сестра допрашивает младшую сестру – пытал ли
он тебя или сначала изнасиловал, она
молчит, не улыбайся, сны, сны, сны,
и ....понравилось,
кошка с карниза прыгает на облако, где
потерялся писатель? мир
выпрыгнул в открытое окно, кто-то
совершил ритуал, действие и под яблочным деревом
оказалось двое,
два человека, что они скажут тому, кто
оказался их отражением, так появился лик, он
его любимец, красивый, гордый ангел, кто в ответе?
замышляя битвы, войны, эпидемии, он
знал, что этого не сделает, кто за его спиной?
анти бог?
кто прячет камни?
в воде с зеленой травой и в заросшим бумагой песком,
 ладонь
касается образа, образ, не требующий
объяснения, шалею, дальше! в этих
скрытых, темных, красных комнатах,
где гуляли цвета и меняли
женщинам их обычные тени, постепенно вызывающий приступ
 длинных ножей, сны реальнее, они
шли в ту гостиницу, где каждый день
умирал мопассан, фотографии
сартра, бодлера, камю, рэмбо, миллера,
ступени в музыку, вступление в ноту, звучащую как край
платья женщины, этот шорох
будит тишину, поэзия! отними
у
времени долги, что были
проданы, как мы научились мыслить?
мы живые, мертвые, изношенные, пропавшие,
мы отсутствие, пустошь огня, поцелуи
воды оставляют разрезы, так схожие
с касанием стиха, невидимки символов, и
вот уже новая армия заполняет
книгу, кровью, грязью, тошнотой, своим
существованием, что
ждать от твари,
закрой пасть! дайте машине истории
хлеба и мяса, сука голодная, разрушенная,
красиво лишь слово,
поупражняемся в изяществе, выдержи бунт, мы
в ответе за боль, за шум, за голос, источаемый
землёй, за неё, за её жертвы, которые
бьются как мухи об окровавленное стекло,
так кажется, кажется, кажется, кажется
god, стоят они пустые и озлобленные
животные, открывающие пасти за мной, за мной,
 у самого края возвышенный голос,
 соверши паломничество сквозь лабиринты рук,
ладоней, плеч, лиц, дорог,
в подземелье времени, на дно, в глубины,
дух уходи,
скрой лицо,
я оставленный жду тебя там, первое
слово будет знаком и всё другое взорвется от натиска
крови и пальцев, пальцев воды, давай! измени
время! ты чувствуешь? ты можешь? больше! больше!
и вот уже слезы на губах дня, возвращайся
туда, возвращайся в пустыню, о, машина
бессмертия воздвигни идеал из золота,
что ожило? что являлось лишним? ушло,
закрылось в оправдании точки,
знака, если виновен, никогда не ответишь,
если знаешь себя, никогда не умрешь,
если я - это страх перед воздвигнутой стеною”


3.

нет, мой друг, всё хуже, всё намного
хуже, я же не всё рассказал, я был
вроде бы как не точен, был
возле ядра и частицы его напоминали правду, вернее
её фикцию, но она дорога, эта ценность, мы
зависим от неё, она зависима от нас, ты
прекрасно знаешь, что любое сочинительство
это плевок в пустоту и никому неизвестно кому попадет больше –
пустоте или же самому
господу Богу, ха-ха-ха, ошибка, попадало то именно мне,
ты хорошо понимал, что перед тобою актер, актер без собственного театра, пьесы, спектакля, а режиссер
тот давно спился и скорее всего, повесился, а возможно
сейчас кого-нибудь убивает и улыбается
этой своей хитрой сучьей улыбкой, потому что
эта падаль знает всё, я бы всё отдал только бы
посмотреть на это великое убийство среди пустынь и
медленно загибающихся городов, меня удивляло
только одно – это твоя живучесть, твоё служение морали,
которого ты на самом деле не знал, но пытался соблюдать,
мне же было всё равно, я отсылал любую
доморощенную философию туда, откуда возвращаются лишь
безумцы или прозревшие, тебе нравится смотреть на меня и
смеяться, так ты выказываешь понимание, то есть
понимания моего шутовства к себе и другим, я был
удаляющейся точкой, за которой
пряталась тень историй и проигрышей, я всегда думал, что
нет у человека имени, потому что он потерян, нет
времени у него, да и было ли когда?
на этой опасной дорожке, скорее всего
поскользнусь первым я, а потом следом
рухнет прошлое, настоящее, прекрасное, странное и примитивное
 в своей бессмысленности
ставшей важной частью общей гниющей кучи, в которую
невозможно было не попасть, это всё равно что
прятаться от солнца или убегать
от ветра, чем
дальше бежишь, тем это болото затягивает всё глубже и
глубже, как только отказываешься от борьбы, любое
ограждение пропадает и перед глазами
встает самая настоящая и подлинная пустота, а в ней
человек принимает ту форму, которую
она выберет сама, а потом использует,
подотрет свою жирную мозолистую задницу и
будет довольна увидев тебя валяющимся голым
в луже собственного дерьма, она засмеётся в лицо, она
довольна, она сыта
и ты перекормлен, что после этого?
спросишь ты, после этого можешь
радоваться, потому что после
перенасыщения наступает настоящий
голод с выпирающими наружу костями и
с розовым языком, не узнал?
Да это же ты!

