Софизмы

беспризорные собаки
отдыхают у пруда,
наблюдают, как пугает
карасей в пруду Фома,
подгоняют его лаем:
- выходи Фома скорей!
вот и бабки поджидают
и Фому, и карасей.
еле вылез он на берег,
а в сети один карась
и никто ему не верит -
 не поймал, опять залазь.

кричит точильщик во дворе:
- пора точить ножи уже.
ножи, ножи, точить  ножи! 
точило крутится жи-жи,
на подоконниках  груздями
висят хозяйки с бигудями,
не так нужны им всем ножи,
как надоели их мужи.

я Ляле Михельсон читал
стихи Майкова вслух,
а с нами  Верников мечтал,
с лица сгоняя мух,
и видно я ему мешал
в своих мечтах парить,
он щупать Ляльку перестал
и начал водку пить.

табор встал, кругом палатки,
разнуздали лошадей,
дети спят в своих кроватках,
дали свиньям желудей, 
в поле лошади пасутся,
у одной в зубах цыган,
у гитары струны рвутся,
льются слезы по щекам,
рано утром  табор снялся
вдоль дороги кочевой,
лишь один цыган остался,
недожеванный такой.

чтоб мне собраться   на работу,
я просыпаюсь в шесть часов,
а за окном прошла суббота,
и воскресенье, и Петров,
мне утром думать не хотелось,
но я подумал и сказал:
- я что-то видно перепутал,
не зря Петрова увидал.
обратно лег под одеяло,
подушку взбил и вновь уснул,
Петров на рельсах подскользнулся, 
его трамвай перешагнул.

свет от старого торшера
освещает потолок,
на стене висит фанера,
стул поставлен в уголок,
там где дверь - кровать с пружиной,
а на ней матрас лежит,
на матрасе кот ленивый
от безделия блажит,
по полу клопы гуляют,
ждут соседа моего,
как придет, они встречают,
жить не могут без него.

лошадь с работы пришла и устало
в стойле своём на солому упала,
чуть отдохнув, сказала уныло:
- чем так пахать, лучше сразу на мыло.

стою посередине храма
под взглядом дядек расписных,
где на стене в иконе дама
с ребёнком маленьким средь них,
у бога шёпотом все просят
и, осенив себя крестом,
во двор выходят там где осень,
асфальт украсила листом.

был чудный вечер, Мукомолов
смотрел на звезды в тишине,
продолжить дальше было нечем,
мутила водка в голове,
в концов концов его стошнило, 
Семенов страшно осерчал
и, закатав рукав мундира,
ему по роже надавал.

я подошел к своей двери',
хотел открыть ключом,
но дверь закрыта изнутри,
я надавил плечом и вот,
когда дверь поддалась,
из-за двери' сказали:
- а для чего висит звонок?
и сразу замолчали.

приехал в город дед Матвей
детишек повидать,
а на вокзал его никто
не вышел повстречать,
заохал дед и застонал,
в глазах стоит слеза,
сел в поезд и к себе назад,
где бабка и коза.

скрипучим лаем старичок
рассказывает байки
и, кажется, что пустячок,
хрипят так часто лайки.
откуда взялась хрипота,
сосед мне объяснил,
что на морозе дед всегда
из горла водку пил.

осветились синью дали,
облака к ним побежали, 
дали так не и догнали
и устало в небе встали.
отдышались, отсморкались
и к полудню разбежались.

женщины делятся самопроизвольно:
кому радость от секса и кому больно,
в результате могут возникнуть ядра,
мужик сливается и бежит, падла.

- пустой бачок придет во вторник.
сказал наш дворник Иванов,
он уминал в бачке  помои
и резкий запах шел от слов,
с ним спорить было бесполезно,
а он кричал вдогонку мне,
что у него в бачке нет места,
чтобы вместить помои все.

спускаясь по откосам,
стекаясь по увалам,
напрасно тратя силы
в стогообразных скалах,
добрались до низины,
где плоско как подошва,
взглянули на вершины
и многим стало тошно.

