1. Мушкетёры и Бонасье. Фрагм. мушк. романа

Удастся ли представить или нет,
но мы сюжет попыткою заправим,
представив Арамиса юных лет,
когда в правах на блуд он стал забавен.

Не прочь был Арамис пофлиртовать
с маркизой или, скажем, с баронессой,
тем более авансы раздавать
спешили дамы сами – с перевесом

желанья  изначально  своего.
Сидел в душе юнца, по сути дела,
святоша, но отнюдь не волевой.
Душа юнца капризам его тела

естественно служила всякий раз,
как достигал  алькова  ловелас.
Едва ль он руководствовался мессой,
греша с маркизой или баронессой.

Ещё до герцогини де Шеврез
признался Арамис в любви маркизе.
Едва охотник муж отъехал в лес,
как дама заскучала и лишь мизер

условностей осталось ей пройти,
чтоб изменить безгрешному пути.
(А кто души не чаял в Арамисе
из женщин всех его амурных миссий,

те вовсе и не женщины, а так…)
Ища её к себе расположенья,
он с первой же из плановых атак
отвоевал надежду на сближенье.

Ещё не обзавёлся Арамис
в то время мушкетёрскими усами.
Тут главное – в  любви  не осрамись,
а мужества черты – придут и сами.

Маркиза, без ума от перспектив
отдаться столь красивому парнишке,
сказала, как бы в шутку превратив
восторг свой пред самцом: «К чему излишки!?

Вы, шевалье, так хороши собой,
что, будь вы не мужчиной, я бы явно
вам в чём-то уступала красотой».
Юнец подумал: «Было бы забавно

воспользоваться этим прямиком.
С маркизом не настолько я знаком,
чтоб в дом меня пускали бы к обеду,
когда там самого  маркиза  нету».

В тот самый день, когда умчался муж
войной на зайцев, бедная маркиза
сомлела от желаний и к тому ж
увидеть возмечтала Арамиса.

Ей встречу с Арамисом поскорей
согласовать бы да сойтись с ним близко.
По скорости беря пример с коней,
помчались от маркизы камеристка

и паж посыльный наперегонки:
кто первый повстречает адресата.
Маркиза не додумалась предвзято
гадать на Арамиса: у скольких

её соперниц мог бы в это время
транжирить он и страсть свою и семя.
Маркиза свято верила, что он
в неё одну лишь искренне влюблён.

Не скажем, что маркиза непорочна,
но мужа в первый раз ждал сей сюрприз.
А в это время ушлый Арамис
от личных соглядатаев досрочно

узнал, что отбывает муженёк
надолго и по-глупому беспечно.
Судьбу за предоставленный денёк
юнец благодарил весьма сердечно.
К свиданию заумно, но не зря
всё  загодя  готовил непоседа,
поскольку с юных лет имел он кредо
не делать ничего от фонаря.

С досадным удивленьем, но без злости
сошла маркиза в холл, светла лицом.
Ещё дымился след её гонцов,
а ей сказали о визите гостьи.

Дорожный плащ скрывал до самых пят
все прелести изящной незнакомки.
По минимуму выполнив обряд
приветствий для таинственной бабёнки,

маркиза всю досаду на неё
скрыть не могла за вежливостью тона.
У трепетной маркизы немудрёно
сомненье в Арамисе отняло

покой: а вдруг, завидев эту кралю,
переметнётся  сердцем  Арамис,
а ей, как утешительный лишь приз
оставит в этом сердце  место с краю!?

В затеях хитроумен и удал,
плут Арамис и сам не ожидал,
что зоркая маркиза, щуря глазки,
его не распознает в женской маске.

Удачно был наложен макияж,
а плащ укрыл неженские сапожки.
От маскарада сам впадал в кураж,
плут, разве что не хлопая в ладошки.

И  голосом  пищать имел талант,
и именем себя назвал он женским,
и до поры он – сам себе гарант
инкогнито.  Ни исподволь, ни с треском

его разоблачать тут не спешат,
но цель зовёт вперёд, а не назад.
Хозяйкин тон пока что не был резким,
но взгляд её на гостью был предвзят.

В её глазах он искру  неприязни
прочёл: уж не к его ли красоте?
Пора себя вести разнообразней –
предстать  вновь  Арамисом – на хвосте
 
у собственной же маски. Дело в шляпе,
но вот подстраховаться б – в самый раз,
чтоб вдруг маркиз не вылез на этапе
интима, с  обстановкой  не мирясь.

– Прекрасная Мадлен! – маркиза нежно
но едко промурлыкала в сердцах. –
Чем услужить могла б я вам прилежно,
чтоб интерес ко мне ваш не зачах?

Плут пропищал: – Вы  знаете,  маркиза,
когда ваш муж вернётся из круиза?
– Так вас интересует мой супруг?
Вот  славно  как! А то ведь недосуг
искать мне с вами близкого знакомства,
а муж в отъезде  до ночи. Его
ищите  завтра,  ежель есть упорство,
что вам не занимать, скорей всего.
 
– Как странно! Своего ко мне супруга
вы словно не  ревнуете  совсем!
– Любить его вольны вы без проблем,
но лишь не расширяли бы вы круга

своих симпатий на моих… знакомых,
ведь в их кругу я вас не потерплю!
– Вот  оно что! Вы – женщина не промах.
А если я скажу, что  вас  люблю?

– Вы  шутите, Мадлен! Да, вы красивы,
но я предпочитаю вам мужчин.
Они порой излишне агрессивны,
но знаю и средь  них  я молодчин.

– С маркизом мне встречаться нет резону.
Лишь с  вами  по нутру мне тет-а-тет.
У вас тут, я надеюсь, не  вертеп,
коль я доверю вам свою персону?

– Я вам не обещаю остроты
и ничего не обещаю вовсе.
Хотя мой муж вернётся только в восемь,
я…  недостойна  вашей красоты.

Да что вы размечтались, в самом деле!?
Для вас сейчас закрыты тут все двери.
Не отказать вам было бы чудно.
Не обольщайтесь зря. Исключено.

– Коль выставите в дверь, в  окно  залезу.
Под окнами деревья-то растут?
Успеть уединиться с вами тут
до вечера мне нужно до зарезу!

– А мне необходимо позарез,
чтоб вы меня оставили в покое!
Спрошу у вашей совести, доколе
мне разводить тут с вами политес?

– Всего одно короткое мгновенье
просимого у вас уединенья –
и вы, я обещаю твёрдо вам,
в накладе не  останетесь, мадам.

– Не в спальню ж  вас вести по вашей воле!?
Довольно и того, что в разговоре
участвовать не будут уши слуг…
Из дома вышли все, кто ввёл в испуг

капризную Мадлен. И что же дальше?
– К невольной карнавальности и фальши
прибег я, опасаясь лишних глаз.
– Прибег!? Что это значит!? Так у вас

сегодня маскарад!? Да  кто  вы, сударь!?
– Надеюсь, что ваш гнев пойдёт на убыль,
как только я признаюсь, что мой грим
скрывает Арамиса.  – Ой! Вот блин!

