Две невестки Петра Великого

О двух женщинах – кронпринцессе Шарлотте и крепостной девке Ефросинье – известно очень немного. Пожалуй, лишь то, что одна из них была женой, а вторая – любовницей царевича Алексея. А между тем именно им, точнее, их отношениям с несчаст¬ным царевичем Алексеем Петровичем Россия обязана сотрясавшим ее в течение почти всего восемнадцатого века смутам, дворцовым заговорам и переворотам. Если бы царевич уделял больше внимания жене, не пытался бы хоть и пассивно, но сопротивляться действиям своего отца, то спокойно унаследо¬вал бы его корону.
Других законных наследников не было: четверо сыновей, рожденных второй женой Петра, Екатериной, умерли во младенчестве. Но Алексей предпочел любовь крепостной девки, ради которой отказался и от короны, и от скипетра, и даже от собственных детей.
Все это, разумеется, не приходило в головy царю Петру, когда в 1690 году от немилой законной жены Евдокии родился у него сын и наследник Алексей. Впрочем, видел он свое чадо крайне редко, при живой матери поручив его заботам лю¬бимой сестры, старой девы царевны Натальи. Петру казалось, что без влияния набожной, приверженной старинным порядкам царицы Евдокии, царевич вырастет таким же, как его отец: реформатором с сильной волей и несгибаемым характером. Но получилось совсем не так.
Царевич, не будучи похож на отца, был очень похож на своего деда - царя Алексея Михайловича, не случайно получившего прозвище «Тишайший». Царевич был умен: в этом мы можем положиться на свидетеля самого верного и беспристрастного, на самого Петра, который писал сыну: «Бог разума тебя не лишил». В устах царя-плотника это была высшая похвала. И действительно, царевич Алексей  охотно учился… если это не стоило большого труда, то есть очень любил читать, умел пользоваться прочитанным и, главное, сознавал необходимость образования, в том числе, и необходимость знать иностранные языки.
Но вот иностранцев царевич не жаловал, и немудрено: до девяти лет он все-таки находился при матери, которая, как и все ее окружение, люто ненавидела Немецкую слободу, разлучницу Анну Монс и всех иноземцев заодно. Отец бывал наездами – редким, нежданным и не слишком приятным гостем, который, впрочем, обращал на маленького сына очень мало внимания. И еще – гостем бесцеремонным: помимо Алексея Евдокия родила своему грозному супругу еще троих детей, скончавшихся, впрочем, в младенчестве.
Когда Алексею исполнилось девять лет, его мать отправили в монастырь, а его самого отдали под опеку тетки и ближних бояр. Сам царь постоянно отсутствует: его военная и преобразовательная деятельность в полном разгаре, набирают людей в армию и на строительные работы, вводят все новые и новые налоги. Естественно, все это до крайности раздражало бояр, и без того не слишком любивших своего богоданного государя. Тем более, что конца этим преобразованиям не предвидится и вся надежда – на следующее царствование, то есть на восшествие на престол царевича Алексея.
Царевич не склонен к каким бы то ни было переменам, не охотник разъезжать без устали из одного конца России в другой, не любит моря, не любит войны, при нем будет мирно и спокойно, как при его деде. Идеальный царь для русских бояр, да вот только Петр во что бы то ни стало стремится переломить кроткий характер сына, приобщить его к своим делам, заразить своими увлечениями. Долг вроде бы велит повиноваться отцу, но… «Повиноваться надобно, когда отец требует хорошего, - говорят вокруг, - а в дурном как повиноваться?»
Гораздо более сильное влияние, чем отец, на Алексея оказывала православная церковь и ее служители: на фоне более чем скромного московского быта тех времен роскошь и величие церковных служб производили неизгладимое впечатление. Если бы Алексею дали волю, он, подобно своим предкам, охотно проводил бы все время в молитвах и чтении священных книг. Но воли не было, точнее, была стальная воля отца, повелевшего перелить церковные колокола на пушки. Как это пережить, как разделять такие убеждения глубоко религиозному человеку, каким всегда был царевич?