сидят в пивной  и пиво пьют,
а где же рыбка?  не несут,
а принесли сухарики,
сушки и рогалики.
и возмущается народ,
заполнен пивом весь живот,
хотим мы к пиву рыбку:
воблу и ставридку.
но отвечают всем в пивной,
что с рыбой трал снесло волной
и уплыла вся рыбка:
вобла и ставридка.

он купил меня на рынке
и принес к себе домой,
он рукою гладил спинку,
а потом играл со мной,
но однажды взял с собою
в дом, в котором страшный врач,
врач с улыбкою хмельною
резал кошек, как палач,
я кричал, что было мочи,
но отбиться не сумел,
врач мне сделал больно очень,
чтоб котят я не имел,
я припомню суке этой,
что привёл меня к врачу
и такою же монетой
непременно отплачу.

добро придумал господь бог
и людям подарил,
чтоб каждый им делиться мог
и в мире с собой жил,
но на несчастье сатана,
едва увидев свет, 
людей всех злобой наделил
вперед на много лет
и как не вспомнить сатану,
сказав, что бога нет,
когда дарил добро тому,
кто злом платил в ответ.

принесла терьерша Джули
восемь розовых  щенков,
кто-то бросит, ну и хули,
кто-то скажет – нету слов.
на блошином рынке Джули,
рядом спят ее щенки,
пасть у Джули, как у буля,
здоровенные клыки.
всех щенков продали Джули,
ей не верится одной,
кто-то бросит, ну и хули,
кто-то скажет - боже мой.

нет, не поверит мне никто,
что в божьем  балагане
Адам был в розовом пальто
от Giorgio Armani,
прикрыла Ева стыд платком
от John Galliano,
а что произошло потом,
рассказывать не стану.
добавлю, змей еще там был,
змеиную он кожу
на крокодилью заменил
и голову на рожу.

я сошел на берег счастья
и от радости запел,
позади мои несчастья
и ненужных уйма дел,
все лицо мое искрилось
на счастливом берегу,
оттого, что сердце билось,
а еще, что наяву.

однажды на даче умер Смирнов,
от горя купаться пошел Иванов,
а в озере сети стояли Петрова, 
на утро Петров в них нашел Иванова,
увидел Петров кого в сети поймал
и тут же с Петровым случился удар.
а, если представить, не умер Смирнов,
к нему бы зашел его друг Иванов,
бутылку распили, пошли за второй, 
Петров бы с уловом вернулся домой.
во всём виноват же, конечно, Смирнов
и сети, которые ставил Петров,
вина есть и в том, что стояла жара,
Смирнов бы пожил ещё год или два,
вина Иванова была только в том,
что выпить зашёл он к приятелю в дом.

- всё в мире  имеет значенье.
урок вел учитель Арсеньев
и все напряженно молчали,
что скажет Арсеньев и ждали,
Арсеньев смотрел на них тупо
и думал, как все это глупо.

человек похож на птицу, 
думал Индюков,
как она, летать стремится
выше облаков,
он втянул худую шею,
клохтнул индюком,
подмигнул коту Морфею
и забылся сном.

апрель, середина, ручьями весна
с лесов на поля прибежала,
Макеев с женою на койке лежал,
погода его возбуждала
и радостно было ему в этот день,
жена в санаторий собралась,
а рядом лежала  жена ровно пень
и тоже весне улыбалась.


у меня сосед, ему 80 лет,
он совсем не сед,
колет дрова, стрижёт газоны,
курит беломор, он  как Буденный
из советских времён,
лечится водкой, говорит не еврей,
а дрова пропали, вот ему и верь.

а здорово быть трезвым среди пьяных,
так думал Головин за свадебным столом,
а некто мерзкий тамада с лицом кавказским
все целовал Головина
и требовал налить вина,
а за столом кричали горько,
и все отсчитывали сколько
в засосе длится поцелуй. 
а после скатерти меняли,
закуски ложками мешали,
плясали лихо и забыв,
что свадьба только для двоих,
совокуплялись в туалетах,
а на дворе шумело лето
и заливались соловьи.