Мне стыдно, как меня вы разыграли.
Ведь я вас жду и вся уже на грани
истерики: вот-вот придёт мой гость,
а тут торчит какая-то… как гвоздь…

Маркизу враз как будто подменили
и оттиски её лобзаний вскорь
сияли, как медали именные.
Они и мертвеца поставят в строй.
Они горят на коже и поныне.

Отпущенные слуги, не успев
от дома отмахать и полквартала,
наткнулись на маркиза. Этот лев
на захромавшей лошади устало

клял зайцев и коварную судьбу,
и день несостоявшейся охоты.
Завидевши бездельников гурьбу,
он рявкнул: – Эй!  Куда  вы, живоглоты!?

Мгновенно развязавши языки,
бездельники привычно без утайки
сослались на веление хозяйки.
Всех выгнала, мол, двери на замки…

Нет, так не часто, только если гости…
Маркиз скривился, на разборки скор:
– Рассказывайте, о каком прохвосте
не знаю ничего я до сих пор!
 
Лишь из дому я прочь, так кто-то в  дверь уж!
Живёшь вот так, живёшь, супруге веришь…
– Нет, это не мужчина, – был ответ. –
Не пострадает ваш авторитет,

поскольку это  женщина  явилась.
Маркиз чуть оживился: – Ну-ну-ну!
И что ж за дама вышла на жену?
– Приличная, ну просто Божья милость!

– Да кто б к ней  забрести-то мог! Небось,
монашка, да к тому ж ещё дурнушка?
Нос рыхлый, губы ниткой, глазки врозь?
Обычная болотная лягушка.

– Молоденькая. Дивной красоты.
И даже не  монашка,  между прочим…
Маркиз спешил забрать в свои бразды
контроль над ситуацией и очень
был огорчён  реальностью, увы.
              *        *        *               
И вновь о  д'Артаньяне  вспомним мы,
в рассказе соблюдая очерёдность.
Читатель, сядь и время отними
сам у себя, в расчёте на подробность.

Гасконский наш юнец из кожи лез,
чтоб не сказали, что в любви он жалок.
Само собой, наметился прогресс
в его знакомстве с жизнью парижанок.

Старался не отстать он от друзей:
и пил, и веселился неподдельно.
Амур царил в мечтаньях безраздельно,
но вёл себя герой, как ротозей.

Не пробуя искать себя в вещизме,
прослыл рубахой-парнем д'Артаньян.
Он был не против экстремальной жизни
и ринулся в интригу, как таран.

Натура Дон-Кихота и задиры
свела юнца (едва ль тут чья-то блажь)
с супругою хозяина квартиры,
где д'Артаньян снимал второй этаж.

Хозяин к постояльцу как проситель
пришёл не за деньгами – сам бы дал!
Счастливый обладатель жизни сытой,
внезапно он  супругу  потерял.

Нет, группа «Альфа», вариант «Омега»
юнца не  привлекли  бы наугад.
Речь шла о незнакомце вновь из Менга.
Похитил бакалейщицу он, гад,

и стал пред квартирантом прибедняться
небедный бакалейщик Бонасье.
Как мастер хитроумных комбинаций
юнец не  проявлял  себя досель,

но начинать с чего-то всё же надо.
Из уст супруга грустная баллада
поведала юнцу не о цене –
о скорби по похищенной жене.

Та, вляпавшись в политику, познала
кайф значимой причастности, хотя
всех выступивших против кардинала
в суде ждала серьёзная статья.

Констанция дворянством не блистала,
но сильным её связям при дворе
несклонный к политической игре
супруг её дивился непрестанно.

Супруга бакалейщика паслась
не где-нибудь, а в спальне королевы –
с душой организовывать бралась
хожденье их Величества налево.

Герой уж знал, что кардинал ревнив
и любит королеву безнадёжно.
Гасконская безбашенность не миф,
но жить юнцу престало осторожно.

Всё ж вызвавшись помочь, втянув друзей,
юнец наш не остался сам в накладе.
Взяв деньги с Бонасье, не Христа ради,
он меру знал: бери да не борзей!

Копилка мыслей в нём не оскудела.
Без признаков сомненья на челе
сдал спонсора ищейкам Ришелье
наш комбинатор, в интересах дела.

Те сыщики взялись за Бонасье,
когда его жена от них сбежала.
Юнец переиграл их и на все
их козни бил в ответ их до финала.

А вскоре в их засаду невзначай
попала  в дом вернувшаяся птичка.
Агенты со свирепством янычар
вступили, на беду свою, с ней в стычку.

Свидетель тайный сам себя раскрыл,
влетев за дамой следом для подмоги.
Он вмиг начистил пару-тройку рыл,
чтоб шпики унесли подальше ноги.

Впервые с госпожою Бонасье
он свиделся – пробиться было трудно!
Она пред ним лежала не во сне,
а в трогательном обмороке – чудна!
 
У ног упавшей в обморок нашёл
он со знакомым вензелем платочек.
Лежи пред ним бедняжка нагишом,
гость всё равно б из массы заморочек

приметил бы роскошный сей батист
(такой же  Арамис  имел – расшитый).
Юнец наш, как заядлый оккультист,
с ним позже свяжет мистику событий.

Юнцу не привыкать свой тратить пыл.
Когда пришла в сознанье незнакомка,
он мысленно её уже любил,
о чём и намекнул не очень тонко.

В премногих  благодарностях  она
рассыпалась пред ним – грозой агентов.
Её доверья пали семена
на благодатный слой.  Мэтр комплиментов,

он вызвался милашку проводить…
Зашедший в дом Атос с прицелом дальним
взял на себя вину его и прыть,
назвавшись его  именем  скандальным:

спецназу Ришелье он сдался сам
и мнимого в итоге д'Артаньяна
в Бастилию свезли, куда гостям
выписывал  прелат  путёвки рьяно.

Себя Атос подставил неспроста.
Он  мудро  рассчитал и прозорливо:
свободный д'Артаньян  ценней  полста
друзей своих не  тем,  что он драчливей,

а тем, что он один сейчас из всех
обременён был  тайнами  большими
и шанс ему дать надо без помех
сойтись плотней с  интригами  чужими.

Судейских крыс Атос провёл легко,
себе присвоив лавры криминала.
Пока, мол, распознают, кто есть кто,
успеет д'Артаньян свершить нимало.

Стоящий за своих всегда горой
отважный де Тревиль устроил бучу.
В итоге арестанту сам король
свободу дал, ну а до общей кучи

простил и д'Артаньяну буйный нрав.
Военных защитив от крыс судейских,
король на  высоте  был, вновь снискав
любовь вояк: «Свой парень, компанейский»!

Моральный  королю с того навар
не лишним был под гнётом монсеньора…
Влюблённый д'Артаньян приревновал
подружку-непоседу очень скоро.