(Когда впоследствии, после женитьбы, у царевича спрашивали, склонна ли его жена к принятию православия, то он отвечал: «Я ее теперь не принуждаю к нашей православной вере; но, когда приедем с нею в Москву и она увидит нашу святую соборную и апостольскую церковь и церковное святыми иконами украшение, архиерейское, архимандричье и иерейское ризное облачение и украшение и всякое церковное благолепие и благочиние, тогда, думаю, и сама без принуждения потребует нашей православной веры и св. крещения, а теперь еще она ничего нашего церковного благолепия не видала и не слыхала, а что у нас ныне священник отпускает вечерни, утрени и часы в одной епитрахили, и того смотреть нечего. А у них, по их вере, никакого священнического украшения нет, и литургию их пастор служит в одной епанче; а когда увидит наше церковное благолепие и священно-архиерейское и иерейское одеяние, божественное человеческое, безорганное пение, думаю, сама радостию возрадуется и усердно возжелает соединиться с нашей православной Христовою церковью»).
Но приходилось приспосабливаться к требованиям грозного родителя. Боярин Никифор Вяземский доносил царю 14 января 1708 года:
«Сын твой начал учиться немецкому языку, читает исторические книги, занимается правописанием и географией, собирается учить французский и арифметику. В канцелярию в положенные три дни в неделю ездит и по пунктам все дела управляет; а учение бывает по все дни».
Надо понимать, что с юных лет на царевича легла двойная ноша: учение (не только любимым предметам, но и ненавистным математике и фортификации), а также государственные дела, к которым он и вовсе не имел склонности.
От участия в Полтавской битве юношу спасла болезнь: не в пример своему богатырю-отцу Алексей был очень подвержен всевозможным недомоганиям, иногда, впрочем, вымышленным. Но в мае 1709 года Алексей действительно тяжело болел: отводя новонабранные полки к отцу в Сумы, подхватил там злокачественную лихорадку. Едва поправившись, он был вынужден надолго уехать за границу – во-первых, учиться, а во-вторых, жениться на какой-нибудь иностранной принцессе.
Наказ от отца сыну заключался в следующем письме:
«Зоон! объявляем вам, что по прибытии к вам господина князя Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит и кому с вами ехать прикажет. Между тем приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше учению, а именно языкам, которые уже учишь - немецкий и французский, так геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрию и фортификацию окончишь, отпиши к нам. За сим управи бог путь ваш».
 «Отпиши» — означало конец учебы и женитьбу. Для того и был командирован в Германию Меншиков — правая рука и доверенное лицо царя Петра. Преобразователь России задумал искоренить еще один русский обычай: избирать невесту в царский дом средь своих же подданных, и породниться с каким-нибудь иностранным августейшим семейством. Меньше всего при этом он склонен был спрашивать мнение собственного сына, хотя сам в молодости довольно настрадался от навязанного ему матерью и боярами брака без любви. И не задумывался над тем, что его собственный «гражданский брак» с простолюдинкой Мартой-Екатериной может подтолкнуть царевича Алексея к кое-каким не совсем прият¬ым для отца выводам.
Впоследствии так именно и вышло, но пока, в конце 1710 года Алексей пишет отцу, что готов исполнить его волю — жениться на иноземке. Он был достаточно умен (вопреки сложившемуся о нем в истории мнению), понимал: противиться воле отца бессмысленно. Прикажет — на лягушке женишься.
Так что Меньшиков принялся усердно искать невесту наследнику русского престола. И нашел ее в 1710 году. Принцесса бланкенбургская София-Шарлотта была сестрой австрийской императрицы Елизаветы. Алексей внешне очень ласково и внимательно относился к предполагаемой невесте, но это было сплошным притворством: он лишь искал способа отсрочить ненавистный брак с иноземкой. Он написал отцу, что выбор будущей московской государыни – дело великой государственной важности, и надо бы посмотреть еще и других принцесс, дабы выбрать самую подходящую. Царевич надеялся, что таким образом он получит возможность уехать в Москву и уже там уговорить отца дозволить ему взять супругу из русских боярышень. Тщетные надежды! Воля отца, чтобы сын женился только на иностранной принцессе, была непоколебима. Алексей смирился, да и Шарлотта бланкенбургская нравилась Алексею больше других,
«Дом наших сватов — изрядный», — писал Петр своему сенату.
Надо думать! Австрийский двор был одним из самых церемонных и самых роскошных в Европе. Шестнадцатилетняя кронпринцес¬са Шарлотта была приучена жить в роско¬ши, имела многочисленную прислугу, це¬лый штат придворных дам. Она и представить себе не могла, какая жизнь ждет ее в далекой России и наивно мечтала, что со временем станет такой же императрицей, какой была ее старшая сестра. Жених был тих и кроток, да и лицом скорее красив. Очень многие принцессы в Германии завидовали Шарлотте.
