ИМЯ ТВОЁ гл3

                - III -      

                «Заповедь новую даю вам, да любите
                друг друга; как я возлюбил вас,
                так и вы любите друг друга».
                /Иоанн,13:34/

         Стоя в предгорье, где проходила тропа паломников, и, обернувшись назад, можно увидеть многолюдный тянущийся караван, с мулами, ослами, лошадьми и даже с немногочисленными верблюдами.
         Их было тысячи… Ибо к празднику в Иерусалим, стекались тысячи паломников со всех областей Иудеи.
         Паломники уже прошли древний Сихом и Силом, и должны будут пройти свой остаток пути по горным Елеонским склонам. Откуда уже открывается великолепный вид на место их паломничества, в священный Иерусалим.
         И находясь в этом месте, словно в сердце Израилевной земли,  юношеское сердце Варфоломея, в предчувствии скорого восторга, от несравненных ощущений его заветных грёз и мечтаний, непреодолимо рвалось через эти перевалы… Где блаженный полёт, с высоты самого неба, передавался его нежным чувствам…
         Но не менее жаждущие чувства остальных паломников, ощутивших приближение цели, традиционно внушали им сделать ещё одну, последнюю остановку. После чего останется сделать небольшой переход, конец которого откроет им врата в долгожданный праздник…
         Юный Варфоломей, находясь в эйфорическом предпраздничном настроении, доверял больше чувствам своим, нежели той незнакомой чужой местности, которую ему все же не сложно было запомнить.
         И каждый раз, проходя эту тропу, он находил её более привлекательной.  Она становилась желанной, не смотря на жару, нестерпимый голод и жажду.
         Как часто, склонный мечтать, имея поэтический склад ума, он уже легко мог определить любое место, где бы он ни находился. И каждый раз он запечатлевал новые краски увиденного, или услышанного.
         Как и все юноши его возраста, он легко мог представить запомнившиеся голоса и лица. Чтобы с наслаждением рассматривать каждую мельчайшую подробность, заинтересовавшую его. Так же он запоминал и незнакомые песни.
         Вот и сейчас, он вспоминает, запавшие ему в сердце мелодии песен на эллинском языке, под аккомпанемент волнующих струн незнакомого инструмента.
        Когда-то, в Иерусалиме, проходя мимо богатого дома, обвитого сочным плющом и виноградником, он услышал эти волшебные звуки. Мимо этого пения, просто невозможно было пройти.
         А юноша с мечтательным сердцем, впервые услышавший эти незнакомые мелодии, хоть на мгновение, должен был остановиться, чтобы поддаться очарованию красивого пения невидимых фей.
         По всей видимости, надрывающие душу песни, исполняли убитые тоской по родному дому, прелестные невольницы.
         И тут из дома, с небольшими мраморными колоннами, вышел здоровенный римский легионер, который более чем убедительным тоном, знаком руки, прогнал юношу с «запретной» территории.
         Варфоломей сразу вспомнил свою возлюбленную эллинку, Анею. Он вспомнил свою родину, где, почти в центре гор и ущелий, находится прекрасная долина, с душистыми цветами и сочной высокой травой. Где, за неимением высоких дворцов и храмов, природа наделила этот край богатой плодородной землёй и разнообразной благоухающей растительностью.
         Которая, словно по волшебству художника, образовывала великолепные нивы и сады. А все тропы были огорожены словно живой оградой, малорослыми кустами и кактусами.
         И это видение не может не представиться, как красочный пейзаж чистоты, тишины и полного благоухания…
         Недалеко расположенный родник, с вкусной и прохладной водой, собирал у себя всех жаждущих, и желающих наполнить свои кувшины, которые местные женщины носили на головах.
         И только, Анет, его прекрасная, Анет, делала это не так, как иудейские девушки. Она с очаровательной осанкой, слегка склонив свою кудрявую головку, носила кувшин на плече.
         Близко расположенные с тропой, кусты и кактусы, пытались зацепить её за платье, но лёгкий шелк, не поддавался, и легко соскальзывал с сучков и колючек, и в такт грациозной походке девушки, «ударял» её по ногам…
         Варфоломей часто встречал её на этой тропе, чтобы помочь ей донести кувшин.
         И вот однажды, родители Анет, пригласили семью Варфоломея, толи на семейный праздник, толи на национальное торжество. Те, как вежливые соседи не могли им отказать в их простой просьбе. И не обращая внимания на ссуды и толки их сограждан, они пришли к ним в гости.
         Они, прежде всего, видели в них добрых и отзывчивых людей, но никак непримиримых язычников.
         В гости с ними пошел друг обоих семей, старик, Нафанаил, которого здесь обожали и любили все односельчане.
         Дом Руфуса отличался от тех домов, в которых жили иудеи. Он отличался большими размерами и своей изысканностью, которая проявлялась в каждом уголке этого дома.
         Варфоломей впервые оказался внутри этого дома. И его поразило изобилие и разнообразие всевозможных ваз и статуэток, изготовленных из меди мрамора и глины.
         На стенах висели ковры, а на них были укреплены небольшие щиты, мечи и ножи, искусной работы мастеров.
         Подставки со свечами стояли почти в каждом углу дома.
         И там, где был сосуд с благовониями, который называется, арибалл, находился странный предмет, со струнами из жил и меди.