По отношенью к шлюхам величав,
а перед дамой сердца  шустр, как крыса,
ночной порой случайно повстречав
Констанцию у дома Арамиса,

герой узнал не сразу, кто пред ним –
милашку укрывал плащ с капюшоном.
Она стучалась, словно аноним,
в дом Арамиса  стуком напряжённым.

Взыграла по-гасконски через край
кровь в жилах благородного ревнивца.
Любовники!?  Господь их покарай!
Когда же Арамис остепенится!?
 
Открыла дама. К носу ей платок
стучавшая подсунула: глянь вензель!
Герой, по вензелям уже знаток,
свой полный любопытства  взор  навесил,

инициалы глазом чуть не съел –
узнал их, ведь платок он сей намедни
вернул пришедшей в чувство Бонасье,
когда второй уж раз, и не в последний

прочёл инициалы на гербе.
Глухой порой Парижской ночи летней,
хотя гасконец был и не в себе,
он видел всё, как кошка.  Профиль бледный,

пусть на него фонарь свет и пролил,
герою ничего не говорил
о незнакомке в доме мушкетера.
Две дамы обменялись очень скоро

платками. Пошептавшись, разошлись.
У путницы, едва не убежавшей,
пока он наблюдал из-за кулис,
был вид мадам бедовой, но не падшей.

Последовал за ней он по пятам
с клинком на пару, словно бы дежуря.
Хотя и знал он, что для нервных дам
глухая ночь не время для бонжура,

с мадам он поравнялся и на сей
раз сходу распознал в ней Бонасье.
– Убейте! Ничего вам не  скажу я! –
в испуге она крикнула в числе

проклятий в его адрес.  Но острей
в нём радость узнаванья. Он, крышуя
подружку вновь и сам себе рисуя
картинки всё конкретней и ясней,

как защитить любимую, как всуе
к ней будут подступать её враги,
заочно ликовал. Мол, всё-таки
он выдержит их натиск, не пасуя,

лишь стоит ей воскликнуть: «Помоги»!
Бедняжка завизжала: – Помогите!
– Сударыня, не видно вам ни зги.
Ведь это я!
Но в спешенном джигите

она едва признала в темноте
героя, когда тембр по красоте
ей всё ж напомнил голос постояльца.
Уже коленом метя парню в яйца,

то бишь к  сопротивлению  стремясь,
она вконец прозрела и… обмякла.
Герой не дал упасть ей ликом в грязь
и поддержал всей силою Геракла.

Молодчику сказав беззвучно «чи-из»,
Констанция вздохнула облегчённо.
Ей только что казалось обречённо,
что жизнь её прошла, ей не спастись

от ужаса допросов, боли пыток,
но… всё переменилось в  миг  один.
Едва в крови взыграл адреналин –
в кокетство перешёл его избыток.

– Ах, это всё же вы! А то ведь впрямь
уж небо показалось мне с овчинку!
Герой заверил милую блондинку,
что он её поклонник, а не хам.

Бог свёл их в эту пору не напрасно,
ведь у воров едва ли выходной…
На улицах Парижа, мол, одной
ночами искушать судьбу опасно.

– Вы только лишь  поэтому  за мной
устроили тут форменную слежку? –
кокетка, овладев сама собой,
позволила себе над ним насмешку.

– Устроил слежку? Мог ли я успеть!? –
свой взор смущённо он направил книзу. –
Нет, случай дал возможность мне узреть,
как женщина стучится к Арамису.

– А кто это? Не  знаю  о таком.
– Мой друг, чья жизнь была, как на ладони.
И вдруг я осознал, что в ночь тайком
он принимает даму в своём доме.

Я ревновал вас к  другу  своему.
– Теперь разочарованы? Вот жалость!
– Ведь ваш ночной визит был не к нему?
– Вы ж видели, я с  женщиной  общалась.

– С подругой Арамиса?  – Мне ли знать?
– И кто ж она?  – Чужая это тайна.
За ней стоит влиятельная знать.
– Но вы тут среди ночи неслучайно?

Констанция, вы – чудо и к тому ж
Вы – самое  таинственное  чудо!
– Вы – больший комплиментщик, чем мой муж.
Но он исчез и было бы не худо,

коль вы меня проводите, мой друг.
– Потратить без раздумья, из  любви  лишь
я, ради вас, готов весь свой досуг.
Зарок я дал: ты, д'Артаньян, осилишь

любые все преграды,  беды  все,
коль это будет ради Бонасье.
Не побоюсь ни крови, ни ареста.
Куда же  проводить  мне вас?  – До места,

откуда я вернусь уже без вас.
– А как же вы? Умру я от волненья!
Ночной Париж – бандитские владенья!
Ваш смелый рейд  уже  меня потряс.

Я вас  подстраховать  хочу.  – Напрасно.
– А кто же будет вас сопровождать?
– Не знаю. Мне самой ещё не ясно.
– Мужчина этот будет  мне под стать?

– Быть может, не мужчина. Неизвестно.
– Давайте это выясним совместно,
чтоб, коль вам станет тяжко, я вас спас.
– Ах, так!? Прощайте! Обойдусь без вас!

– Не чёрная ли кошка вдруг промежду
нас пробежала? Я ж – ваш волонтёр!
Просили ж сами…  – Жаль терять надежду
на помощь  дворянина,  а надзор

отпетого шпиона мне не нужен!
– Констанция, наш мир без ваш мне скушен!
Не стану провоцировать конфликт.
Ни кто  иной  пред вами, как реликт

исчезнувшего рыцарства. Поверьте,
что вовсе не взирая на исход,
я, ради вас, не побоюсь ни смерти,
ни длительных страданий от невзгод.

Поэтому я – ваш  слуга  покорный,
а вовсе не упёртый сумасброд.
С таких позиций кто меня собьёт!?
– Быть может, довод ваш пока что спорный,

но я готова  верить  вам. Ну, в путь!
Ведите себя так, что б  я в итоге
ни в чём бы не могла вас упрекнуть.
– Напрасно вы ко мне  излишне строги.

О вашей  безопасности  пекусь.
О вас самой, а не о вашем грузе.
– А разве есть при мне какой-то груз?
И  денег  нет с собой.  – А воры в курсе?

И  вы  им не покажетесь каргой.
– Ну что вы! Я – дурнушка  среди прочих!
– Да, кстати, ведь при вас есть дорогой
батистовый и вышитый платочек –

на вещь польстится всякий уркаган.
Да вы и  сами – истинная краля!
– Какой платок!?  – Который не  украл я
у ваших ног, а вам вложил в карман,

зачистив от налётчиков обитель.
– Ни слова больше, если не хотите
погибели  моей! Не жить и вам!
– Ах, вот к каким опаснейшим делам

причастны  вы, что лишь одним словечком
я в ужас вас привёл!  Чтоб от угроз
вам не свихнуться с трепетным сердечком,
меня  бы посвятили в свой вопрос.

Моё увидев к вам расположенье,
доверьтесь  мне.  – Какой вам в том резон?
– Я  предан  вам. Доверьтесь мне во всём.
– Забыли, что такое береженее!?