В августе 1711 года в Дрездене состоялось брако¬сочетание. Молодая жена сохранила лю¬теранское вероисповедание, но дала обе¬щание воспитывать будущих детей в пра¬вославии.
А через три дня царевич получил при¬казание отца... немедленно отправиться в Россию и там заведовать продовольстви¬ем для армии. Такой «подарок» царствен¬ного свекра шокировал не только ново¬брачную, но и весь двор.
Лишь через полгода принцесса встрети¬лась со своим мужем, приехав к нему в армию. В каких условиях пришлось там жить Шарлотте, остается только догады¬ваться. Сам царевич не ломал голову над удобствами для молодой жены: он привык к тому, что его мачеха, «сердечненький друг Катеринушка», безропотно делит с отцом все тяготы военно-кочевой жизни. О том, что бывшая прачка получила несколь¬ко иное воспитание, нежели немецкая принцесса, никто не задумывался. Более того, три месяца спустя Петр отправляет сына в действующую армию, а принцесса целый год вынуждена жить в одиночестве в заштатном прибалтийском городе Эльбине, не имея денег на самое необходи¬мое.
Петр тем временем официально женит¬ся на «друге Катеринушке» и становится отцом долгожданного сына Петрушеньки — «шишечки», как его называют счастли¬вые родители. Тут не до невестки и не до старшего сына: не путаются под ногами — и ладно.
Понадобилось вмешательство ближай¬ших советников Петра, чтобы разъяснить царю щекотливость ситуации. Народ с не¬довольством воспринял женитьбу цареви¬ча-наследника на иноземке, иноверке, так нужно ее как можно скорее привезти в сто¬лицу, постараться склонить к православию, да и о наследнике подумать. Петр посылает невестке приказ ехать в Россию. Кронпринцесса наконец прибыла в Северный Парадиз – Санкт-Петербург, где ее встретили льстивые, раболепные придворные и… известие о том, что ни мужа, ни свекра она не увидит. Оба – в очередном военном походе.
Наконец Алексей вернулся в Петербург. Полгода они с принцессой Шарлоттой смогли провести вместе, и народу наконец объявили долгожданную весть: ее высоче¬ство в тягости и к середине года родить изволит, если на то воля Божья будет.
Но вообще-то поведение Шарлотты не могло возбудить в Петре, в его семействе и в окружавших его никакой привязанности. Приехав в Россию, она так осталась немецкою кронпринцессою и не приложила никаких усилий, чтобы стать женою русского царевича, русскою великою княгинею. В оправдание ее можно сказать, что от нее этого не требовалось: ее оставили при прежнем лютеранском исповедании, жила она в новооснованном Петербурге, где ей трудно было познакомиться с настоящею Россиею. Но не могла же она не видеть, как было важно для сближения с мужем принять его исповедание, не могла не понимать, что он и окружавшие его сильно этого желают. Кроме того, несмотря на некоторую экзотичность петербургской обстановки, двор не только царевича, но и самого царя был чисто русский.
Шарлотта не сблизилась с этими дворами, наоборот, замкнулась в своем собственном дворе, который состоял исключительно из иностранцев. И хотя сам Алексей отзывался о жене, как о «добром человеке», она отнеслась к России и ко всему русскому с пренебрежением, не хотела быть русскою, не хотела сближаться с русскими, даже не сделала для этого хотя бы чисто символических шагов. Ей гораздо легче и проще было оставаться самой собою.
Как у мужа не было охоты к отцовской деятельности, так у жены не было охоты стать русскою и действовать в интересах России и царского семейства, употребляя свое влияние на мужа. Петру не могли нравиться это отчуждение невестки и недостаток влияния ее на мужа, тогда как на это влияние он должен был сильно рассчитывать. Он имел право надеяться, что сильная привязанность и сильная воля жены будут могущественно содействовать воспитанию еще молодого человека, отучению его от тех взглядов и привычек, которые отталкивали его от отцовской деятельности. Он думал, что сын женится - переменится, и ошибся в своих расчетах: невестка не захотела помогать ему и России. Муж и жена были похожи друг на друга косностью природы, энергия, стремление к преодолению препятствий были чужды обоим. Даже для сближения друг с другом они не могли (или не хотели) сделать никаких шагов.
