Разговоры с Хэнком. Буковски - одним файлом

восхитительная бессмысленность бытия – в гостях у Хэнка – Буковски как бодхисаттва – откровение на троих – как приблизиться к Хэнку – Лиззи и оправдание мира – Прекрасное мгновение весны – овцы на Хоккайдо – доверять Хэнку – старый друг, новый «Алхимик» – Хэнк и Шопенгауэр – о почитании икон – разговор в погребке – Хэнк о русской поэзии – Превосходство Пушкина – что они вытворяют – Здравомыслие прежде всего – Мужество и хитрость – Хэнк и синие черти – «Осенний каннибализм» – назад, к пулемету – Кое-что о торнадо – Хэнк и Божественное всеведение – Странный звонок – Житейское правило  – Хэнк о нарциссах

==============================================

ВОСХИТИТЕЛЬНАЯ БЕССМЫСЛЕННОСТЬ БЫТИЯ

цели нет
все равноправно
все бесцельно и бессмысленно
у этого мира нет никакой цели
и у всего из чего складывается этот мир нет никакой цели
нет цели у галактик
нет цели у звезд в галактиках
нет цели у планет
нет цели у камней на планетах
нет цели у деревьев
нет цели у листьев на деревьях
нет цели у человечества
нет цели у людей из которых состоит человечество
и вот это-то хорошо это и замечательно
все цели и смыслы основываются на вере в загробную жизнь души или вечную жизнь человечества
люди потому и несчастны что верят будто человечество или души вечны
но представьте что загробной жизни нет что каждый умирает навсегда
представьте что человечество исчезло
исчезли дома в которых оно жило
исчезли растения и животные которыми оно питалось
исчезли камни по которым оно ходило
исчезла планета на которой лежали эти камни
исчезла звезда согревавшая эту планету
исчезла и звездная система в которую входила эта звезда
исчезло все
представьте что когда-нибудь такое случится
и вас тут же пощекотит восхитительная бессмысленность бытия
вы вздохнете свободно и скажете: хорошо!
свободный выбор: жить или умереть
выбирайте жизнь но не придавайте ей серьезного значения
весело смотрите на эту необыкновенную возможность
выбирайте смерть но не делайте из этого трагедии
не жить – это спокойно и хорошо
мы обсуждали все это с Хэнком поздним вечером
за столиком в Бальзам-баре
что на улице Торню
мы оба уже изрядно набрались и может быть поэтому
нам казалось что мы проникаем в суть вещей
и отлично понимаем друг друга


В ГОСТЯХ У ХЭНКА

Хэнк
сказал я ты отличный парень
и стихи у тебя отличные
и рассказы есть неплохие,
а вот романы так себе
большая форма явно не твой
конек разве что «Палп» ничего
но не было бы Бротигана,
не было бы и «Палпа»
иди в жопу сказал Хэнк
и захвати с собой Бротигана
или нет его тут оставь
ты и без него доберешься


БУКОВСКИ КАК БОДХИСАТТВА

однажды вечером было мне очень скверно
я не верил в свой талант
не верил что моя девчонка мне верна
не верил что существует истина
не верил что жизнь стоит того чтобы жить
и посреди этой тоски мне явился
Буковски
он был совсем нагой
изо лба его исходили бесчисленные
лучи света

«Хэнк» сказал я «ты похоже стал
бодхисаттвой как тебе это удалось засранец
скажи может я последую твоему
примеру»

«мой пример тебя ничему не научит»
сказал Хэнк
«бодхи достигается изнутри
мой свет для тебя бесполезен хотя он
и освещает три тысячи миров
ты должен зажечь свой собственный
светильник
этакий мощный лазер
и тогда его лучи сокрушат стены авидьи
и ты выберешься на свободу
главное постигни пустотность всего сущего
в том числе и меня и тебя и всего
написанного мной и
тобой»

с этими словами Буковски исчез
а я потянулся за стаканом
но так неловко что опрокинул его
и когда поднял увидел
что он пуст
бутылка тоже была пуста

«Хэнк» воскликнул я «это нечестно
ведь ты наверняка постигал
пустотность сущего
заливая в себя галлоны пива и виски
неужели ты хочешь чтобы я познавал
пустотность вещей на пустой
желудок»

ответом мне была тишина


ОТКРОВЕНИЕ НА ТРОИХ

в тот день Хэнк получил чек от какого-то журнальчика за пару своих рассказов и вместе с Плато завалился ко мне

привет сказал он по дороге мы нашли смысл жизни и сейчас хотим тебе его предъявить

валяйте сказал я только недолго

начнем с того сказал Плато что Вселенная творит самое себя

ясно сказал я

человек есть орудие Вселенной и в то же время ее часть

ясно сказал я

прекрасный человек продолжал Плато это неотъемлемая часть прекрасной Вселенной без такого человека Вселенная не будет по-настоящему прекрасной