 
         Варфоломей остановился возле него и осторожно рассматривал инструмент, боясь его случайно задеть.
         В этот момент к нему подошла блистательная и сияющая, Анет. Она сказала, что это музыкальная арфа. Что на ней можно исполнять музыку и песни.
         Варфоломей сразу вспомнил девушек полонянок, которые пели свои трогательные песни. И тогда он с нескрываемой нежностью посмотрел на свою, Анет.
         - Ты сможешь сыграть на нём свои эллинские песни?
         - Да, я вам всем сегодня сыграю и спою эллинские и еврейские песни. А ты нам споёшь свою «Аллилуйя», хорошо?
         - Я не смогу спеть при всех… Я…я…я, только для тебя могу петь…
         - Нет, Фома, ты споёшь нам всем. И у тебя обязательно получится, я в этом уверена. А я постараюсь подыграть тебе на этой арфе.
         Ведь твой голос такой красивый, Фома… Его сегодня должны услышать все мы… А арфа не подведёт… Я постараюсь, вот увидишь…
         Анея продолжала держать во рту какой-то стебелёк травы. И в уголках её пухлых губ образовались красивые ямочки.
         Взгляд её был настолько испытывающим, что Варфоломей успел сделать только вздох… И оба они застенчиво заулыбались…
         - Значит, договорились, споёшь. Кстати, обещаю, что твоя муза может заслужить благосклонного внимания…
         И неожиданно от этих слов, её лицо заалело, словно бутон розы. Голубые глаза сверкали так, словно в них отражались все свечи находящиеся в доме. И Варфоломею показалось, что это не огни свечей в глазах возлюбленной, а те звёзды, которые они мечтательно наблюдали на небосводе в минуты счастливых встреч…
         По-видимому,  какая-то затаённая мысль Анеи, захлестнула её, и она скромно склонила свою кудрявую головку, тверже закусив свою травинку, боясь, что именно она может выдать какую-то личную тайну…
         Еще в древности, в Иудее существовали добрые традиции, которых ревностно придерживались, как местные народы, так и представители других народов, долгое время проживающих на этих землях.
         Перед едой, хозяева дома доверяли молодым женщинам омыть руки всем присутствующим за столом гостям. Что и было доверено Анее, взять медный кувшин с водой и медный тазик для омовения рук.
         Варфоломей взялся помочь Анее в её нетрадиционном искусстве, где он сам мог, умело пользоваться этим ритуалом. Где он ловко подставлял, словно из золота сделанный тяжелый предмет, когда Анея, грациозно, с достоинством хозяйки, словно бальзам, изливала на руки гостям воду из своего кувшина, с ювелирной чеканкой неизвестных мастеров. 
         Столь священный ритуал, если он исходит из чистых молодых рук, придавал возжаждавшим самые добрые и приятные предвкушения, которые вызывали немалый аппетит даже у стойких аскетов.
         Коим и считался добрый старик, Нафанаил. Но к удивлению многих, он не собирался оправдывать их преждевременные предубеждения, по отношению к его персоне.
         Он охотно съедал бараньи ножки, что и запивал вкусным красным вином заморского приготовления. И заедая обильную пищу душистой травой и зелёным луком, он успевал поддерживать разговор за столом.
         - Сами отношения меж множеством народов, могут стать гораздо терпимее и полезнее, если в их отношения не будут вмешиваться военные, политики и священнослужители. Во взаимоотношениях, которых никогда не было понимания, ибо каждый стремится навязать свои исключительные требования и непримиримые условия.
         Взаимопонимание же меж нами возникает больше вот за таким столом, когда мы все одинаково принимаем пищу, и искренне интересуемся похожими проблемами в жизни и быту.
         Ведь мы можем, вот так, просто, обсуждать все проблемы тружеников, рыбаков и землепашцев. Когда нас будут интересовать только такие вопросы, где задеваются традиции искусства, культуры и народного промысла, то нам не останется времени на раздор и ссоры.
         Но только стоит выйти на стезю упования о священных толкованиях, как и о манускриптах любого толка, где обязательно будет отстаиваться только своя правда и ничья другая. Как начнёт больно задеваться наше самолюбие, и мы станем низко ронять своё лицо в грязь.
         Вот откуда мы начинаем получать для себя невзгоды, горе и ненастья. Именно в этом, в чем мы не умеем правильно и по-доброму толковать.
         - ???
         - А как же, ведь как ловко уже многие это делают, не задумываясь о том, что всех нас такое поведение никак не может избавить от грубости и невежества.
         Ведь то, что является священным для одного народа, для другого народа может иметь свой определённый век. И если язычники ещё далеки до того видения, которое представилось нашему народу, то их в этом винить нельзя. И они не случайно будут приезжать к нам, на наши земли, а может даже и завоёвывать их. Ну, так они проходят свой путь паломника. Пусть для нас это непонятно, и где-то грубо, но они же и идут сюда за этим…
         И они тоже должны знать об этом времени, которое здесь так все ждут… А оно вот, вот придёт, осталось немного ждать.
         И знайте, настанет такое время, когда мы сами к ним пойдем с миром, неся как правду весть эту… Ведь они сейчас, как братья наши слепые.
         Когда я был молод, вот как Варфоломей, мне довелось немного постранствовать по свету. И однажды мне повстречался один индус. Это был мудрый человек из далёкой Индии, где таких как он было много.
         Он был очень седой, как сейчас я. И вот он поведал мне одну мудрую притчу.
         «Как-то трое слепцов подошли к слону. И каждый из них взялся за то, к чему он подошел. Один взял хобот, другой – хвост, а третий – держался за ногу слона.  И стали они шумно объяснять друг другу, что это такое за животное.
         Один говорит, что это такой хобот. Другой, нет – это такая нога. А третий уверял, что это похоже на хвост.
         И что вы думаете, они так и не могли в своем споре придти к единому мнению, хотя говорили об одном и том же – о слоне. Но только каждый из них рассуждал о том, что он лучше узнал, что он проверил своими руками, в чём он был больше убеждён.
         Но подошел к ним четвёртый, который был зрячий, и он им объяснил, что это был слон. И что они говорят об одном и том же, только каждый, со своей стороны».
         Понимаете к чему я? У язычников множество богов. И они для тех, кто в них верит, священны. Значит, там так всё обозначено, что один Бог – Бог вина, другой – плодородия, третий – красоты, и вот так их получается много.
         Да я с уверенностью могу вам сказать, мои друзья, что Бог один, И я в это верю. И что Он велик и всемогущ. И для нас Он точно необъятен.
         Но это трудно укладывается в голове нашей, как такое можно понять… И я это представить не могу, хотя в это верю.
         Ну и ладно, я хотел бы только частичку Его чувствовать в себе самом. И если так каждый будет чувствовать, то каждый будет знать, что в нас у каждого есть эта частичка, что от Бога. Представляете, как прекрасно будет все меж нами…
         Вот язычники и создали множество Богов, потому-то они не могут его представить таким великим и необъятным. И значит им трудно пока поверить в то, что в каждом из них есть частичка от Него.
         Ну, так что, да пусть они и верят в своих Богов. Значит для них ещё всё впереди. Главное тут нам самим бы не ослепнуть, как тем слепцам. И тогда мы обязательно разобьёмся в своих толкованиях о Едином. Ведь именно с такой, самонадеянной гордостью в своей исключительной избранности, можно утратить свою преданность Единому Богу.
         Ибо, скажу вам, что любое посягательство на собственное обладание Богом, даже пророков лишало дара речи.
       