Отчуждение нарастало. Камердинер царевича рассказывал любопытный случай из семейной жизни Алексея:
«Царевич был в гостях, приехал домой хмелен, ходил к кронпринцессе, а оттуда к себе пришел, взял меня в спальню, стал с сердцем говорить: "Вот-де жену мне чертовку навязали; как-де к ней ни приду, все-де сердитует и не хочет со мною говорить. Быть на коле головам тех, кто к батюшке писали, чтоб на ней жениться». Я ему молвил: «Царевич-государь, изволишь сердито говорить и кричать; кто услышит и донесет». Он мне молвил: «Когда будет мне время без батюшки, тогда я шепну архиереям, архиереи - приходским священникам, а священники - прихожанам; тогда они, не хотя, меня владетелем учинят». Я стою молчу. Он мне говорит: «Что ты молчишь и задумался?» Я молвил: «Что мне, государь, говорить?» Посмотрел на меня долго и пошел молиться в крестову. Я пошел к себе. Поутру призвал меня и стал мне говорить ласково и спрашивал: «Не досадил ли вчерась кому?» Я сказал нет. «Ин не говорил ли я, пьяный, чего?» Я ему сказал, что говорил, что писано выше. И он мне молвил: «Кто пьян не живет? У пьяного всегда много лишних слов. Я поистине себя очень зазираю, что я пьяный много сердитую и напрасных слов много говорю, а после о сем очень тужу. Я тебе говорю, чтоб этих слов напрасных не сказывать. А буде ты скажешь, ведь-де тебе не поверят; я запруся, а тебя станут пытать. Сам говорил, а сам смеялся».
 Кронпринцессе тем легче было держаться в отдалении от мужа и от всех русских, что с нею приехала в Россию ее родственница и друг принцесса Юлиана-Луиза остфрисландская, которая, вместо того чтоб стараться  сблизить  мужа и жену, только усиливала разлад – обычное поведение ревнивой подруги. Впрочем, Шарлотта была вполне удовлетворена тем, что могла с Юлианой отводить душу на чужбине. А та и не думала подсказать принцессе задуматься о своем новом положении и о своих обязанностях по отношению к новому отечеству. Шарлотта жаловалась Юлиане на жизнь, та ей поддакивала – этим все и ограничивалось.
Тем не менее, отправляясь в 1714 году на лечение в Карлсбад, Алексей оставил супругу на восьмом месяце беременности. Петр, по своему обыкновению, тоже находился в отъезде и очень беспокоился, чтобы в такое важное время, как рождение первенца, при Шарлотте были бы знатные особы из русских бояр. Царь по собственному горькому опыту знал, как легко распространяются всяческие небылицы относительно происхождения царских детей (его самого в свое время объявляли сыном Лефорта), поэтому стремился соблюсти все меры предосторожности. Это явствует из того письма, которое Петр написал невестке:
«Я бы не хотел вас трудить; но отлучение супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предварить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь. И понеже уже везде прошел слух о чреватстве вашем вящше года, того ради, когда благоволит бог вам приспеть к рождению, дабы о том заранее некоторый анштальт учинить, о чем вам донесет г. канцлер граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любящим, уста заграждены были».
Смысл пожелания Петра сводился к тому, чтобы при Шарлотте неотлучно находились графиня Головкина, генеральша Брюс и княгиня Ржевская. Ничего необычного и странного в этом пожелании не было, да и Шарлотта должна была знать о том, что при европейских дворах рождение детей у высоких особ сопровождалось предосторожностями, крайне неприятными для роженицы. Даже французские королевы рожали в присутствии всех родственников мужа. Родственников, а не родственниц! Но Шарлотта почему-то обиделась на свекра.
Обиделась и написала царю письмо с упреками, в раздраженном и раздражающем тоне: назначение трех русских женщин явилось в глазах Шарлотты незаслуженной и необычной обидой, в этом распоряжении она увидела торжество зла над добродетелью и горько жаловалась на несправедливость. Для чего эти предосторожности против злых языков? Царь столько раз обещал ей свою милость, отеческую любовь и заботливость; так, если кто осмелится оскорбить ее ложью и клеветою, тот должен быть наказан как великий преступник.