понятно сказал я

нет чувак вмешался Хэнк ни хрена тебе не понятно как ты можешь так сразу все понять если мы уясняли себе это откровение всю дорогу прикинь это же три больших квартала

ясно сказал я но не совсем

то-то сказал Хэнк слушай дальше старик и уясняй высшая цель человека в том чтобы творить Вселенную и себя самого ты чувак есть орудие Вселенной да ты и есть эта Вселенная так же как и мы то есть я и Плато и мы с ней заодно вот это чувак самое важное мы не против друг друга мы заодно мы составляем с ней одно целое и стремимся к одной цели

сказав это Хэнк рухнул на диван и уснул

мы с Плато еще немного поговорили а потом тоже уснули

наутро никто из нас уже не помнил сказанного накануне мы долго спорили кому идти за водкой и не лучше ли вообще вместо водки взять виски

идти выпало мне

и вместо водки я конечно принес им хороший ямайский ром


КАК ПРИБЛИЗИТЬСЯ К ХЭНКУ

ночь была душной
вечером мы с Хэнком изрядно набрались
можно сказать хватили через край
на соседней улице стреляли
внизу кто-то плакал
кусали блохи
не спалось
Хэнк сказал «чувак эта ночь не для сна
я пойду рисовать»
и он пошел в соседнюю комнату
и занялся там картиной
начатой на прошлой неделе
через час он вернулся довольный
открыл банку пива сел у стола
и сказал
«твоя беда старик в том что ты вырос
при социализме
а социализм в твоей стране установился рано
и продержался долго
это помешало естественному развитию
искусства
твои соотечественники не пережили того
что пережили люди оставшиеся жить
при капитализме
кубизма дадаизма сюрреализма
в результате художественное чувство и мышление
публики не претерпели никаких изменений
по сравнению с девятнадцатым веком
более того и в этом настоящая катастрофа старик
то же самое произошло вернее не произошло
и с людьми искусства
вас всех придавило «Сочинениями А. С. Пушкина»
Белинского и «Мимесисом» Ауэрбаха
поэтому старик если ты хочешь
встать вровень со мной
изучи как следует указанные течения
напиши три десятка картин в манере Брака
сделай сотню коллажей в манере Хёх
построй двести колонн в манере Швиттерса
сочини пятьсот стихов и манифестов в манере Бретона
а если у тебя останется время поработай еще
в манере Ротко
это тоже пойдет на пользу твоему
художественному чутью
после этого старик ты значительно приблизишься
к моему пониманию искусства
и тогда нам будет о чем поговорить»


ЛИЗЗИ И ОПРАВДАНИЕ МИРА

«чувак» сказал Хэнк «я всю ночь слушал Брамса
и думал об оправдании мира.
одно с другим как-то связано –
слушая Брамса, понимаешь, что мир несовершенен
и нуждается в оправдании,
а когда думаешь о несовершенстве мира, то
возникает желание прослушать все симфонии
и другие сочинения Брамса».
«наверное, потому» сказал я «что музыка
Брамса совершенна и каким-то образом
оправдывает этот мир».
«верно» сказал Хэнк «это глубоко.
ты, чувак, никогда не слышал Брамса,
но ты сказал верную мысль.
я принесу тебе завтра
Первую симфонию, и ты убедишься, как это верно».
«приноси» сказал я.
но Хэнк пришел только через неделю
и, конечно, без Брамса.
«чувак» сказал он «я всю ночь слушал Бородина
и думал об оправдании мира».
«одно с другим как-то связано, Хэнк» сказал я.
«точно» сказал он «ты сказал сейчас
глубокую мысль. я принесу тебе завтра Богатырскую
симфонию, и ты поймешь, как много верного
в твоей мысли».
«приноси» сказал я.
Хэнк пришел через неделю без Бородина
и без Брамса.
«хреновые дела, чувак» сказал он «роман не пишется.
Харпер не взял мои рассказы. от меня ушла Лиззи
и прихватила все мои пластинки».
«этому нет оправдания, Хэнк» сказал я.
«да» сказал Хэнк «это оправдать невозможно».