если жизнь уже прошла,
повод есть остановиться,
ведь по правилам игра
никогда не повторится.
все, что было, то ушло
и всегда необратимо,
всяк заслуживает то,
что ему недостижимо.

однажды на восьмое марта
Иван супруге покупал трусы,
набрался, поздравляя женщин,
им на работе веточки мимозы
мужчины всем преподнесли,
а тут приспичило, 
спросить где туалет стеснялся,
зашел во двор и облегчился,
за что был бит,
с душой чуть не простился,
и все кричал:  - не вор,  не вор,
я только помочился.
трусами вытер мокрый след. 
а дома вместе со слезами
жене сказал, подарков нет,
встречайте женский праздник сами.

я протёр глаза и вижу:
на дворе восьмое марта,
кошки валерьянку лижут,
а коты сметанку.
У меня же ни того,
ни другого нету,
а мне маму поздравлять
и подружку Свету.

гремит повсюду Первомай
со стула петухом,
не бойтесь, это Петухов
сидит на нем верхом,
бутылку выпил вискаря,
поддерживая массы,
кричит, народ делить нельзя
ни на какие классы, 
кричит, пусть буду я смешон,
вы рот мне не заткнете,
кричать я буду петухом,
пока вы не поймете.

эй, в ком поет душа, кто рад,
всему наперекор,
и солнцу кто кричит ура,
и всякий разный вздор.
а это я пою, пою,
в душе моей расцвет,
хочу допеть я песнь свою,
пока я вижу свет.
и если я умру, умру,
то вспомните сперва,
простую эту песнь мою
и глупые слова.

у Клюева случился насморк,
простуда, грипп - здесь не понять,
он рассопливился  на завтрак,
а к ночи вышел погулять,
да расчихался так, что дама,
живущая на третьем этаже,
его, больного обозвала хамом,
хотя сама стояла в неглиже,
и в довершении всего
с балкона плюнула в него.

в Германии в заштатном городке
концерт давала русская певица,
старушка в платьице из ситца,
романсы пела в грусти и тоске,
а бюргеры сидели тихо в зале
и  только животы  у них урчали.

получил в наследство Самсонов
от отца с циферблатом часы.
- где же стрелки, - подумал Самсонов,
и попробовал их завести,
он прижал часы к правому уху,
там, где анкер долбил тишину, 
и услышал отцовское,  cухо,
что нельзя доверять никому.

расчесал чеша ступню,
пятку розовую, пальцы
и теперь в сапог сую,
голенище смазав смальцем,
глубже, глубже, словно в дерн
закопал её безглазо,
а там может скорпион,
может всякая зараза,
вот пристанет грУнтом  липким,
а потом  ни соскрести,
мне же не играть на скрипке,
а за водкою идти.

ничто не бывает случайно, 
я стены раздвинул  плечом,
причем это сделал не тайно, 
а солнечным радостным днем. 
и в доме вдруг стало просторно
с кармашками окон в стене 
и дышится  грудью спокойно,
не слышно соседей извне.
но счастье чужое нарывом
зреет, тревожа сердца,
и вот, унесенное взрывом,
погасло в созвездье Тельца.

Корнеев ждал под аркой Анну,
хотел заплакать и уйти,
но знал у женщин эту  странность,
чтоб опоздать и не прийти.
и вот уже когда оделся
осенний вечер в холода,
Корнеев вычеркнул из сердца
любимый образ навсегда.

никогда не задумываясь
о силе обстоятельств,
Шишкин пришел к мысли,
которая,  впрочем, 
тут же пропала
по вине все тех же обстоятельств.

я хожу по улицам, не видя ничего, 
кто-то со мной судится в розовом пальто,
кто-то матерится, кто толкает в бок,
мне бы подлечиться, гриппом занемог,
знаю эпидемия, дома бы сидеть,
но лишён я зрения, чтобы дом иметь.