Петр, впрочем, к письму невестки отнесся вполне добродушно, сочтя его капризом беременной женщины, и Шарлотта 12 июля (в день Петра и Павла!) в присутствии трех высокородных свидетельниц родила дочь Наталью. Имя, очевидно, было выбрано для того, чтобы угодить свекру. Впрочем, новоявленный дед добродушно попенял невестке, что внук его обрадовал бы больше, чем внуч¬ка. И Шарлотта обещала, что следующим будет мальчик, «ежели ваше царское ве¬личество соизволит мне с мужем разлу¬чаться реже».
И хотя царевич Алексей по-прежнему не слишком много времени уделял жене, она выполнила свое обещание и через год, в 1715 году, роди¬ла сына, царевича Петра, будущего импе¬ратора Петра Второго. Сначала все, казалось, было благополучно, но принцесса слишком быстро поднялась с постели и у нее открылась родильная горячка (болезнь, уносившая в те времена жизнь каждой пятой роженицы) и врачи объявили положение Шарлотты безнадежным.
Сама она полностью отдавала себе в этом отчет, поэтому объявила свою последнюю волю:  при детях ее оставалась принцесса остфрисландская; если же государь на это не согласится, то пусть Левенвольде отвезет принцессу сам в Германию; просила написать к ее родным, что она была всегда довольна расположением к ней царя и царицы, все обещанное в контракте было исполнено и сверх того оказано много благодеяний. Левенвольде должен был просить мать умирающей и сестру-императрицу, чтоб она постаралась восстановить дружбу между царем и цесарем, потому что от этого союза будет много пользы ее детям.
 22 октября Шарлотта скончалась в возрасте всего лишь двадцати одного года. Царевич был при ней до последней минуты, три раза падал в обморок от горя и был безутешен. В такие минуты сознание проясняется: супруга его была «добрый человек», а если «сердитовала», отталкивала от себя, то не без причины: грехи были на душе у царевича, а он был также «добрый человек».
В Германии утверждали, что ее свела в могилу печаль. Слишком одинокой и нико¬му не нужной оказалась она в России. Воз¬можно, в этом была доля истины. Но сама принцесса не сделала ни малейшей попыт¬ки приспособиться к новым условиям жиз¬ни. Ни слова не знала по-русски, не обща¬лась ни с кем, кроме своих придворных дам-саксонок. Петр ошибся в своих рас¬четах: иноземка-невестка ничем ему не по¬могла. Только внука родила — так ради этого не стоило родниться с австрийским императором и вызывать лишнее неудо¬вольствие бояр и духовенства.
Царевич же через три дня подал отцу письмо:
«Милостивейший государь батюшка! Сего октября, в 27 день 1715 года, по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел, на что иного донести не имею, только, буде изволишь, за мою непотребность меня наследия лишить короны российской, буди по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать), и всеми силами, умными и телесными (от различных болезней), ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай боже вам многолетное здравие!) российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава богу, брат у меня есть, которому дай боже здоровье) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем бога-свидетеля полагаю на душу мою и ради истинного свидетельства сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу; себе же прошу до смерти пропитания. Сие все предав в ваше рассуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».
Петр принял письмо сына вполне доброжелательно. Во всяком случае, государственными делами его более не обременял и, казалось, почти забыл об его существовании.
Летом 1716 года умерла тетка Алексея царевна Наталья Алексеевна. Перед смертью она сказала племяннику:
-Пока я была жива, я удерживала брата от враждебных намерений против тебя; но теперь умираю, и время тебе самому о себе промыслить; лучше всего при первой же возможности отдайся под покровительство императора.
Другими словами, Наталья Алексеевна советовала племяннику бежать из России, от деспота-отца, и искать защиты у родственников покойной жены. Он так и сделал, причем спасал не только себя, но и… любимую женщину.
Вялая и малотемпераментная Шарлотта совершенно не привлекала своего мужа, и тот начал искать утешения на стороне. Нашел довольно быст¬ро, еще при жизни жены, и утешение это, переросшее в страстную любовь, стоило впоследствии царевичу жизни.
Ефросинья Федорова, крепостная девка, была отдана царевичу Алексею одним из тех его приятелей, которым он в минуты раздражения жаловался на «жену-чертовку». И очень скоро царевич жизни себе не мыслил без этой простой девушки, с ко¬торой не только отдыхал, но и советовал¬ся. После смерти законной супруги он наконец-то смог уединиться со своей ненаг¬лядной Ефросиньюшкой. Правда, ненадолго, ибо пришло грозное письмо от отца, в котором Петр требовал от Алексея сделать выбор – или стать настоящим сподвижником государевых дел и наследником, или отказаться от престола и постричься в монахи. Ни в том, ни в другом варианте Ефросинье места не было.