Бог  бережённого  убережёт.
Я б лишь  свои  доверила вам тайны –
пусть от чужих вас…  разум стережёт.
Не  лезьте  в них!  – Ужели так скандальны?

Но всё, что с вашей связано судьбой,
обязан поскорее  разгадать я.
– Уж лучше озаботьтесь ерундой:
что, например, моё скрывает платье?

Но лучше б не встречали вообще
меня в своей вы жизни – были б целы!
– Сударыня, вы – в платье и в плаще…
Конечно, интересно мне сверх меры

зреть то, что взор не видит до сих пор,
но я сейчас пекусь о вас глобально.
– Забудьте, Бога ради, весь тот взор,
что выудили! Это не забавно,

а истинно опасно и для вас.
– Мужчин и женщин сводит Бог попарно.
Я – послан  вам.  И я не ловелас.
– Мне очень будет жаль такого парня,

когда из-за меня он пропадёт.
– Я вам небезразличен!  Наперёд
я верю, что Судьба свела не  зря нас.
– Как правило, Судьба – двуликий Янус.

Забудьте, умоляю, обо мне,
во имя тех часов, что нас сплотили!
Я не хочу, чтоб по моей вине
герои  погибали молодые.

Во имя ваших добрых чувств ко мне!..
– Да я и сам сыграть не склонен в ящик.
Не в мире, пусть, но нашей-то стране
я – точно не последний фехтовальщик.

– Во имя вашей матери, месье,
ни шагу больше по дороге в пропасть! –
отчаянно молила Бонасье. –
Я знаю, вам не свойственны страх, робость

и слабость перед сборищем врагов,
но верю я с трудом, что вы безумны!
Способна Смерть найти и смельчаков,
когда вдруг пробуждается Везувий.

Вы отыскать со Смертью компромисс
не сможете ни трезвым, ни поддавши.
– А должен ли, коль так, и Арамис
держаться от опасности подальше?

– Да кто он? Вам дай волю, вы меня б
интриговали каждым незнакомцем.
– Уж не настолько я мозгами слаб,
чтобы поверить по одним эмоциям,

что вы стучитесь ночью в дом к тому,
кого совсем не знаете. Нелепо!
Свиданья назначая на дому
и из него не делая вертепа,

хозяин своё имя назовёт
заранее, мозги не пудря даме.
В конце концов, мой друг не кукловод,
чтоб  за нос вас водить. Мой друг с гостями

едва ли так способен поступать.
– Я поняла, вы выдумали сходу
нарочно  Арамиса, чтоб прибрать
к рукам моё  доверие  к вам. Сроду

излишне я наивна. Впрочем, вы
не вправе этим  пользоваться,  сударь!
Иль искренне вы мной увлечены,
иль просто демонстрируете удаль –

попытка ваша явно удалась:
вы вызвали меня на откровенность.
– Рискуете? За вами глаз да глаз!
и в этом я хранить вам буду верность.

Я – ваш своеобразный оберег.
Я должен обеспечить вам спокойный
дневной ваш быт, равно как и ночлег.
– И мой ночлег! Совсем-совсем спокойный?

– Ну, не совсем, – заверил кавалер. –
Усвоив, что я – ваш  слуга  покорный
с присущим мне числом благих манер,
узнаете вы также, что я в корне

восторженный и пылкий, как ни кто.
– Коль пререкаться будем так и дальше,
не то что к часу, но ни к двум, ни к трём
мы тронуться не сможем с  места  даже.

А мне ведь прохлаждаться недосуг,
хоть я и благодарна вам, и рада.
Так говорите, там живёт ваш друг?
– Клянусь вам, это истинная правда!

– Не плод ни вашей выдумки, ни грёз?
– Как  можно  обижать так недоверьем
того, кто крепко любит вас всерьёз,
к тому ж и удручён преодоленьем

предвзятости!? Она ещё сильна!
В любви к вам мне уж стало не до сна,
ведь думаю о вас я неустанно!
– Выслушивать мне, сударь, очень странно,

как  быстро  чересчур запели вы
со мною о нешуточной любви.
Вы слишком легкомысленно и рано
из-за меня лишились головы.

Подумайте, кто я, кто вы! Не вы ли
один из нас – блестящий дворянин?!
– И сам я удивлён: как есть, впервые
влюблён  я. Захватила в миг один

меня такая страсть. Я слишком молод,
ведь нету мне ещё и двадцати, –
юнец озвучил свой последний довод. –
Пусть с этого мне  места  не сойти,

коль от своей любви я не мужаю!
Мне не хватало вашей красоты.
Пусть с этого мне  места  не сойти,
коль я свою любовь преуменьшаю!

– Сойдите,  сударь! Вы, пообещав
подмогу мне, как спутник мне нужнее,
чем  спорщик, – дама сжалилась. Уж ей ли
не оценить, насколько моложав

лихой её и поклонник и заступник!
А между тем, её настырный спутник
спешил повысить свой авторитет:
– Считайте, я уже напал на след!

Когда-то с Арамисом на дуэли
был должен драться я из-за платка.
Инициалы «К» и «Б» имели
и тот, и  ваш  платки. Я не слегка

уверен, что платочки идентичны.
– Беседа с вами – просто западня!
Я устаю, поскольку методично
вы, сударь,  напрягаете  меня.

– Сударыня, во всём вы осторожны,
но если не минует вас арест,
платком  скомпрометировать  вас можно.
– Мои  ж инициалы, вот те крест!

Констанция я Бонасье! Читали?
И чем бы подозрительна  была,
я, показав свои инициалы?
– А может, то Камилла де Буа?..

– Молчите! Тсс! Уж если на опасность,
что угрожает  мне  вам наплевать,
задумайтесь хотя бы про ужасность
того, что угрожает вам!   – Опять?

– Одно уж то, что вы со мной знакомы,
вам угрожает смертью иль тюрьмой!
Бок о бок с нами  лютые  законы.
Вам лучше б обо мне  забыть,  друг мой!

– Но если так, теперь уж ни на  шаг я,
сударыня, от вас не отойду.
Коль надо, чтоб стоял мир на  ушах для
того, чтоб я отвёл от вас беду,

я это обеспечу, мне недолго!
Констанции смешно: вот это трёп!
Ещё дрожа и, вместе с тем, взахлёб
готова засмеяться от восторга,

она сдалась: – Вот вам моя рука.
Надеюсь, мы дойдём без приключений…
Отрезок небольшой  материка
они прошли, нигде не встретив терний.

– Ну, вот и всё. Вот нужная мне дверь.
Спасибо, что меня сопроводили.
Меня уж заждались тут и теперь
уверена хочу быть в своём тыле.

– А ежели опять вам протяну
я руку помощи?  – Я вас бранила!
Сдержите слово и уйдите! Ну!
Взываю  к вашей чести дворянина!

– Да-да, я  оставляю  вас сейчас.
– Но что-то неуверенна я крайне,
что по пути назад не встречу вас,
подкарауливающего втайне.

