Нарисуешь мне дождь?

Два дня без отдыха идет дождь. Хотя нет, он не идет, а стремительно, бесшабашно несется по улицам, с сытым урчанием наполняет нутро канализационных люков, шумным потоком извивается с крыш, барабанит о подоконники, играя роль будильника. Он не тоскливо- застенчивый, пропитывающий влагой, дышащий туманом и слепящий своей серостью, а словно бы еще бескорыстно радующийся своему рождению, восторженный, разудалый, удивленный своей силой, не знающий ее. Он то ливнем уверенно разбивает асфальтовые залежи, а то вдруг внезапный порыв ветра сбивает его с ног, и вот уже мелкие брызги, окрашенные покровительственно согревающим солнцем, летят во все стороны, смеясь и переливаясь. И если сощурить глаза, то от этого сутошного золотистого мельтешения враз начинает кружиться голова. Эти тонкие иголки настолько легки, что умудряются залететь и под надвинутый так низко зонт, что видишь только свои промокшие, все в мелких капельках полузасохшей грязи ботинки. Иногда в этом разноцветном потоке гигантских зонтичных созданий, не изученных ни одним биологом, происходит некая заминка, сбой ритма общего плавного движения - это верхушки зонтов сцепились своими стальными прожилками и теперь застенчиво улыбаются друг другу, пытаясь расплестись. Но если свернуть с этого проторенного пути в брошенный в такую погоду, одинокий и от того столь необычный для привычного представления о нем городской парк, то можно оказаться в том редком ощущении, которое возникает только наедине с самим собой. Стоишь на берегу вечнозеленого пруда, тину которого не может пробить даже упрямство набрякших туч, высыпаешь на ладонь янтарь желтого изюма, впитавшего в себя весь зной прошедшего лета и собираешь его губами, осторожно, дабы не потерять ни одной солнечной капли, не уронить ее в мокрую, резко-зеленую траву, подстриженную садовым парикмахером ежиком и чувствуешь запах осени.
«Здравствуй, однако…».