ПРЕКРАСНОЕ МГНОВЕНИЕ ВЕСНЫ

     Приходит ко мне Мюллер и спрашивает:
     – Вы не видели Хэнка?
     – Нет, – говорю. – От него Лиззи ушла. Ему теперь худо.
     – А Штирлица тоже не видели? – спросил Мюллер.
     – Штирлица последний раз я видел в Берне. Но с тех пор много воды утекло.
     – И Бормана вы, конечно, не видели, – поскучнев, сказал Мюллер.
     – Нет, не видел, – сказал я.
     – О Мюллере я уж и не спрашиваю, – сказал Мюллер.
     – И напрасно, – сказал я. – Вот его-то я как раз и видел.
     – Да ну? – сказал Мюллер. – И где, если не секрет?
     – Почему же секрет, – сказал я. – Я видел Мюллера здесь, у себя.
     – У себя… – повторил Мюллер.
     – Да, у себя, – сказал я.
     – Ха-ха-ха, – сказал Мюллер. Но глаза его не смеялись


ОВЦЫ НА ХОККАЙДО

в полночь заиграл мобильный Анданте из Шестой симфонии Бетховена я узнал голос Хэнка конечно он был изрядно пьян

старик сказал Хэнк мне весь день приходят в голову светлые мысли и я хочу поделиться ими с тобой

валяй Хэнк сказал я

знаешь старик начал Хэнк некоторые люди думают что они станут талантливее если будут жить не так как другие таких людей можно разделить на две категории

к первой относятся те кто уверены что они талантливы от природы но повседневная жизнь мешает им свой талант обнаружить подобно тому как тучи мешают солнцу светить и греть

ко второй относятся те кто признают что таланта им не хватает но надеются что отказ от обычного образа жизни станет своего рода шоком который вселит в них творческий дух сделает их фантазию свободнее работы оригинальнее

но мы-то знаем что ошибаются и те и другие

этот мир сам по себе есть нечто весьма посредственное и в целом и во всех своих частях и любая попытка преодолеть эту посредственность безнадежна

если вероятность отыскать на Хоккайдо на высоте 500 метров над уровнем моря овцу со звездой на спине равна в точности 1:5000 то вероятность подняться над уровнем посредственности в этом мире равна 0

да сказал я это и правда светлая мысль

рад что ты меня понимаешь старик сказал Хэнк не все на это способны

увы сказал я люди в массе своей ограниченны и глупы

точно сказал Хэнк хорошо что мы не из их числа старик

и он отключился

_________________________________
     «Я вовсе не собирался обвинять в посредственности лично тебя. Я только имел в виду, что весь мир, в принципе, – одна сплошная посредственность; ты же представляешь собой посредственность, поскольку являешься частью этого мира». – Х. Мураками. «Охота на овец».


ДОВЕРЯТЬ ХЭНКУ

– ничего религиозного! – сказал я. – в твоих писаниях нет ничего религиозного! сколько раз ты говоришь «задница», «сукин сын», «выпьем» – и ни в одной строчке не найти у тебя таких слов, как БОГ, БЛАГОГОВЕНИЕ, ГРЕХ, РАСКАЯНИЕ.

– неправда, – сказал Хэнк. – «раскаяние» я где-то употреблял… может быть, в форме глагола, типа «раскаялся», «не раскаялся».

– может быть, – сказал я. – но, согласись, это ничего не меняет. ты же знаешь: человечество стоит на грани, и спасти его может только ВЕРА. поэтому высшие формы сознания, вроде искусства и философии, должны заступить на место религии, пока она еще не оправилась от ударов, которые ей нанесло современное естествознание.

– …и развитие капитала, – добавил Хэнк.

– и оно тоже. вот видишь, ты в этом разбираешься не хуже меня. так почему бы тебе вместо «хотите выпить?» не написать «давайте помолимся!»?

– …а вместо «задница» – ГОСПОДЬ БОГ, – подхватил Хэнк и продолжил: – я не согласен с тем, что искусство должно удовлетворять потребности, которые не в состоянии удовлетворить религия. есть такие потребности, которые нужно не удовлетворять, а искоренять. вот эти вздохи о «внутренней испорченности» и ГРЕХЕ – разве нужно стараться, чтобы они были громче? нет, старик, время БОГА прошло, и наша задача как поэтов – дать ему хорошего пинка в ЗАДНИЦУ.

– тебя не исправить, Хэнк, – сказал я. – не понимаю, за что я тебя люблю.

– и не нужно, – сказал Хэнк. – поверь, слепая любовь – самая крепкая. уж это я знаю. тут ты можешь мне доверять.

______________________________
     «Нужно наконец понять, что потребности, которые удовлетворяла религия и отныне должна удовлетворять философия, не неизменны; сами эти потребности можно ослабить и истребить». – Ф. Ницше. «Человеческое, слишком человеческое».


СТАРЫЙ ДРУГ, НОВЫЙ «АЛХИМИК»

дело было осенью, меня замучил ринит, у Хэнка болела печень, лекарство у нас было одно на двоих: Jack Daniel’s №7, если полностью: Джек Дэниелс №7 Теннесси Виски Максвелл Хауз 1.5 литра за 5.500 рублей в ПУ.