– Я дал вам слово и его сдержу –
в доверье к вам не  голословно  втёрся.
Но сердце моё склонно к мятежу.
Уж лучше б я не знал вас в жизни вовсе! –

он выдал так  отчаянье  своё,
когда поцеловал ей страстно руку. –
Позвольте вас дождаться. Вдруг ворьё
впрямь  за ваш счёт свою развеет скуку?!

– Не вздумайте! Прощайте! В добрый путь!
А я, как только стану посвободней,
увижусь с вами  вновь  когда-нибудь.
Любви не обещаю искромётной:

в вас вижу для себя я до сих пор
отзывчивого друга с благородным
горячим сердцем. Ставить мне в укор
отсутствие любви… не безысходно –

дождитесь  благосклонности  моей.
Сердца непредсказуемы, не так ли?
Тогда вам и  сама  скажу: смелей!
А ныне вы в горячности бестактны.
 
Считайте, сударь, что я вам дала
глоток надежды!  – Очень аппетитно.
– Не думайте, что я к вам недобра.
Меня тут ждут. Опаздываю.  Стыдно.

– Всего на пять минут? Вам не в вину…
– Зато кое-кому минуты эти
покажутся веками, уж поверьте.
– Влюблённому.  – А я и не темню.

Влюблённый. – Вот! Вас всё же ждёт мужчина!
– Да вы опять за  старое  взялись!
Но пусть вас не преследует кручина.
– Нет, я вам верю! – перешёл на рысь

поклонник с места. – Вы мне тоже верьте!
Когда он оглянулся на ходу,
то никого уже в дверном просвете
увидеть не успел. Подвёл черту

на этом наш герой прошедшим суткам,
но дальше закрутилось всё верх дном:
ночь довелось прожить в волненье жутком
за участь арестованного днём

отчаянного тактика Атоса.
Гасконец запоздало осознал,
какая стерегла его угроза,
пока всё на себя  Атос  не взял.

Атос был мудр и делать по-другому
не  стал  бы – благородная черта!
И вот уж  непривязанного к дому
юнца  в ночь мы встречаем у моста.

Голодный (впрочем, не до чаепитий)
юнец был твёрд, как самый твёрдый сплав.
Шокированный грозностью событий,
надежды с земляком своим связав,

ночной шатун стопы направил к Лувру,
где де Тревиль, его парижский гуру,
дежурил, охраняя короля.
И тут – ну надо ж, как тесна земля! –

мужчину с дамой видит  впереди он.
Констанция, а с нею Арамис!?
Не душераздирающим ли дивом
гасконцу показался сей сюрприз?

Клялась ведь, что не знает Арамиса!
Прошло лишь полчаса – она уж с ним!
Морально мушкетёр неуязвим?
Искать был не намерен компромисса

вновь со своею  ревностью  юнец.
Питать надежду на союз сердец
и так жестоко разочароваться!
Ну, не дождётся от него оваций

опознанная парочка. Он зол
и встали в состоянии аффекта
вмиг волосы под шляпою из фетра.
Рванувши ставший тесным вдруг камзол,

ревнивец обогнал быстрее ветра
её и мушкетёра, что скрывал
лицо своё платком. Гасконец тщетно
пытался приписать его овал

красавцу Арамису – мушкетёру
хотелось быть неузнанным в пути.
Юнцу, как оскорблённому бретёру
с огнём негодования в груди,

приспичило устроить тут разборку,
не важно, со скандалом или без.
Но шпага, как всегда, висела сбоку,
и руку возложил он на эфес.

За пять часов знакомства ведь недаром
почти своей  любовницей  считал он
Констанцию, а тут… что за дела!?
Итак, галантерейщица была

не женщиной, а женщиной с сюрпризом.
Предательства прощать не склонен «крысам»,
встал в  позу  д'Артаньян, задравши нос.
Второй сюрприз – мужчина  преподнёс,

чей голос был ни басом, ни фальцетом,
но резал слух неслыханным акцентом:
– Что  нужно,  сударь, вам, чёрт побери!?
Ну, Арамис, по счастью, вне игры.

Часть бешенства покинула парнишку,
хоть ревностью он был уж изнурён.
– Так вы не Арамис! – воскликнул он.
Выходит,  зря  Констанцию малышку

он счёл излишне подлой – всё не так!
Он с радости готов был в бурном танце
скакать, крутить руками, как ветряк.
Стоявший меж гасконцем и Констанцией

сам подтвердил: – Нет, я не Арамис.
Юнец не удивился б, устремись
в атаку мушкетёр по праву ночи,
но тот не  суетился,  что есть мочи,

а крайне снисходительно изрёк,
акцентом удивив гасконца снова:
– Меня вы принимали за другого?
Поскольку заблужденье не порок,

прощаю вас, не требуя к ответу.
– Что-что? Вы мне прощаете!?  – Ну, да.
Поскольку до меня вам дела нету,
позвольте мне пройти. Мой путь – туда.

– Действительно, до вас мне нету дела,
зато до вашей дамы дело есть!
И вы мне не  мешайте,  ваша честь!
– Запросам вашим, сударь, нет предела!

Ведь даму вы не знаете! Вы – лгун?
Гасконец пожелать хотел охотно
нахалу на язык большой типун,
однако Бонасье бесповоротно

оратора успела упредить:
– Как, сударь, вы успели позабыть
о данном мне своём дворянском слове!?
У юноши на лоб полезли брови,

но с дамой соблюдал он ритуал
тактичности, с волнением до дрожи.
В растерянности он пролепетал:
– А вы… а вы, сударыня… вы тоже

мне что-то обещали. Как же так!?
Ещё чуть-чуть и съехал бы чердак
у парня от душевного расстройства,
но оппонент из чувства ли геройства

иль видя, что парнишка приуныл,
тотчас же позабыл про деликатность
и, чтобы испытать Судьбы превратность,
решительно рукою отстранил

досадное препятствие с дороги:
– Сударыня, забудьте чудака!
Пора уж нам отсюда делать ноги.
Он смерил парня взором свысока.

Гасконец сразу вспыхнул и в отскоке
рапиру мигом выставил вперёд.
Проворный незнакомец в свой черёд
сверкнул клинком, однако, бой жестокий

Господь пресёк посредством Бонасье:
– О, нет, милорд! Назад! И  вы,  месье!
Всего святого ради, заклинаю,
одумайтесь! – стоять не в силах с краю,

мадам меж ними бросилась в сердцах.
Руками развела она их шпаги,
не за себя испытывая страх
и думая в тот миг об общем благе.

– Милорд!? – от изумленья д'Артаньян
бретёрский свой клинок сам спрятал в ножны.
«Вот и контакт соседствующих стран», –
Гасконца осенило.  Осторожно,

но с чувством сделал вновь он шаг вперёд:
– Милорд!.. Простите, сударь… Неужель… но…
– Да. Герцог Бекингем, – членораздельно
шепнула Бонасье. – Вы – сумасброд!