4.

 я могу быть, словом и это уже
 не будет являться книгой и зеркалом, я был
 первым, над всеми символами и чувствами
 поставлен знак железной, темной звезды –
 меланхолии, свет, режущий на лоскуты
 однообразное и бесцветное тело многоликой пустоты,
 меньше слов, больше звуков, крики
 питаемые снами, одежды, руки, волосы,
 плечи, ладони, двери, окна, проёмы,
 развалины съедены голубыми
 небесами, подстать словам первое
 пространство, безошибочное решение быть
 никем, ничто человеческой страсти, ничто
 людям, в переулках улиц первые мёртвые
 дети, спящие огромные и величественные
 птицы, выползают из клеток речи, первое
 слово, нет, скорее чувство, запах, ощущение,
 первоначальная картина мира предполагает
 отсутствие живого, предлагает безумие
 первобытных и диких красок, меланхолия цветов,
 меланхолия скрытых теней мистически
 кровавых масок, и где же портрет?
 на дне стакана застыла вселенная, безглазая,
 бестелесная химера, невидимая мировая
 трагедия и каждый актёр и человек – случайный
 штрих, бесподобный крах, я знаю, что
 присутствовал при начале, я бы хотел увидеть
 конец, в первом и последнем человеке
 двадцать первого века отсутствует смерть,
 когда же было необходимо начало?
 и для кого послужило разрушение идеала?

5.

 умирает искусство? нет, это лишь фикция,
 созданная бездействием, застоем
 крови молчаливых и залежалых сердец, я
 тебе сказал, что хочу отсюда уехать, порвать
 со всем, сжечь мосты, дома, улицы, я
 хочу потеряться! сейчас хорошо, но
 будет хуже, хуже, хуже, тебе всё равно, ты
 изменилась, ты другая, ты сейчас с ним, я
 его знаю, я знаю тебя, я тебе что-то говорил,
 писал, но разве твои слова можно
 назвать ответами? нет, нет, это что-то
 другое, по-моему, ты просто успокоилась, ты
 ведь этого хотела, знаешь, это очень удобно, он
 за тобой ухаживает, охраняет тебя как
 верная собака, я тебе не говорил, но
 он мне не нравится, это его лицо, странное
 и страшное, его походка, связка ключей в руке и
 быстрый шаг, легкий бег, а ты по-прежнему
 прекрасна, такое же искусство, тот же
 самый шоколад, надеюсь, что при 
 прочтении этих слов автор будет мертв или
 же просто уродлив, да здравствует безумие без женщин!
 но сейчас я хочу сменить декорации, ты знала,
 что я тебя люблю, и ты ответила словами
 птицы – нет, нет, ты не прав, твои
 декорации – это самообман, это попытка
 убежать от себя, это значит проиграть в игре
 со временем, это значит вечно блудить
 на окраинах сна и плутать без желания
 найти выход, но искусство это тоже лабиринт и
 он забит снизу доверху безумцами и психами
 потерявшим кожу, с больными красными глазами, и была
 потеряна мысль, путь гениальности – это путь к бездне,
 но не падение, а
 парение с огромными белоснежными крыльями, если
 теряется возможность смерти, исчезает то, что
 может убить или покалечить, изуродовать
 до неузнаваемости и оставшиеся от плоти месиво
 скормить голубым небесам
(«она мне подарила ад, но в глубине его было голубое небо»),
ты хочешь остаться с ним одним, быть
 счастливой, быть такой приближенной,
 оголенным кусочком сердца, уходящей
 скрытой веной, стать строкой, а потом
 просто перестать быть человеком, да,
 я знаю, это видимый образ, но не идеал, а
 лишь ловушка для сильного, закрылись все двери,
 я сломлен, сломан, не могу пошевелить даже
 рукой, а ты хочешь меня спросить, почему
 я бездействую, если так люблю?
 не понимая, что тут нет даже воздуха, а
 если и появляется, то не можешь дышать,
 психический ад, порожденный добровольным
 бездействие, ведь я хочу быть один,
 она мне только помешает, она отвлекает
 от работы, она требует духовных сил, я
 перед ней в ответе, это ответственность,
 это не боль и уже не страдание, это просто
 медленная работа ножа, кожа похожа
 на розовую простынь, проходит время и
 она вся в узорах, рисунках, символах, она
 вся исписана, вскоре всё нарисованное
 прожигает ткань и просачивается вовнутрь,
 ошпаривая кишки и кровь и наполняет
 организм черной ртутью или бесцветным ядом,
 света нет, света здесь не было, появляется
 дыхание, появляется в нем пустота
 и её
 безмерность утыкается в углы сновидения или
 движения в те места,
 где нет ни границ, ни времени, ни даже пространств,
 укол удовольствия произошел быстро, без разочарования,
 без всякой радости, я
 намеревался сделать её человеком, но не смог, ошибся,
 она ожила здесь, и плохо ли это?