  Черные, как угольки, глаза Нафанаила, зажглись от его речей, словно от множества свечей, висящих и стоящих в просторном зале дома Руфуса. Лицо Нафани (как его здесь многие ласково величали) сделалось румяным, словно у младенца, толи от запальчивости, в которую он невольно впал, толи от выпитого вина. Его серая рубаха развязалась, обнажая седую грудь.
         Его немного смутила неожиданно молчаливая тишина за столом. Где хозяева и гости, поддавшись его речам, забыли даже о пище, которая оставалась у них почти нетронутой.
         Старик немного осёкся, покраснел и на время притих.
         И только Руфус, хорошо владея искусством дипломатии, легко исправил смущение старика.
          - А вы знаете, что наша, Анея, приготовила для вас хорошую греческую музыку. Сейчас мы её немного подождём, пока она приготовится, а пока все принимайтесь за дары нашего стола.
         Чисто греческое гостеприимство зажиточного соседа, уже никого из гостей не смущало, и все принялись поддержать семейное торжество, устроенное с изысканными национальными кушаньями, из классического сочетания мясных продуктов, зелени и овощей.
         Отдельно запеченные птицы, сдобренные чесноком и фасолью, являли собой триумф застольного достатка.
         И лишь старый мудрец, Нафанаил, сумел сохранить своё спокойствие, даже проявляя какое-то равнодушие к этому изобилию. Которое не так часто прельщало его за долгую и длинную жизнь праведника и аскета.
         Но он, все же, позволял себе съесть кусок запеченной рыбы и запить ароматным сладким вином, которое хозяин разливал в кружки гостей, из красивой амфоры, сделанной из белой тонкой глины. 