я купил бутылку на деньги, полученные от «НЛО» за перевод стихов Хэнка.

мы выдули примерно половину, и я начал жаловаться Хэнку на жизнь: черт с ним, ринитом, но почему так мало платят за переводы.

ха-ха, сказал Хэнк, ты думаешь, мне за стихи заплатили больше.

на такие барыши не очень-то покатаешься по свету, сказал я, и ладно бы, если бы это был Нью-Йорк или Париж, может, мне и кататься бы не захотелось, но судьба назначила мне жить в этом городе, почему именно в этом, когда есть сотни других городов.

ты наивен, как начинающий поэт, сказал Хэнк, подумай: ведь твоя судьба этим не ограничивается, тебе назначено жить не только в этом городе, но и в этой точке Вселенной, причем именно в этот век, прикинь, чувак, что такое первое, по сравнению со вторым, безделица, и если ты смиряешься со вторым, почему бы тебе не смириться с первым.

Хэнк, сказал я, ты мудр, как сотня Конфуциев, почему бы тебе, скотина ты этакая, не написать своего «Алхимика».

потому что я его уже написал, сказал Хэнк, вчера закончил, и знаешь, старик, я это сделал ради тебя: там 700 страниц, ты можешь неплохо заработать на переводе.

Хэнк, сказал я, ты не только великий писатель, философ, но и замечательный друг.

да пошел ты, сказал Хэнк.

и мы прикончили бутылку Джек Дэниелс Теннесси Виски и решили, что когда «Эксмо» выплатит мне аванс за перевод хэнковского руководства по жизни, я куплю что-нибудь такое же дорогое и в большом количестве.

мы даже договорились конкретно, что будем пить, – старые друзья всегда находят общий язык.


ХЭНК И ШОПЕНГАУЭР

звоню Хэнку и говорю
«старик приходи поболтаем
о смысле жизни»
«извини чувак» говорит Хэнк
«у меня тут Лидия и мы ****ся»
«когда закончите перезвони»
говорю я
«конечно чувак» говорит Хэнк
«только не тяни
а то у меня закончатся светлые
мысли и темное пиво»
«видно не так-то много у тебя
того и другого»
смеется Хэнк
«достаточно старик но
я же тебя знаю»
«чувак ты хочешь чтобы я
двигался быстрее темного пива»
спрашивает Хэнк
делая большие паузы
между словами
«ты хочешь устроить большие
гонки и чтобы я пришел первым»
«да нет же Хэнк» говорю я
«я просто хочу чтобы ты
пришел»
«поболтать о смысле жизни»
«ну вроде того»
«прояснить так сказать
некоторые экзистенциальные
аспекты нашего существования»
«верно»
«ну так вот что я тебе скажу»
тут трубка вываливается
из руки Хэнка
и больше я не слышу
от него ни слова
но зато я слышу кое-что другое
и думаю что гонку с пивом
Хэнк все равно проиграет
даже если пиво
даст ему фору в час
я выключаю мобильник
открываю банку
открываю второй том Шопенгауэра
и принимаюсь за сорок девятую
главу «Путь спасения»
на третьей странице я засыпаю
а в полдень меня будит Хэнк
вид у него помятый
но довольный
«чувак» говорит он «ты заспал
все свои светлые мысли
вставай пиво на столе
и под столом
до вечера хватит
только умойся сначала и
почисти зубы
и выброси ты наконец этого
говнюка Шопенгауэра»


О ПОЧИТАНИИ ИКОН

Хэнк пропал

такое с ним случалось и раньше но я услышал от одного парня что дело тут не в запое все гораздо серьезнее

он обратился в христианство и теперь замаливает грехи сказал мне этот чувак

я не поверил но через месяц убедился что все так и было

через месяц ко мне пришел Хэнк видом похожий на Иисуса из рок-оперы «Иисус Христос – суперстар» и сказал чувак это самое большое надувательство какое я только знаю а о таких вещах я знаю немало

мне тоже казалось что там не все чисто сказал я

да конечно но чтобы до такой степени воскликнул Хэнк

расскажи по порядку» сказал я налив ему вина

знаешь ли ты десять заповедей начал Хэнк

нет только три может быть четыре сказал я

вот именно сказал Хэнк и я догадываюсь какие не убивай не прелюбодействуй не лги это заповеди из второй пятерки они идут после второй заповеди и даже отделены от нее третьей четвертой и пятой

вторая же заповедь говорит «не делай никакого изображения того что на небе вверху» и добавляет к этому кое-что еще но хватит и этого

как же так спрашиваю я тебя старик и себя и всех прихожан и самого Папу Римского а изображения архангела Гавриила Христа Пантократора Святой Троицы Последнего Суда и так далее разве это не нарушение второй заповеди