6.

 неужели всё так просто? почему
 не ответив на многие вопросы, я продолжаю
 рисовать знаки? сколько символов
 может вместить в себя человек?
приверженцы пустоты и отсутствия продолжают круг,
самый огромный круг, пересекающий две плоскости,
которые сплетены и намертво загнаны
в зубы человека, он устал от взгляда бога,
взмокший от груза и веса сердца, он жив,
зажат между стенками пустого дома,
мы все такие, мы ждем освобождения,
запертые внутрь клетки звери, прислушайся к чувствам,
они даже уже перестали врать,
охолодевшее пространство, ломаная плоскость,
все везде и никого нет, вы ещё хотите выбирать?
их много, в каждой ячейке есть капля крови творца,
на каждой полке найдешь его зубы, кости и кровь,
у нас даже есть цена, есть ярлык, есть закон,
искусственное имя, написанное огнем,
или лучше уйти в другую плоскость?   

7.
я иду к краху и мне приятно, садист,
самоубийца чувств и ощущений, воплощение ничто,
кто ещё тебе должен сказать, что ты умер,
что ты ничего не способен сделать, что нет судьбы для тебя,
нет воли, нет силы, что нет в теле твоем сердца,
что в сердце нет души, что по венам бежит не время, а
кошмар несостоятельности, кто именно скажет тебе,
что не ты разбил иллюзии, а они тебя,
что не ты потерял любовь, а она потеряла тебя,
что ты даже не человек и не зверь, и нет имени у тебя,
что ты не сон и не тень, что тебя не было в прошлом
и не будет в настоящем, что не ты выбрал бога,
а только твои мысли льстили тебе,
и не был ты господином, а был рабом,
подчиненным идолу бессмыслицы,
смотрел жадно в рот, тянул к нему руки
и питался только слюной (пойми, бог это ты, ты!), 
грязью, на которой он стоял и молчал как черный камень,
не признал, не увидел, что душа,
попав в вакуум собственных желаний, отворила двери прямо в ад, 
и кто там был?
что в это время мог подсказать тебе мир?
слова безумия?
или принципы нравственности, морали, нормы?
заблудшая овца, с маленьким комочком света
и куда идти, и к кому, и зачем – это уже не вопросы,
а каждодневная пытка, если не могу ответить сам,
то этим личным собственным ножом режу других,
оставляю красивые лоскуты розовой кожи,
любуюсь вами, смотрю вам в глаза и хочу,
до боли, до смерти
хочу превратиться в вас,
быть вами, или хотя бы тенью,
не важно, нет смысла, давно нет
 в этом безумии хоть какой-то определенности,
логики, нет связи и без спроса (посмотри!)
лезет другое пространство, иногда
я прошу помощь, это похоже на птичий крик
из глотки, раненной птицы, с растоптанными крылами,
иногда я просто пятно на белых одеждах дня
и как сильно хочется вместо любования им,
заплевать его кровью и смеяться,
смеяться долго, как смеются песочные шакалы
раскаленных пустынь, встать под удар тишины
или быть её, что-то сделать и забыть об этом,
кого-то увидеть и познакомиться с ним,
узнать его как собственное тело,
неважно кто идет с тобой,
они не выше и не ниже,
они не знают середины, они абсурд,
они молчание, а я,
я уже не голос, я не существование,
не тело, не имя, не ребенок, не женщина, не зеркало, не дом,
я противоречие без времени и страха перед собой.