Хотите погубить нас всех! Вот ужас!
Напрасно вы решили, что дала
я повод ревновать! Дождитесь дня!
Юнец, душой почти уже не тужась,

смиренно произнёс: – Прошу, милорд,
простить  меня! И  вы,  мадам, простите!
Прошу меня зачислить в свой эскорт.
Располагайте мной, как вы хотите.

А даму эту я, милорд, люблю
до ревности слепой и безграничной.
Теперь позвольте, сэр, употреблю
свою жизнь, ради вас! – с такой вот личной

отдачей лез в интернационал
наш рыцарь и большой оригинал
(уместен в жизни, истинно столичной,
любой непредсказуемый финал). –

По чести, а не ради сумасбродства,
я  жизнь  свою на жертвенник кладу.
– Как жалко, что флюиды благородства
от вас не уловил я на ходу, –

участьем герцог тронут был до сердца. –
К услугам вашим я прибегнуть рад.
Впредь я б вам поручил любое дельце.
Сегодня вышел я не на парад.

Свидетелей, равно как и огласки,
я должен избежать любой ценой.
Составьте арьергард и, из опаски,
убейте  увязавшихся за мной!

И герцог по-английски непечатно
ругнулся в темноту, вступив на мост.
По счастью, в эту ночь никто на хвост
ни грубо им не сел, ни деликатно.

Сомнений нет, что из последних жил
гасконец исполнял бы порученье.
Свой поиск де Тревиля отложил
он до утра и двинулся к харчевне.

Юнец оповещал в ту ночь друзей,
что в  помощи  нуждается он крайне,
но в суть ночных секретов сам поздней
не стал их посвящать, дружа на грани

между доверьем к ним и чувством к той,
с которой оказался связан клятвой.
Портос и Арамис – народ крутой,
но всё им открывать он будет вряд ли.
      *        *        *
Юнец и сам не знал, что он горазд
на сильную любовь со  страстью  сложной.
Констанция! В ней поражал контраст
печали (вплоть до скорби безнадёжной

с трагической серьёзностью в чертах)
и вспышек искромётного веселья
с невинною улыбкой на устах.
Вот только что справляла новоселье

безудержная радость и… в момент –
спад  резкий  (за пределом пониманья)
с шокирующей сменой состоянья.
Ну, словом, из числа живых легенд

Констанция юнцу явилась первой.
Она не обещала полюбить,
тем более быть д'Артаньяну верной,
но он себя не  смог  бы остудить…
             *         *        *
Судебный комиссар терял терпенье:
– Пытаетесь водить нас  за нос!? Зря!
Фемида вам не мать и не сестра!
Пора вам отвечать за преступленье!

А вы,  шутник,  однако, я гляжу.
По вас, месье, сегодня  карцер  плачет!
Да хоть вы и надели б паранджу –
вам никуда от нас не деться! Значит,

я вновь задам вопрос и попрошу
впредь не  дразнить  судейскую бригаду.
Озвучьте ваше имя.  – Дважды кряду
сказал…   – Ещё сказали б вы «Жу-жу»!

Мы задержали вас оперативно
и вам не отвертеться!  – От чего?
– Пытаетесь финтить? Исключено!
– Уж это мне судейская рутина…

Наверное, в ушах у вас изъян
иль  память  на последнее  ущербна.
Запомните, что я не д'Артаньян
и убеждать меня в обратном тщетно.

Я дома д'Артаньяна не застал.
Меня же – там застали ваши слуги.
Теперь вот своё дело полистал,
но речь не обо мне там, а о друге, –

попавший к комиссару на допрос,
Атос повёл себя невозмутимо,
что трудно, когда нагло тычут в нос:
«Вы – д'Артаньян»!  Разубедить кретина

ему помог один лишь арестант.
Кто Бонасье? – простой галантерейщик
и не такой, как комиссар, педант,
а ведь  разгрыз  он твёрдый сей орешек!

Да, в логике ему не отказать:
– Конечно, д'Артаньяну я не мать,
но спутать молодого постояльца
вдруг с личностью сего почти что старца

я даже в  полумраке  не могу.
Атос при этом даже не моргнул,
снося достойно перлы очной ставки.
– Допустим, я поверю вам без справки.

Но этот…  тоже  далеко не стар.
Кто ж этот господин?
                – Я не устал
вам твёрдо повторять, – Атос взял слово, –
что я – Атос.      – Вы мне назвали снова

собачью кличку! – злился комиссар.
– Свидетель Бонасье, вам помешал
ответить сей Атос?  Ответьте  всё же! –
воскликнул комиссар, как можно строже.

– Приятель  д'Артаньяна  он, но я
не знаю его имени и зря
давать не стану пищу для вопроса,
Атос он или  видимость  Атоса.

Поверить  трудно, что мой квартирант
навёл на всех агентов ваших страху
и дрался, как Геракл или Атлант,
ну, словом, так и рвался сам на плаху.

В мою защиту сделал он лишь пук,
не шевельнул пред вашими и пальцем,
но сдал меня агентам прямо с рук.
Я крайне  недоволен  постояльцем.

  Ну, и напротив, не было и нет
к месье  Атосу  у меня претензий.
Приличный господин в расцвете лет.
Дай мушкетёрам Бог дожить до пенсий!

Да разве же такого добряка
могу я спутать с харей квартиранта,
который меня сам же обрекал
умышленно на участь арестанта!?

Лбы комиссара и секретаря
кривило от гримас недоуменья.
По долгу службы мягко не стеля,
и  дальше  комиссар усилил рвенье:

– Ну, если вы  правдивы,  господа,
то  как  вас, господин Атос, тогда
приспичило подвергнуться аресту?
– А мне  сказали,  к месту иль не к месту:

«Вы – д'Артаньян»? Я встречно их спросил:
«Вы так считаете»? И тут, что было сил,
они в меня вцепились: «Да считаем!
Мы тут не просто так. Дом обитаем

и, раз вы тут, то вы и – д'Артаньян»!
В отличие от них, я не буян.
С полицией не мерялся я силой,
поэтому я здесь.   – Невыносимо

мне слушать этот вздор. Но если так,
ответьте на ещё один пустяк.
Где были вы в тот час, когда в том доме
приятель ваш, злым умыслом ведомый,

серьёзную нам  миссию  сорвал? 
Агентов я готовил, муштровал,
а друг ваш по преступному расчёту
набил им морды и послал всех к чёрту!

– И    вам     несу я головную боль.
Я на приёме был у де Тревиля,
когда нагрянул в гости сам король.
Свидетели, увы, нерядовые…

Приём Атоса был не очень чист:
Людовика в тот день не зрел  живьём он
(а просто живописец-портретист,
по капитанским заскучав хоромам,

принёс портрет монарха – реализм!).
Атос смекнул, выкручиваясь лисом,
что полуправда лучше всяких клизм
мозги прочистит полицейским крысам.

Сражённый именами комиссар
взял что-то из ему вручённой почты
и взор его вновь  гневом  замерцал:
– Ах, подлая, подгадить нам не  прочь ты!

