***

Во сне…
Колол дрова, играл в мансарде,
Пел в лучших храмах и домах,
Приватизировал усадьбы,
И брёл по Вене в сапогах.

Сжигал имения Толстых,
Бросал обиды в синагоге,
Был парнем добрым, парнем злым,
Хотел укутаться в свободе.

Курил траву и прах кольяна,
Мечтал о чувствах и резне,
Водил по венам бритвой грязной,
Смотрел театр на стене.

Вводил любовь через иголку,
Бросался с крыш домов Москвы,
Считал убийства в редких сводках,
В Нью-Йорке рушил «близнецы».

И притворяясь мразью века,
Я поджигал друзей во сне,
Любил страну и нечесть рынка.
И часто плакал в пустоте.


***
Колет холод, прорвавшийся в комнату,
Сквозь морщины, уставших домов,
Шелест, страниц, обернутых в кожу,
Играет, нервируя спокойствие, старых книжных томов.

Словно сухое отчаянье,
Скрипят пожелтевшие двери,
Осень стучит по роялю,
Мажет проспект акварелью.



***
Любовь – это яркое чувство весны,
Возможно, единственно правильный выбор,
Кто может сказать, что все смыслы пусты,
Тот может творить, высекая верлибр.


***
Улицы ноют, рыдают,
Кто им откроет глаза?
Осень мучительно тает,
Сон, превращая в слова.

Ветер проник в коридоры,
Скрытых подвалов страны.
Холод. Трясутся колонны,
И подвесные мосты.

Робко глотая прощанье,
Брошенных в лужи дождей,
Мысли болеют скандалом,
В свете ночных фонарей.


***
Коту под хвост суждение эпохи,
Под красным флагом боги ставят крест.
«Отец! Уже не держат наши ноги.
На свете больше нет свободных мест».

 Мотыга, вылитая в скалах,
Распашет  души: БАМ, ГУЛАГ,
Грохочет марш в распев прикладов,
Над мёртвой зоной вьётся стяг.

На нём три буквы. Мир и ропот,
Намедни классовой войны.
Голодный рык, великий отчим,
«Ура» - как месть за дух страны.

***
Пожар – Москва – Наполеон,
Пожар – Париж – бесстыжий взлом,
Топор с востока – вот беда!
Для вас точил его и я…
А кто просил вас лезть в Россию?


Свобода…
Свобода теряет смысл,
при каждом дуновении ветра,
А я блуждаю по проспекту Ленина,
Сквозь гирлянды погибшего города,
В шапке колючего снега,
В летних ботинках в войне против холода,
Падая в пропасть пустого Онего,
Жаля прохожих глазами гадюки,
Движением тела, показывая превосходство,
Впитывая революцию со спящих стен,
Мое сходство с началом 20 века ничтожно:
я не Маркс и не Ленин, а всего – лишь просвет,
На всеобщем пятне конформизма,
Мифизм моей фигуры доказан наукой,
От скуки сдуваются пухлые губы,
От лживой любви меня рвет на куски,
Как банку с консервами,
вскрыл доказательство истины,
Которая лишь для меня! означает
доказанность жизни.
И падая в обморок, хвастаясь смертностью нищих,
Я их возношу над толпой обезумевших шлюх…


***
Дура, любовь – это вымысел,
Или реальность других измерений.
И день, и ночь в продавленной иллюзии,
Танцуют тени, песни ни о чем,
Утопия – пародия на глупость,
Война здесь, в общем, ни при чем.
Потребности – вот главная интрига,
Реклама словно нож,
проткнувший сердце или разум.
Идея – вечный сторож поколений,
измученный: ветрами, яростью дождей,
и задыхающийся в солнечной отраве,
Просящий милостыню в стае дикарей.

Вновь звезды перекрасили пространство,
Луна спилась, орет в своей системе,
Свобода в одиночестве несчастна,
И с радостью упала на колени.


***
На черном потолке,
На стенке белой глины,
Висит истертый слог,
От содранной вины.

“Прости,”- ласкает дождь,
По смятым переулкам,
Над грязной сворой шлюх,
Читает стих бомжам.

Простуда жмет в кулак,
Пакет с причиной СПИДа,
В траве поет башмак,
Под матом алкаша.

Здесь есть моя вина,
Что я не на танцполе,
Заблеванном толпой,
В надежде сдохнуть зря.

И переплюнув жизнь,
Шепчу 4 слова:
“Иди ты на х..” мир,
И вся твоя борьба.