8.

нет, всё же стоит уйти отсюда,
покинуть это место, не важно
и не имеет уже больше смысла пролитая тобою кровь
в этой земле, здесь осталось много знакомых
и незнакомых, которых ты не успел узнать, людей,
они так привычно проживают дни, что хочется также,
не отличаясь от них, быть маленьким стеклышком
и лоскутом всеобщего разукрашенного дня,
я знаю, как грани всякой индивидуальности стираются
и поглощаются в обычном подчинении
имея на то главное чуть ли не законное право,
но почему,
когда исчез человек, когда его потеряли и
когда он не нашел сам себя, мы заговорили
о войне цивилизации с природой, о
нерешенном кризисе полов, где главное и победившее животное
– это смерть,
девочка с короткими маленькими ножками
гуляла по заброшенному пустырю,
она вдруг потеряла белую перчатку
и сразу руку, она потеряла зеленый шарф
и не стало шеи, а потом головы,
а потом пошел дождь, вымывшей её нутро,
словно это лицо окна одного дома,
он остался один на земле, я вспомнил всё, что ты мне говорила,
есть слова похожие на ледяные иглы,
для меня ты сохранила самую отборную и острую боль,
но разве есть в ней смысл, если моё тело с сердцем стало твоим?   
и вот опять я заблуждаюсь и думаю об огне,
и о мраке в нём,
я бы хотел создать и написать ту книгу,
в которой  кроме крика не осталось ничего,
но еле уловимое время сейчас и сегодня в моих руках,
как завтра оно уже ластиться
к любому незнакомому прохожему
этой пустынной зимы, этой унылой земли,
всё, что угодно писать, но не литературу,
не потеряться в символах умерших писателей
и их учителей, да, я не имею я, нет у меня имени и,
если есть, то хочу избавиться от него,
и я не стану движением, вот ваша вода имеет привкус крови,
она не выразительна, её тело танцует в горячке,
большая плоть воды, а под нею
бездна жаждущих глоток, не имеющих голода,
не имеющих желание,  на первом этаже трёхэтажного дома
в забытом провинциальном месте,
топор вошел плавно в черную,
покрытой кожей дверь,
её ненависть и вина перед ним не имели границ,
я сидел чуть выше
и рассуждал об алкогольных демонах,
которые с завидным постоянством 
носились по стенам, городам, странам, вселенным,
до чего же ненависть сильна!
а я здесь один, меня окружает тень,
обвилась, словно змея и не жалит,
а медленно душит, она потеряла яд,
яд стал словом, но для какого времени?
прихожу в тихий ужас,
обдумав будущее их и будущее около себя и внутри меня,
прихожу в ужас, но это не сумасшествие,
нет, это было бы слишком откровенно для безумия,
нет, вовсе нет, будущее длинным шприцом
впрыскивает сильную инъекцию против непротивления,
плевать, что увидено всё под другим углом,
он смещен от мертвого пространства кафки
по спинам стихов дадаистоа («изящный труп будет пить молодое вино»),
от центра обычного слова к краю камю,
в ад сартра, в страницы великих мертвых книг востока,
к упадку и пороку любимых уродов и карлиц уиткина и бодлера,
вы видите, они не имеют даже заглавной буквы,
их жизни не знак, не так я учился,
ничто было увидено, ничто было дано,
нет, книги лишены религиозной пустоты,
книги это люди без тела, живые, не имеющие смерти,
я выбрал путь иной, я иду к нему так,
как мотыльки летят к свету,
ночь накрывает день, темнота съедает горение,
даже не иду, а танцую по дорогам искусства,
не называя имени, не имея его,
всё дальше и дальше,
к тени солнца, к черным пятнам луны, важно ли здесь будущее?
я не спрятался за текстом, это текст спрятался за мной,
и, как потеряв страх можно остаться наблюдателем?
открыты капканы любых смыслов,
было нарушено прошлое, 
уже не вспоминаешь, не опираешься на память,
а знание о самом себе здесь и сейчас
в моем теле и в колодцах моих снов,
слова, растущие листья, покрывают небо,
закрывают его зеленым плащом
и кажется, что всё открыто перед тобой,
что в руке именно камень, а не песок,
но один человек мешает всему,
он искажает
нарисованную картину,
этот человек я,
неужели ты не видишь,
что всё нарисованное есть обман и результат случайностей?