Нервишки бакалейщику трепать
судьба сегодня только начинала:
волос своих значительную прядь
он из себя в горячке вырвал яро.

– Простите, сударь, это вы о ком?
Надеюсь, что не о  моей  супруге?
– О ней! Теперь пошло всё кувырком
и дело ваше худо! Вы в испуге?

– Но как же может  хуже  статься мне
от игр моей супруги там на воле,
когда я тут безвылазно в тюрьме,
без связи с ней, а двери на затворе!
 
– Вы в сговоре и ваш совместный план
Ведёт вас к государственной измене!
Муж в ступоре был несколько мгновений:
– Да разве я – законченный болван!?

Да я от всех, буквально, отношений
с изменщицей отречься  сам  готов!
Её я проклял! С ней искать сближений
не стану до скончания веков! –

вопил галантерейщик, что есть мочи.
Беднягу Бонасье уволокли
вновь в камеру, откуда ближе к ночи
в тюремной колымаге повезли

молчком, как полагал он, к эшафоту.
И пусть бы это был сам край земли,
чтоб время потянуть, ведь жить охота!
Тюремщики не то чтоб были злы,

но узника в дела не посвящали,
мол, скоро  сам  узнаешь всё, злодей!
Заслышавши скопление людей,
как зверь, задвигал нервно он ушами.

Зеваки шли на казнь, однако к ней
он не имел, по счастью, отношенья.
Лишь начал замедляться шаг коней,
как узника, до головокруженья

запуганного – обморок уж был –
погнали для допроса к монсеньору
и путь свой бакалейщик окропил
слезами, жизнь вверяя приговору.

Прелат, имея острый взор, как гвоздь,
прочёл его натуру всю насквозь
быстрее, чем вчитался в его дело.
«Нет, он заговорщик. На пострела

и то не  тянет  он – кишка тонка»! –
был монсеньор стабильно прозорливым.
Отменно напугал он простака
и труса бакалейщика – не диво,

что тот с великой радостью в момент
согласье дал шпионить за женою,
за что и, заработав комплимент
от Ришелье, был награждён казною…
               *        *        *
Его Преосвященство кардинал,
как тайный, но заслуженный правитель,
Людовика во власти оттенял,
хотя носил сутану, а не китель.

Интриги, комбинации ходов…
Дел – через край! И только  снится  отдых!
И лучших  слуг  Смерть тащит из рядов!
Решил прелат, нуждаясь в патриотах,

завлечь юнца в редевший, почём зря,
спецполк своих гвардейцев-отморозков.
Прелат, в чьих коготках была казна,
счёл, что гасконец станет мягче воска,

как только по контракту с Ришелье
познает вкус могущества и денег.
Юнцу не избежать  советов  дельных
и шор, чтоб от высот не ошалел.

Юнец не вдруг был вызван на ковёр,
чтоб после собеседования: или,
войдя к начальству новому в фавор,
вновь жить, или готовиться к могиле.

Гость, весь в мурашках, встал пред Ришелье,
взглянул в его пронзительные зенки
и рад бы был сейчас за сотню  лье
перенестись без мысли о застенке.

Себя узрел он в зенках старичка
не соколом, а  жмуриком  реальным.
Что делать: закосить под дурачка,
иль выставить себя принципиальным?

О, как должно быть, сильно докучал
он деспоту – подумать  даже страшно!
Прелат, казалось,  вечность  изучал
гасконца отстранённо и бесстрастно:

– Я вижу вас впервые, но весьма
ценю как мэтра шпаги и стилета.
У вас довольно бурная весна,
но мало шансов, чтоб дожить до лета.

А шансы есть. Число их возрастёт,
как только вы направите свой разум
и все свои желанья, чувства  сразу
на то, чтоб стал приемлемым исход.

Вы прёте напролом, не комплексуя,
и всюду, как ни странно, вам везёт.
Судьба вам без особого посула
удачу дарит вновь, как спелый плод.

Прелат согрел гасконца комплиментом,
но в требованьях был неумолим:
– Хотите стать доверенным агентом
вершителя судеб, то бишь моим?

Гость прибеднялся: – Кто я? Червь без званья
и племени. И даже без коня.
Достоин ли я вашего вниманья,
чтоб делали вы  ставку  на меня?

К тому же пребываете вы в контрах
с могучим  покровителем  моим.
«Зачем, – он скажет мне, – ты, сучий потрох,
вошёл с моим соперником в интим»!?

– Ужель на господина де Тревиля
намёк?  Но мы с ним – давние друзья!
Вся наша с ним потешная возня
не в  тягость  нам – поймёт и простофиля!

– Но я ещё по молодости глуп
и от своих  чужих  не отличаю.
А если прихожу в дворянский клуб,
То всем подряд  права  свои качаю.

– Вы нравитесь мне, юноша, таким,
каков вы есть, но этого мне мало…
Отказ был столь чреват, что просто кинь
всё к чёрту и паши на кардинала!

Его Преосвященство продолжал,
и тон его стал вкрадчивей заметно:
– Вы нажили врагов. Мне очень жаль,
что вы обречены,  спасаясь  тщетно.

Но дам расклад  иных я перспектив.
Посредством мною вызванных ротаций,
контракт со мной введёт вас в коллектив,
где бывшие враги придут брататься.

Большому, как известно, кораблю –
большое плаванье, а вы того достойны.
Подумайте, ведь я не тороплю.
Меж нами ни к чему раздор и войны…

Контакт на равных, комплименты, лесть
и вся беспрецедентная вербовка
достали так, что сделалось неловко.
Призвав на помощь мужество и честь,

юнец решил, что с совестью ему
идти на компромисс никак не можно.
Уж лучше нанести визит в тюрьму.
Друзья освободят – друзья надёжны.

– Простите, монсеньор, за прямоту!
Потешных ваших игр я – не сторонник.
А главное, мне места нет в ряду,
что занят цветом нации… – Ах, скромник!

– Мои друзья – на службе короля,
а я – средь них. Пускай враги трепещут!
Мы счастьем дышим  все,  пока ролям
защитников короны  рукоплещут.

Мои друзья мне – больше, чем родня!
Но нет, увы, покоя им ни дня
при мыслях о гвардейских новых бяках,
ведь затравил спецназ ваш, как  собак, их!

   Могу ли я предать своих друзей!
Своих им за меня не  жалко  жизней.
А если  коротка  жизнь, то и  фиг с ней!
Распорядиться честно нужно всей!

– И вы о смерти эдак безмятежно!?
И вас устроит крах во цвете лет!?
– Зато друзья, сложив мне пышный склеп,
по мне рыдать в нём будут безутешно.

– Я это понимаю как отказ
обдуманный, причём, бесповоротный.
Но знаете ль вы, сударь, что от нас
не защитят вас ни друзья, ни ротный?

– Известно мне, что милостив король.
Влиянье ж господина де Тревиля…
– Цена ему – всего один пистоль.
Я знаю, где в нём сила, где бессилье.