достал, пересчитал монетки,
(бумажки кончились давно),
в ларьке "Цветы" купил для Светки -
три ветки астры, цвет бордо.
хотелось быть пред ней мужчиной
и, если очень повезёт,
чтобы не выглядеть скотиной,
в дом впустит, что-нибудь нальёт,
а может быть, чем чёрт не шутит,
тут голова кругом пошла,
до дома Светки я в минуте,
там шесть ступенек, два шага.

хотелось бы, когда умру,
чтобы могильный камень
не ставили на грудь мою
пока горит в ней пламень.
пока последняя искра
в ней тихо угасает,
знать не пришла еще пора
на грудь мне камень ставить.

в болоте на листьях кувшинки
с узорами схожих с парчой,
гадюка считает тычинки,
в цветке, что как шёлк расписной.
ещё до конца не иссякла
к далёкому гаду любовь,
но вот уже сменено платье,
чтоб с ним ей увидеться вновь.

утром видение было,
cоседке выбил коврик,
на улице сыро и стыло,
как мой моральный облик.
одно утешение только
в моём беспросветном быте,
звали соседку Ольга,
а мужа её - Витя.

боялся высоты Жидоев,
сознание мог потерять,
трудовиком работал в школе
и  у станка привык стоять.
а тут, путёвкой наградили,
в Египет, в город Хургаду.
- что делать? - думал он в сортире,
- лететь? - от страха пропаду.
он быстро смял свою путёвку,
подтёрся, бросил и спустил.
у продавщицы из киоска
журнал с картинками купил.

Все тычут бедностью под нос.
Куда девать ее? Вопрос.
За тридевять земель отсель
в Руси немало деревень,
где бедность с водкой и тоской
для  радости живут земной.
Не это ль вольное скитанье
средь покаяний и утех,
как всенародное гулянье
до гробовой плиты для всех.

где уважение людишек,
где бескорыстная любовь?
Портнов лежал с одной из книжек,
слюной прилизывая бровь,
а ночь в окно к нему глядела,
стучала веткой о стекло,
собака рядом с ним сидела,
с любовью глядя на него.

о чем поет петух? К заре,
а  вечером к погоде,
петух – он тихий в январе,
а в мае нагл и злобен.
в хояйстве толку от него
зимою нет, ни летом,
кто в щах попробовал его,
тот скажет вам об этом.

смотрю устало  сериал, 
понравилось, как ноги целовала
блондинка, словно эскимо,
мизинец  языком  лизала,
а мне никто вот ног не целовал,
теперь грибок, уже не поцелуют,
терзали мысли, хоть бы кто обнял
и пожалел судьбу мою слепую,
как скоротечна жизнь, прошла вся стороной, 
и вспомнить нечего, раздрай в душе и только,
а на экране счастья столько,
что льется через край оно рекой.

Одолевают  перед сном предчувствия плохие, и черти бегают кругом, как будто заводные, на грудь мне прыгает один, и тонким голоском: давай попаримся с тобой с холодненьким пивком, он в душу глянул мне и  ох, огнем обжог из   ада,  я чувствую, что здесь  подвох, а мне бы выпить надо.

Старуха дряхлая молчала, глаза слезились молоком, жена под нос себе ворчала, пол заливая кипятком. А мы с котом лежали вместе и каждый что-то вспоминал, один, где с совестью был честен, другой – как рыбу воровал.

На механической ноге шел инвалид с железной палкой, он ею об асфальт стучал, а рядом девочка скакала, не знаю, кто кому мешал, но только девочка упала, а на нее мужик упал. Старуха сзади закричала, насилуют средь бела дня, толпа собралась и молчала, не знаю, как не растерзала, потом судили мужика.  Присяжные его признали, как педофила-маньяка, двенадцать лет тюряги дали, такая глупость, кто же знал. Девчонка знала, но молчала,  так папа дочке подсказал.

Лежит на песке белом тело, лениво играет волна и с мола  бросается смело в пучину фигурка одна. И все-таки я замечаю в наброске какую-то фальшь и это меня потрясает, как мир исковерканный наш, казалось бы, все очень просто, не надо искать параллель, бросается с мола подросток и тело выносит на мель.