и разве потолок Сикстинской капеллы не свидетельствует о презрении к декалогу начиная уже со второго пункта

резонные вопросы и поэтому ты не сумел стать христианином спросил я

это было главной причиной сказал Хэнк ты же знаешь в вопросах логики и художественного вкуса я не иду на компромиссы

ты всегда был упрямым как мул или старый козел сказал я и мне это нравится значит сегодня мы пьем за возвращение блудного сына

и в большом количестве сказал Хэнк


РАЗГОВОР В ПОГРЕБКЕ

вот сидим в погребке и профессор говорит
«поэзия и вообще искусство не может
обойтись без этики этическое начало
в поэзии главное поэзия и вообще искусство
это изящное выражение светлых мыслей
и добрых чувств поэзия всегда на стороне
добра она воспитывает и учит способствует
моральному совершенствованию человечества
в поэзии не место грубости сексу и насилию
поэзия это чистое место для чистых вещей
и тот кто вламывается сюда в грязных
башмаках или с босыми грязными ногами
подлежит немедленному изгнанию и отлучению
и ему следует запретить печататься»
и он посмотрел на Хэнка
Хэнк посмотрел на профессора
и сказал


ХЭНК О РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Хэнк записался в библиотеку
и читал подряд всех русских
классиков от Хемницера
и Державина до Чичибабина
и Лиснянской
«как тебе русская поэзия»
спросил я его через месяц
«чувак» сказал Хэнк
«они все замечательные люди
но в них нет ничего детского
они совсем не умеют играть»
«надо же» сказал я «а говорят
что русские как дети»
«это от недопонимания»
сказал Хэнк
«а еще говорят что русские
умеют пить»
«знаю» сказал Хэнк «но они
и пьют не по-детски»


ПРЕВОСХОДСТВО ПУШКИНА

        Хэнк заявился ко мне с томиком Пушкина карманного формата и оставил его мне в подарок. Спустя какое-то время – неделю, а может, и месяц – он снова был у меня. Мы хорошо посидели, и Хэнк уже собрался уходить, как вдруг он вспомнил о Пушкине.
        – Чувак, – сказал он, – теперь ты понимаешь, что Пушкин великий поэт?
        – Не знаю Хэнк, – сказал я. – Пока не очень.
        – А много ли ты прочитал? – спросил Хэнк.
        – Дошел до 24-го года.
        – И ничего не зацепило? – удивился Хэнк.
        – Нет, ничего.
        – Совсем?
        – Совсем.
        – Странно, – сказал Хэнк. – Я от Пушкина просто торчу.
        – Наверное, у вас с ним есть что-то общее, – предположил я.
        – Ты думаешь? – спросил Хэнк. – Что же это такое может быть? Интересно послушать.
        – Ты сам поймешь, если сравнишь один стих Пушкина с другим стихом Кюхельбекера.
        – Ты читал Кюхельбекера! – воскликнул Хэнк.
        – Да. Я решил почитать сначала современников Пушкина, чтобы лучше уяснить его превосходство над ними.
        – Основательный подход, – одобрил Хэнк.
        – Так вот послушай стих Кюхельбекера, написанный им в 21-м году в Париже.
        И я продекламировал:

                Ахатес, Ахатес! Ты слышишь ли глас,
                Зовущий на битву, на подвиги нас?
                Мой пламенный юноша, вспрянь!
                О друг, полетим на священную брань!

                Кипит в наших жилах веселая кровь,
                К бессмертью, к свободе пылает любовь,
                Мы смелы, мы молоды: нам
                Лететь к Марафонским, святым знаменам!

                Нет! нет! — не останусь в убийственном сне,
                В бесчестной, глухой, гробовой тишине;
                Так! ждет меня сладостный бой –
                И если паду, я паду как герой.

                И в вольность, и в славу, как я, ты влюблен,
                Навеки со мною душой сопряжен!
                Мы вместе помчимся туда,
                Туда, где восходит свободы звезда!

        – А теперь, – сказал я, – стихотворение Пушкина писанное им двумя годами позднее, кажется, в Кишиневе.
        – Хорошо читаешь, – сказал Хэнк. – Но Кюхельбекер – это полный отстой.
        – Потом обсудим, – сказал я. –  Сначала послушай Пушкина.
        – Ну давай. Только я все его стихи наизусть знаю.
        – Тогда читай сам, – сказал я.
        – А что читать? – спросил Хэнк.
        – Читай стих без названия. Первая строчка: «Свободы сеятель пустынный».
        – О! – сказал Хэнк. – Это из моих любимейших.
        И он прочел:

                Свободы сеятель пустынный,
                Я вышел рано, до звезды;
                Рукою чистой и безвинной
                В порабощенные бразды
                Бросал живительное семя –
                Но потерял я только время,
                Благие мысли и труды...