9.
 
нет вины в том, что приходится убивать любимое,
нет радости в том, что стал рабом этого,
нет вины моей в подчинении,
это добровольный плен,
это самостоятельный поиск,
это единственная игра,
с появлением результата лучше не станет,
почему я её боюсь?
почему я стал бояться эту женщину, которая чуть старше меня?
она имеет что-то важное для меня?
почему так интересует её жизнь?
жизнь обычная, вроде бы счастливая,
чем-то наполненная, от чего-то избавленная,
есть ли у неё близкий человек?
имеет ли он сердце в форме ножа?
я не знаю, я всего лишь зеркало между прошедшим и будущим,
стеклышко под ладонью,
тот, кто его закроет, станет моим,
я знал, что искусство высокое
раскрывает бога, вскрывает реальность,
это не сеть очередных капканов распыленных сердец,
это не острое лезвие для покрасневшей плоти,
это не выход для потерянных и мертвых,
это не свет в уголке глаза,
это не стих о том, что всё плохо и будет ещё хуже, черт возьми!
женщина не символ времени, не мой идеал крови,
но она словно иглой протыкает кожу,
упирается в кость и попадает в красно-белый нерв,
раздается хруст, что-то ломается
и по краям появившейся ранки
образуется пятно использованного слова,
я обязательно зафиксирую этот еле уловимый сдвиг души,
женщина ещё одна преграда на пути к равнодушию,
зачем нужен женщине мужчина?
чтобы стать врагом себе,
в любом случае злость и боль станут птицей и рыбою,
можно ударить, можно стать ударом
или напоить свинцом, поставить в грязь
и быть не довольным собою, можно сказать людям,
что они никому не нужны и стать их необходимостью,
можно гордиться знанием, но это знание теряется,
если тень его – гордость, в этом мире
всё сделано на образ крика,
вещи кричат, потому что им больно,
они ломаются и в конце концов разбиваются,
кто-то чувствует свет и становится раскаленным,
кто-то ощущает холод и превращается в лед,
ребенка вынимают из чрева матери, и он кричит,
это его слова боли,
мы все начинаем с боли,
человек  умирая, испускает последний лебединый крик,
мир-капкан метаморфоз и это и есть его прекрасное вращение,
колесо разных точек,
которые раскиданы в пространстве и за его пределами,
моя боль в испытании воли,
потому что вижу и чувствую подлинную красоту
и я не знаю, кто раб, она или я,
всё невозможно и всё бессмертно,
течение через время,
течение через препятствия,
течение в рождении,
течение в смерти,
кто не выбрал его, стал слугой или врагом его,
кто ещё здесь и у кого руки целы,
кто готов жить и кто готов умирать,
кто будет со мной, а кто покинет вас,
тот, кто в этой книге и тот, кто потерял её,
кто умирает ради слова, и говорить его вам,
всем, кто имеет голос, но не имеет шепота и тишины,
всем, кто стал богом или же идет к нему,
во всех я чувствую это мистическое течение
и всё продолжает его и даёт мне работу,
в которой нет ни дня, ни ночи, ни времени
и нет, и не было у него имени.

Всё невозможно и всё бессмертно
И человек, и Солнце
И у времени нет сна
И никто не спит, но видит сны

В тишине я вижу свечение
Человек заканчивает книгу
С самого первого своего рождения
Мы направляемся к крику.

17  января 2009г.