Но не для вас аресты и суды.
Несчастный случай – я вам обеспечу!
– Не мне бояться происков судьбы!
Я сам, коль надо, ей пойду навстречу.

– Ну что ж, я  уважаю  храбрецов.
Пойдите прочь, пока вам не вломили!
До встречи, может быть, в загробном мире!
Но вы-то  ближе  к миру мертвецов…
                *        *        *            
Собой рискуя иль друзьями,
гасконец действовал, как мог,
но, износив пять пар сапог,
честь Анны спас, как спас бы знамя.

Но не за знамя юный плут
из кожи  вон  лез – ради юбки;
после побед в любви  зарубки
ещё не делал – слухи врут.

Жизнь предрекая д’Артаньяну
во славе, подвигах, крови,
гадалка молвила б: «Не стану
молчать о горьком. Се ля ви!

Привыкнет к пороху от пушек,
к дыханью разных берегов;
привыкнет наживать врагов
гораздо чаще, чем подружек».

Лил кровь  безбашенный месье
не из-за всяких там британий.
Возобновить связь с Бонасье –
крутой предел его мечтаний.

Не зря кипел адреналин
от предвкушения награды.
Любим заочно до смотрин
(как факт, две  дамы  парню рады) –

плут  королеву  лобызал,
вернее,  кисть  её сквозь шторы,
и перстень Анны унизал
его мизинец.  Путь в призёры –

сам по себе  опасный  путь,
но Бонасье пообещала
ему и губы дать, и грудь…
Озвучен перечень слащаво,

но будет  слаще  наконец
свой предъявить к оплате вексель.
Не от сапфировых колец –
от жарких  встреч  он будет весел.

Кольцо с сапфиром! – нет цены
монаршей милости и всё же
свиданье с милой в эти дни
для парня выглядит дороже.

Нет, не считал своих потерь
герой намедни, ради риска.
…Он рухнул дома на постель,
где уж ждала юнца… записка,

от той, в которую влюблён.
Какой сюрприз! Какая радость!
О  встрече  он уведомлён.
И назван загородный адрес.

Фруктовый сад и павильон –
достойное интима место.
Почти безлюдный там район…
В письме не так уж много текста…

А где же подпись иль клише?
Конверт какой-то анонимный.
И ничего не дал невинный
допрос  с пристрастием  Планше.

Слуга настаивал, что это –
нечистых  сил  блажь, по злобе.
Не приносил никто конверта –
он тут возник сам по себе.

Не заходил никто в квартиру,
замка дверного не вскрывал.
Людскую инициативу
Планше пресёк бы наповал.

Герой плечами пожимал
да о  Констанции  вновь думал.
Своеобразный всё же юмор
У сил нечистых, кто бы знал!

Но текст письма сулил блаженства –
он испытал до сроку жар.
Слугу стыдя за ротозейство,
он  час  свиданья предвкушал.

Парнишка словно сбросил гирю
с души, готовясь к рандеву.
А тут,  изволь  вдруг – ну, к чему?! –
за поздравленьем к де Тревилю.

Ну, что ж, он даст ему отчёт –
триумф затмит собой издержки.
У земляка при всей поддержке
пора снискать себе почёт.

Пусть де Тревиль не из вампиров,
кровь пьёт из всех, когда сердит…
…Мизинец с перстнем оттопырив,
гость не робел – он знаменит!

Что? Англо-франкская проблема?
В ней д’Артаньян не виноват.
Он никакой не ренегат
и перстень не от Бекингема.

Гранёный голубой кристалл
манил и демос и эстетов…
…Для де Тревиля расписал
плут весь парад авторитетов.

Шеф мушкетёров, как никто,
был вымогатель раритетов –
при виде перстня Анны  сто
пистолей,  как одну монету,

сулил азартно земляку,
мол, выше нет арендной платы.
– Я не отдам за все экю,
что  есть  у вас.  – Вступать в дебаты

не буду, но совет прими:
припрячь сапфир…  и  от прелата
укройся  сам  ты в эти дни.
Тебе  друзей  искать уж надо…

 – Да, участь их была горька.
Я, если б мог тогда,  прикрыл их…
…Юнец примчался, как на крыльях,
а в доме нет ни огонька.

Он, ради этого свиданья,
к друзьям отсрочил свой отъезд,
а тут – безжизненное зданье.
За павильоном сад, как лес.

Герой был создан для разведки.
Дом заперт, но второй этаж
доступен с яблоневой ветки –
влезай и делай репортаж,

а можно влезть, подобно вору…
О, Боже! Лучше б не влезал!
Какой  разгром  открылся взору!
Да что ж тут, кто бы рассказал,

произошло?! Аж пятна крови
вдруг померещились ему,
обрывки платья и… нет, кроме
обрывков, больше ни к чему
 
он не присматривался – в шоке
спустился наземь, где следы
или случайные вещдоки
важней, чем яблони плоды.

Нашлись следы от экипажа –
вела к  Парижу  колея;
духов воздушная струя –
перчатка – ткань из тонкой пряжи…

Юнца прошиб холодный пот,
и обозначилась одышка.
Хотя б  глазком  на тех господ
ему взглянуть и всё – им крышка!

«Напали, взяли, увезли!
Быть может, сам Рошфор  увёз и»… –
о кульминации возни
старался он не думать вовсе.

«Ну, хоть бы всё это не с ней
случилось, а с какой-то дрянью»! –
подвластен жуткому страданью,
он жаждал хоть  каких  вестей.
 
Да чёрт с ней, с этою любовью –
была б  Констанция  жива!
Он не сходил с  ума  едва!
И отзывалось сердце болью.

Предчувствий горьких – через край…
и нереальность перехода
от чувств  блаженства  до исхода
в душевный ад. А был ли рай?

Сочувствие и добродетель,
как воздух, юноше нужны.
Старик, запуганный свидетель,
со страху обмочил штаны,

но внял мольбам и арсеналу
шального гостя.  Повезло:
дед рассказал мало-помалу
о том, что тут произошло.

Тут побывали люди в чёрном.
Нутром почувствовав скандал,
садовник, будучи учёным,
молчком им  лестницу  отдал.

Заочно деду угрожали,
чтоб оставался глух и нем.
Дед видел всё, как окружали
соседний дом.  И вот зачем:

«Злодеи прибыли за дамой.
Она неместная, причём
к нам прибыла сюда пешком.
И вот… закончилось всё драмой.

Красивой даме молодой,
видать, приспичило интимно
снять на ночь  павильон  пустой.
Её-то грубо, неспортивно,

такую хрупкую силком
пять рож – никто мне не знаком –
из дому вытащили.  Крале
сбежать не дали – сразу брали

и через дверь, и сквозь окно»…
На век и  тайное  не тайна.
Гасконец выяснил одно:
всё похищенье не случайно.

Она надеялась: ей с рук
сойдёт боданье с монсеньором,
но мститель тайным приговором
достал бы и за  меньший  трюк.
            *         *         *