                Паситесь, мирные народы!
                Вас не разбудит чести клич.
                К чему стадам дары свободы?
                Их должно резать или стричь.
                Наследство их из рода в роды
                Ярмо с гремушками да бич.

        – Хорошо читаешь, Хэнк. – сказал я. – У тебя просто дар декламатора.
        – Я бы предпочел, чтобы ты сказал, что у меня дар поэта, – сказал Хэнк.
        – И этот дар тоже, – сказал я.
        – Так что ты хотел показать на этих примерах? – по тону Хэнка было видно, что он не знает, как отнестись к моим похвалам.
        – А то, что превосходство Пушкина по сравнению с Кюхельбекером заключается прежде всего в его скепсисе и трезвом взгляде на жизнь.
        – Да, старик! – обрадованно воскликнул Хэнк. – Именно в этом его превосходство над всеми поэтами! Именно это делает его величайшим поэтом. Ты очень хорошо сформулировал.
        – И я думаю, что в этом вы с ним сходитесь.
        – Верно, – сказал Хэнк. – Я всегда трезво смотрю на жизнь, даже когда пьян.
        – Особенно когда пьян, – сказал я.
        – Да, в такие дни я вижу жизнь насквозь, хотя это непросто – смотреть сквозь кучу дерьма.
        – Но тебе это удается, – сказал я.
        – Такое уж у меня зрение, – сказал Хэнк.
        – Это и называется поэтическим взглядом на мир, – сказал я.
        – Пожалуй, – согласился Хэнк. – У кого взгляд другой пишет как Кюхельбекер, а это, я скажу тебе, полный отстой. Не хотел бы я писать такие стихи.
        – Хорошо, что ты смотришь на мир по-другому, – сказал я.
        – Еще бы! – сказал Хэнк. – Меня радует, что ты понимаешь, в чем превосходство Пушкина над всеми другими поэтами его времени, включая Мюллера и Уитмена.
        – Но это превосходство в понимании жизни, – сказал я, – а не превосходство в поэзии.
        – А разве это не одно и то же? – спросил Хэнк.
        – Если жизнь и поэзия – разные вещи, то нет, – сказал я.
        – Но в действительности они совпадают, они должны совпадать! – горячо сказал Хэнк. – Иначе какого черты мы тут делаем в этом дерьмовом мире.
        – Хэнк, – сказал я, – мне кажется, если проводить эту линию аргументации последовательно, то придешь к прямо противоположным выводам.
        – В другой раз, чувак. – сказал Хэнк. – Меня ждет Марджи. У нее сегодня день рождения, и я обещал сводить ее в ресторан. Вот кстати – у тебя не найдется сотни до понедельника?
        – Только полсотни, – я раскрыл бумажник.
        – Ну хоть полста. Понимаешь, эти кретины в редакциях смотрят на жизнь как твой Кюхельбекер.
        – Вот если бы в каждой редакции сидело по Пушкину... – сказал я.
        – Да, – сказал Хэнк, засовывая бумажки в карман, – это было бы что-то. Ну, пока, чувак. Пушкина я оставляю тебе. Прочитай до конца – тогда ты оценишь его не только как человека, но и как поэта и гражданина.
        – Хорошо, – сказал я. – Прочту.
        И я действительно прочел томик Пушкина до конца


ЧТО ОНИ ВЫТВОРЯЮТ

незадолго до полуночи
ко мне
ввалился Хэнк с двумя
девицами
все трое были навеселе

мы сели за стол
а девицы устроились на столе

«Хэнк» сказал я «посмотри
что они вытворяют
это черт знает
что»

«неужели» сказал
Хэнк «а мне нравится»

«скажи им чтобы они
прекратили»

«брось старик
они большие девочки
и знают
что делают»

«пусть делают это
в другом месте»

«пока они это делают»
сказал Хэнк
«я прочитаю тебе свой
новый стих»

«я не буду слушать
пока они это делают»

«тогда ты рискуешь
вообще
не услышать моего
стиха»

«ну что ж по
правде
говоря Хэнк я не
считаю
тебя хорошим поэтом»

«вот как
я привел к тебе девчонок
я хотел прочесть тебе
свой новый стих
а ты говоришь что тебе
не нравятся ни
девчонки ни мои стихи»

«девчонки вполне ничего
но мне не нравится
что они делают»

«да брось» сказал Хэнк
«они уже
почти закончили»

«мне так не кажется»

«тогда давай им поможем»

«нет» сказал я «это
лишит
меня творческого
настроения на всю неделю»

«странно а у меня от
этого
творческое настроение
поднимается»

«у тебя поднимается
что-то другое»