                _________________________

И вот к гостям вышла, Анея…
Варфоломей ещё ни разу не видел девушку такой прекрасной. Казалось, всё на ней сияло блеском эллинских цариц.
Она была одета в красное платье со складками фалд, ниспадающих с правого плеча, где была закреплена брошь, в виде бабочки с драгоценными камнями.
Черные кудри распущенных волос, окаймляли румяное личико, на котором, словно синие озёра, блестели крупные глаза. Пухлые алые губы выражали восторг и женское кокетство…
Приглашенные гости, не ожидавшие увидеть такое, даже в самом Иерусалиме не могли видеть ничего подобного.  Что невольно вызвало у них смущение…
Но восторгу Варфоломея, казалось не будет предела. Он, словно проглотивший свой язык вместе с фиником, который жевал, превратился в одного из истуканов, которые украшали залу…
         Анея села на предложенное кресло. Артистично подобрала красиво лежащие фалды платья. Взяла арфу, и немного выждав паузу, мечтательно глядя куда-то вдаль, тронула струны.
И полились нежные звуки незнакомой мелодии, которая уносила, «ошеломлённых» зрителей в далёкие эллинские края по волнам Средиземного моря… Эта грустная мелодия обдавала слушателей тёплыми искрящими звуками неуловимых нот, голубовато-зелёного морского простора… Куда и могла увлечь лёгкая грусть и тоска по родному краешку земли, по родному  и близкому народу…
         Потом зазвучал чарующий голосок самой артистки, который нежно исходил из её груди. Он уносил всех присутствующих в самую глубину её сине-зелёных глаз, словно в то море, которое разделяло эти две родины. Одна из которых, казалось бы на века утратила своё могущество… Но которая в сердце этой девушки оставалась великой и прекрасной страной.
Варфоломею, почему-то именно в этот момент стало по-настоящему, искренне жаль его возлюбленную. И ему самолюбиво казалось, что она пела только ему одному… Возможно это недавняя память о тех бедных девушках, так же тоскливо певших в богатом доме в Иерусалиме…
После окончания песни, все искренне благодарили Анею. Многие не скрывали своих выступивших слёз… Особенно этим «отличились» соотечественники Руфуса.
После продолжительно паузы, Анея всякими жестами  пыталась пригласить на «сцену» её друга. Но он, как вкопанный в нерешительности стоял возле какой-то статую в углу залы, не желая понимать её. Тогда она подошла к Варфоломею, и за руку увлекла его на своё место.
- Я вам обещала, что вы услышите настоящий голос певца, и я это перед вами исполнила, вот он…
Анея села в своё кресло и взяла арфу., чтобы саккомпанировать своему другу. Но Варфоломей неуклюже мялся, не соображая, что от него хотят…  Он залился стыдливой краской больше от того, что он позволил этой девушке командовать им.
  И после недолгих уговоров, когда вмешались его родители, юноша запел.
Это был нежный, слегка срывающийся голос пастушка, увлеченного божественной нимфой  в её райских садах. Именно о таких садах любил мечтать юноша, где вечно будет благоухать счастье и любовь…
И этот голос, словно обретая уверенность, всё крепчал и мужал, превращаясь в уверенный голос молодого мужа. Его карие глаза с длинными ресницами начали сверкать огнём влюбленного поэта… Лишь белёсый пушок на его верхней губе выдавал его возраст.
Его голос проникал в долины, где прорастала красочная зелень, откуда он улетал высоко в горы, под самые небеса, откуда можно увидеть всю землю, с её Райскими Садами…
Да, этот голос, всё смелее и дальше уводил за собой слушателей, которые невольно были подчинены этим вибрирующим звукам… А в этих звуках слышна была свобода пространственного полёта… Где приобретается истинное наслаждение от полёта. Откуда мир уже не может казаться мрачным и пугающим… Где сам мир излучает эту свободу, проникающую до самых звёзд…

    * * *

О, Звёзды, осветите Землю;
О, Луна, посеребри сады.
Там лилии цветут, я в это верю…
Они небесной красоты…

Мечтательная жизнь,
Живительная влага,
Как для моей любви,
         И для её, красы…

Ведь тот полёт любви,
Для нас он очень важен!
Как для цветов долин,
Ещё глоток воды…



Омой источник чистый,
Лугов нагих, букет…
И ороси мне мысли,
Что краше милой нет…

* * *      

Его родители, чувственно утирая слёзы, вспоминая, как Фома ещё в детстве любил петь. За что его сверстники часто дразнили, и он стеснялся при людях что-нибудь петь.