Несчастным  чувствую себя, как будто голодаю долго, мне по закону бытия съестное положить бы в горло. Я удивлен, нем и раздавлен, не знаю кем, как в первый раз я в положение поставлен, в котором по уши погряз. Я, очевидно, исписался, вдруг слышу, в дверь мою стучат и просят, чтобы расписался, иначе  выселить велят.

На улице кричат мальчишки, их  крик противен, как и стрижки, а вот и девки завизжали, еще противней, еле встал, смотрю в окно, ребячьи стаи, страстей поднявшихся накал, долил остатки, размешал, не морщась выпил, вот и мамы, какой-то дядька их достал, всех растащили по домам, они лежат в своих кроватках, их сон сморил и я устал, лежу с открытыми глазами, каким я был и кем я стал.

Мне приснился ночью кто-то кучерявый, к телу прижимался своей кожей старой, щекотал губами волосы под мышкой, я скажу приятно, только это слишком. Я проснулся, тихо, свет включил и ... ахнул, на кровати баба, взял её и трахнул. После оказалось, баба была Мишкой, водки было мало, вот и выпил лишку.

Отрастил Смирнов бородку, смастерил себе часы, попросил взаймы на водку, на себя надел трусы, стал ходить он по дорогам, тряс козлиной бородой, на часы смотрел подолгу и был признан как святой. Подвела Смирнова водка, с пьяна он разбил часы, сбрил козлиную бородку и с себя стащил трусы. Был отлучен и развенчан и в конце недели той, был избит и изувечен у церковной проходной

На дерьме коровьем, словно на эстраде, мухи исполняют танец фигли-мигли,  за  коровьим стадом ходят две старухи, собирают в ведра свежее дерьмо, смотрят на них мухи – глупые старухи, это ж не повидло, знать бы им давно. Но не чуют мухи, что дерьмо старухи перемелют с сеном и подправят стены, ну, а что осталось, то земле досталось.

- Что же вы наделали,  бумагу исписали,  вы ж её не делали, вы же не страдали. - Ничего не делал я,  я писал стихи, на бумагу белую их перевели. - Равнодушный, старый, черствый человек, это  вы стреляли из под черных  век. И смеясь при этом,  рифмовали вы: белые планеты, белые цветы. Ничего не стоит ваша красота, белая бумага, белая мечта.

Отыскать бы мне причуду, чтоб подарок сделать люду, разорвал бы на куски, вот на счастье, от тоски, для любви кусок побольше и для жизни, чтобы дольше.

Построил офис Газпром, а рядом избушка кривая, в которой живу я с..котом, как живность в России любая.

В жизни всякое может случиться, так решил про себя Комаров, и по  глупости можно влюбиться, и явиться в бассейн без трусов, все естественно, что здесь стесняться, обо всем лучше быстро забыть, а не то в жизни может так статься, что придется со всем этим жить.

Сдаю в аренду целиком себя, и плоть свою сдаю, и разум, берите, разрушайте не щадя, отдельными частям или сразу, берите нА год, год гарантия, все герметично, будто в упаковке для долгого храненья бытия, к тому же перевязано веревкой.

Под вечер раз, укрывшись тьмой, прозрением объятый, Котлов увидел изнутри свой интеллект распятый. В нем интуиция еще теплилась как явленье, его описывал Ошо сквозь призму потрясений. Но что и как произошло, Котлов ушел в раздумье, где черпал истину Ошо из звезд и полнолуний. Он молча подошел к окну и сердцем вдохновленный увидел полную луну и лик свой удивленный.

Сидел Гладких, кусая ручку, измазал пастой весь язык, бумаг изодранная кучка была похожа на кадык, стих не слагался, только проза строкой бессовестно лгала, а на столе завяла роза, любовь отчаявшись ушла. Полгода не прошло, родился поэмой славный его стих,  без сил он нА пол опустился и без дыхания затих.