«мне лучше знать
что у меня поднимается»
сказал Хэнк

«никто не спорит»
сказал я

на экране телека
появился президент
республики
и начал свою
новогоднюю речь

«Хэнк» сказал я
«неужели они будут это делать
под новогоднюю речь
президента»

«а почему бы и нет»
сказал Хэнк
«по-моему он им не мешает»

«ты не только плохой
поэт но и плохой
гражданин»

этого Хэнк мне не простил

когда мы оба очнулись
девчонок уже не было

на экране плясала
знаменитая рок-группа

«Хэнк» сказал я «мы
пропустили
речь президента и
Новый год»

«старик мы пропустили
кое-что интереснее»
сказал Хэнк

но он не
выглядел разочарованным

«с Новым годом»
сказал он
и направился к двери

«куда ты Хэнк» сказал я
«сейчас два часа
оставайся»

«нет» сказал он
«писать стихи я могу только
за своей машинкой
а ведь именно это
я и
собираюсь сделать»

«ну тогда удачи» сказал я
«Хэнк ты вовсе не плохой поэт
извини
я погорячился»

«понимаю» сказал Хэнк
«тебя разгорячили
девицы»

«не будем
о
них»

«вечером» сказал Хэнк
«я приду
и прочитаю что
написал»

«только без девиц»

«это был мой
новогодний подарок»
сказал Хэнк

«ты замечательный
парень Хэнк»
сказал я

«ты тоже» сказал Хэнк

и хлопнул меня
по
плечу


ЗДРАВОМЫСЛИЕ ПРЕЖДЕ ВСЕГО

        Как-то под вечер ко мне пришел Хэнк и спросил:
        – Ты веришь в преобразование тел? А в материализацию? А в астральные тела? А в чтение мыслей? А в гипнотизм?
        – В гипнотизм – да, а в остальное – нет, – сказал я.
        – Тут мы с тобою сходимся, – сказал Хэнк и вытянул руку. Неожиданно, прямо из воздуха, в его руке появилась бутылка джина. Я достал бокалы. Хэнк наполнил их до краев.
        – За старую дружбу! – сказал Хэнк.
        – Да. И за трезвость мысли! – сказал я.
        Мы выпили.

______________________________
     «Надеюсь, в настоящее время ты веришь в преобразование тел? Нет? А в материализацию? Нет? А в астральные тела? Нет? А в чтение мыслей? Нет? А в гипнотизм?» – Б. Стокер. «Дракула».