И царевич окончательно решил скрыться от отца в Вене. 26 сентября 1716 года Алексей выехал из Петербурга на Ригу; с ним были Ефросинья, брат ее Иван Федоров и трое слуг. Официально царевич поехал к отцу: 21 октября Петр получил от курьера известие, что царевич едет к нему, но более никаких сообщений не получал, а сын так и не приехал.
4 декабря царица Екатерина писала Меншикову из Шверина:
«О государе царевиче Алексее Петровиче никакой ведомости по се время не имеем, где его высочество ныне обретается, и о сем мы немало сожалеем».
От 10 декабря другое письмо:
«С немалым удивлением принуждена вашей светлости объявить, что о его высочестве государе царевиче Алексее Петровиче ни малой ведомости по се время не имеем, где его высочество ныне обретается, и о сем мы немало сожалеем».
Екатерина жалела, Петр действовал: дал приказание стоявшему в Мекленбурге с войском генералу Вейде разыскивать; резиденту своему в Вене Абраму Веселовскому поручил тайно разведать о месте пребывания царевича и дал об этом знать императору Карлу VI собственноручным письмом, прося, что если Алексей находится в императорских владениях, то приказать отправить его с Веселовским, придав для безопасности несколько офицеров, «дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли».
Поручение, данное Веселовскому, и письмо к императору доказывают, что Петр догадывался, куда скрылся сын.
 Распоряжения были сделаны в конце 1716 года; в начале 1717 начали приходить указания на следы беглеца: они вели в Вену и здесь исчезали.
 Царевич действительно приехал в австрийскую столицу и там поведал австрийскому вице-канцлеру следующее:
«Я ничего не сделал отцу, всегда был ему послушен, ни во что не вмешивался,  ослабел духом от преследований, потому что меня хотели запоить до смерти. Отец был добр ко мне. Когда у меня пошли дети и жена умерла, то все пошло дурно. Она с князем Меншиковым постоянно раздражала отца против меня, оба люди злые, безбожные, бессовестные. Я против отца ни в чем не виноват, люблю и уважаю его по заповедям, но не хочу постричься и отнять права у бедных детей моих, а царица с Меншиковым хотят меня уморить или в монастырь запрятать. Никогда у меня не было охоты к солдатству, но все поручения отца по армии я исправно выполнял, и был он мной доволен. А потом мне дали знать, что приверженцы царицы и Меншикова хотят меня отравить, для чего подго¬ворили отца вызвать меня к себе, дабы у них на глазах находиться, или в монастырь идти. Сказал я, что к отцу еду, а сам сюда приехал, дабы просить покровительства и убежища для себя и детей моих в память о жене».
Детей Алексей и не думал с собой брать, а Ефросинья путешествовала, переодетая пажом. В таком виде она укрывалась с царевичем в крепости Эренберг недалеко от Вены. Когда ищейки Петра напали на след царевича, перебралась с ним в Италию, в Неаполь. А в Вену с требованием выдачи царевича явился Петр Толстой. Он заявил, что Россия готова объявить Австрии войну, если дело не решится мирно, путем пере¬говоров. Австрийцы немедленно раскрыли секрет местонахождения царевича, и вице-король Неаполя сообщил Алексею, что, если он не подчинится воле отца и не вернется на родину, его разлучат с Ефросиньей.
Только этим обманом и напугали царе¬вича. Чтобы не расставаться с возлюблен¬ной, он решил ехать в Россию. С двумя условиями: разрешить ему жить в дерев¬не и обвенчаться с Ефросиньей. На свой страх и риск Толстой ему это обещал — и повез своего царственного пленника к Петру. Беременная Ефросинья ехала медленнее, особым поездом. А Алексей всю дорогу упрашивал Толстого задержаться, дождаться Ефросинью, дать ему обвен¬чаться с нею и уж потом являться на глаза грозному батюшке. Толстой вилял и тянул время, пока не подоспела депеша от са¬мого Петра:
"Мои господа! Письмо ваше я получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно уже поехал, что меня зело обрадовало. Что же пишете, что желает жениться на той, которая при нем, и в том весьма ему позволится, когда в наши край приедет, хотя в Риге, или в сво¬их городах, или в Курляндии у племянни¬цы в доме (герцогини Анны Иоанновны), а чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневается, что ему не позволят, и в том может рассудить: когда я ему такую великую вину отпустил, а сего малого дела для чего мне ему не позволить? О чем наперед сего писал и в том его обнадежил, что и ныне паки подтверждаю. Также и жить, где похочет, в своих деревнях, в чем накрепко моим сло¬вом обнадежьте его».