Дорога манит извиваясь, а у обочины родник, в душе я перед богом  каюсь, что воду пить давно отвык. Шуршит листвою лес осенний и дивный голос соловья, а я вчера бутылку Hine один всю выпил втихаря. И шум в башке и глаз слезится, а в стороне журчит родник, остановился и напился, хотя пить воду не привык.

Бог обидел, обделив всякими талантами, оттого и водку пью вместе с депрессантами, на луну гляжу в окно, голову задрав, для меня все решено, так сказал Минздрав.

Когда-то я уехал тоже, куда не знаю, почему такие  судьбы все  похожи, лицом прильнувшие к окну, но вот забыть свои  потери, так до сих пор никак не смог и годы, те что пролетели среди бесчисленных дорог и, если бог еще немного отпустит  дням моим печаль, вернусь к своим истокам, чтобы взглянуть в умчавшуюся даль.

Однажды услышал под утро в постели, лежит кто-то рядом и громко храпит, а кто? Вспоминаю,  и пили и ели, но с кем, видно с тем, кто со мной крепко спит.

Когда я пьян, мне всё равно кто наливает мне вино, и кто в моей лежит постели мне всё равно, когда я пьян, я шевелюсь то еле-еле и мне б не бабу, а кальян.

Дрожали лепестки над водяным  потоком, изгибами лощин в спокойствии глубоком шли пятеро мужчин, а сзади, отставая, шла женщина, усталость с плеч снимая. Внизу деревня детства, будто снится, на золотых полях пшеница колосится, под небесами чайка кричит звонко и голос матери, зовущего ребёнка. Речная рябь рассеянным туманом в кустах поломанных незаживлённой раной. В сумбуре этом неглубоких мыслей - приют для чувств и откровений чистых.

Пил Морозов на морозе, и не много и не мало, чтобы капля не пропала, а мороз по носу щёлк, на морозе щёки шелк, и Морозов на морозе свои яйца отморозил. Ну и что, что отморозил, про себя решил Морозов, это пьянке не помеха и расплакался от смеха.

Смотрю, как все живут кругом и мне обидно стало, один построил новый дом из брёвен и металла. Другой, калека и хромой, поставил чудо-баньку, а у меня сарай гнилой, где я валяю ваньку. Нашёл и гвозди и пилу, взял в руки молоток и, чтоб устроить жизнь свою, хлебнул один глоток. Пришлось, конечно, закусить, соседа угостил, он мне сказал так можно жить и водку всю допил.

У кого-то есть жена, у кого-то дом, у кого-то есть луна,  у кого-то оом, у меня же есть гора, у горы вершина, на вершине облака круглые как шины. Всех с моей горы видать, а меня не видно, прямо божья благодать, умирать обидно.

На поверхности пруда разыгрались рыбки, мне бы к ним сейчас туда полежать на спинке. Я лежал бы и смотрел на хвосты утиные,  стал бы я, кем  и хотел в детстве - птицей  синею. Надо мною облака словно белы лебеди, я сегодня пьян слегка, выпили с соседями.

Ты хочешь знать, что любят жёны, когда уходят за порог, а жёны любят миллионы и тех, кому послал их бог.

Сложил Петро дрова красиво, жена за это ему пива и  кружки три ещё за то, что сам красив её Петро.

За любовь могу предложить гаечный ключ 24 на 30, фекальный насос и помпу, я сантехник, у меня стояк и мне баба нужна бомба. А ты в реале, за любовь накормишь щами или жрать мне идти к маме.

На могиле оставил я хлеб, рядом с ним положил две конфетки, то ли в   память, а то ли обед для ворон, сидящих на ветке.

А мне недавно семьдесят исполнилось и надо же случилось, внутри меня любви зажегся белый свет, сознанье помутилось. И появилась цель и жизни смысл, пока глаза водою не промыл.

Научить писать стихи обезьяну просто, ручку дай ей и скажи: - Ты Иосиф Бродский.

Я слышу голосов несвязный гул, я двери на засов, под ручку  стул, cчитаю вслух, на тыще замолкаю, а голоса мне:
-  Продолжай.
Я продолжаю.
Когда прочтете вы все эти строчки, то значит я дошёл уже до точки.