Ясно, что прощение получено полное. Ведь и отец был не без слабостей: любил когда-то дочь виноторговца Анну Монс, а теперь бывшую пленную немку-прачку царицей сделал. Отчего же и сыну не позво¬лить любить ту, которая ему дороже все¬го на свете? Тем более что в наследниках мужского пола и без него уже недостатка нет: младший сын от Катеринушки, внук...
31 января 1718 года царевич уже был в Москве, а 3 февраля  предстал в Кремле перед отцом. Бросился ему в ноги, во всем повинился, со слезами просил по¬милования. Петр простил на условиях — отказаться от наследства и открыть своих сообщников в побеге. Царевич отрекся от престола в Успенском соборе перед Еван¬гелием и подписал отречение. И выдал всех, кто ему помогал.
За полтора месяца розыска свыше десяти приближенных ца¬ревича приняли мученическую смерть на колу или на колесе. А Алексей ждал свою возлюбленную, мечтал о тихой жизни с ней в деревне. В светлый праздник Пасхи на коленях умолял мачеху похлопотать еще раз перед отцом за этот брак. Буря, казалось, миновала.
И тут в Петербург приехала Ефросинья, которую решили допросить — просто так, для порядка. Никто и подумать нe мог, что ее показания приведут к такой страшной развязке. По неведению или из желания спасти себя, эта женщина откры¬та такое, до чего никто не докопался и чего царь даже и не ожидал.
«Писал царевич письма по-русски к архиреям. и по-немецки в Вену, жалуясь на отца.
Говорил царевич, что в русских войсках бунт и что это его весьма радует.
Радовался всякий раз, когда слышал о смуте в России.
Узнав, что младший царевич болен, бла¬годарил Бога за милость сию к нему, Алек¬сею.
Говорил, что "старых" всех переведет и изберет «новых» по своей воле. Что когда будет государем, то жить станет в Моск¬ве, а Петербург оставит простым городом, кораблей держать не станет вовсе, а вой¬ско — только для обороны, ибо войны ни с кем не желает.
Мечтал, что, может, отец его умрет, тог¬да будет смута великая, ибо одни станут за Алексея, а другие — за Петрушу- «шишечку", а мачеха глупа зело, чтобы со сму¬той справиться...»
Перед Петром встал страшный выбор. На то, чтобы казнить родного сына, даже он не мог решиться сразу. Сердечный друг Катеринушка просила сохранить царевичу жизнь, постричь его в монахи. Царь резонно возразил:
— Клобук монашеский к голове не гвоздем прибит.
…В «Записной книге Санкт-Петербургской гарнизонной канцелярии» значилось:
«26 июня пополуночи в 8-м часу начали сбираться в гварнизон его величество, светлейший князь, князь Яков Федорович (Долгорукий), Гаврило Иванович (Головкин), Федор Матвеевич (Апраксин), Иван Алексеевич (Мусин-Пушкин), Тихон Никитич (Стрешнев), Петр Андреевич (Толстой), Петр Шафиров, генерал Бутурлин; и учинен был застенок, и потом, быв в гварнизоне до 11 часа, разъехались. Того же числа пополудни в 6-м часу, будучи под караулом в Трубецком раскате в гварнизоне, царевич Алексей Петрович преставился».
30 июня царевич был похоронен в Петропавловском соборе в одном месте с женой в присутствии царя и царицы.
О дальнейшей судьбе Ефросиньи и ее ребенка ничего не известно. Но если бы у нее хватило ума помолчать — вполне могла когда-нибудь оказаться на престоле российском, и не было бы кровавого царствования Анны Иоанновны, убийства внучатого племянника Петра — Петра Третьего, прочих событий, стоивших жизни десяткам тысяч ни в чем не повинных людей.
Две женщины имели роковое значение в трагической судьбе царевича Алексея,  две невестки герра Питера — законная и незаконная — лишили его старшего сына и фактически пресекли род Романовых.
Французы правильно говорят: «Ищите женщину».