МУЖЕСТВО И ХИТРОСТЬ

          Я подарил Хэнку компьютер и когда заглянул к  нему через неделю, увидел, что он рубится с машиной в Третьих.
          – Хэнк, – сказал я, –  а как же твой роман? Я думал, эта техника поможет тебе уложиться в срок.
          – Она и помогла, – не отрываясь от игры сказал Хэнк. – Я уже закончил и даже распечатал. Почитай пока, а мне тут нужно нападение на замок отразить.
          Я сел на кровать и стал читать роман. Хэнку, видимо, приходилось нелегко – он то и дело чертыхался. Потом он выругался особенно крепко.
          – Что, – спросил я. – Не отбился?
          – А как тут отобьешься?! – воскликнул Хэнк. – Главного героя со всей армией отправил под землю дьявольский замок завоевывать, а в родном замке десяток монахов оставил. И представь – является не пойми откуда могучий воин, эксперт в магии земли – «восстановлении», и в отряде у него толпы разных существ из Стронга. А у меня в замке такой заурядный герой сидит, эксперт огня, владеет лишь «армагеддоном». Как тут устоишь? Я уже три раза пробовал. Ни хрена не получается.
          – «Армагеддон» и десяток монахов? Этого должно хватить, – сказал я.
          – Попробуй, если ты такой умный, – сердито сказал Хэнк и пошел к холодильнику за пивом.
          Я сел за комп. Хэнк вернулся минут через десять. К тому времени я успел разбить чужую армию и получил от побитого врага книгу заклинаний и полудюжину артефактов.
           Мой успех удивил Хэнка. Но он старался не подавать виду.
          – Старик, – сказал он, – а ты не перепутал миссии?
          – Посмотри сам, – сказал я, отодвигаясь от экрана.
          Хэнк внимательно изучил картинку.
          – Ты потерял всего пять монахов?
          – Думал, что потеряю больше. Но оказалось, что и пятерых достаточно.
          – Ладно, – Хэнк хлопнул меня по плечу. – Давай, колись. Как ты это сделал?
          – На войне иногда хитрость важнее мужества. Вот, смотри.
          Я вернул игру в исходное положение. Потом присоединил к герою одного монаха и вывел их за ворота.
          – Самоубийство! – пробормотал Хэнк.
          Раскрылось поле боя. Очередь хода была за моим героем, и я приказал ему применить «армагеддон». На равнину пролился огненный дождь, часть вражеских воинов полегла, остальные были ранены. Монах уцелел, но жизненных сил в нем осталось совсем немного. Я нажал на кнопку «отступить», и мой герой вернулся в замок – правда, без монаха, что соответствовало условиям отступления. Враг не успел нанести ни одного удара! Я присоединил к герою другого монаха и снова вывел его за ворота. Сражение повторилось с тем же результатом. Этот маневр я повторил пять раз - пока у моего героя хватало сил на перемещение. Вражеская армия таяла с каждой вылазкой. Наконец пал последний единорог, и на экране появилась надпись, сообщавшая о захваченных артефактах.
          – Старик! – в голосе Хэнка слышалось волнение. – Это что-то невероятное! Как ты до такого додумался?
          – Хэнк, – сказал я. – Ты играешь в Третьих всего неделю. А я сижу на них уже целый год.
          – Ну да, конечно, – кивнул головой Хэнк. – Ты же не пишешь романы. Если бы мне не нужно было зарабатывать деньги романами, я бы уже прошел все миссии.
          – Не сомневаюсь, – сказал я.
          – Но кто-то ведь должен писать романы, – сказал Хэнк. – Если все будут играть в эти игрушки, то издательские дома разорятся. Никто не будет писать новых романов. И никто не будет читать уже написанные.
          – Верно, – сказал я.
          – Как тебе мой роман? – спросил Хэнк.
          – Отличное начало, – сказал я.
          – Да, – удовлетворенно сказал Хэнк. – Это тебе не в Героев играть.
          – Конечно. Написать такую фразу гораздо труднее, чем отстоять замок с десятком монахов.
          Когда я уже вышел за дверь, Хэнк спросил:
          – Старик, а Четвертые труднее Третьих?
          – Пожалуй. Там наворотов больше.
          – А Пятые еще труднее?
          – В Пятых я и сам еще не все миссии прошел.
          – Когда придешь в следующий раз, захвати Четвертых, – сказал Хэнк.
          – Обязательно, – сказал я.
          – Но не раньше чем через неделю. Мне нужно написать еще книгу рассказов.
          – Хорошо, приду через неделю, – сказал я.
          – Или вот что, – сказал Хэнк. – Приходи завтра. И принеси Четвертых. Любопытно сравнить обе игрушки.
          – А как же рассказы?
          – Старик, – улыбнулся Хэнк, – если ты можешь за один ход отстоять замок против толпы врагов, то я могу за ночь написать дюжину рассказов. Мы оба мастера своего дела.
          – Верно, Хэнк, – сказал я. – Мы оба мастера.
          – Только дела у нас разные, – сказал Хэнк и закрыл за мной дверь.

_______________________________
      Тактическую хитрость при отражении атаки придумала mivineva - http://www.maps4heroes.com/hints_rus1.php


ХЭНК И СИНИЕ ЧЕРТИ

      У Хэнка было плохое настроение. Я сразу это понял, как только его увидел. Когда у Хэнка хорошее настроение, он входит шумно, его слышно за квартал, а когда плохое, появляется неожиданно: обернешься – и вот он, сидит и пялится в телик, а на полу – упоковка с пивом.
      В этот раз все так и было – когда я поднял взгляд от страницы «Голливуда», то увидел его затылок, его волосатую руку и банку «Будвайзера», которую он сжимал в руке.
      – Знаешь, старик, – сказал Хэнк, – не думаю, что время, в котором мы живем, самое лучшее. Бывали времена и получше.
      – Ты, наверное, говоришь  о Возрождении или об эпохе покорения Дикого Запада? – спросил я.
      – Дикий Запад? Нет, старик, я думаю о Восточной Европе, – сказал Хэнк. – А конкретнее, я думаю о России.
      – И что же ты о ней думаешь? – спросил я.
      – Я думаю о тех славных временах, когда в России еще не перевели и не напечатали ни одной моей книжки.
      – А разве были такие времена? – удивился я.
      – Да. Такие времена были. И они кажутся мне замечательными. Я хотел бы попасть в Россию тех времен и пожить там, хотя бы полгода.
      – А зачем? – спросил я.
      – Чтобы отдохнуть от себя самого, – сказал Хэнк. – Мне кажется, старик, что в этом мире, вернее, в этих временах, меня слишком много. Это уже делается скучным. И я хочу пожить в стране, где обо мне вообще не слыхали.
      – Понимаю, – сказал я. – Но знаешь ли ты, что в России тех времен не слыхали не только о тебе, но и о «Хейникене»? А если и слыхали, то путали его с «Хенкелем»?
      – Серьезно? Но ведь было же у них какое-то пиво?
      – Было. «Жигулевское», «Дорогомиловское» и «Ячменный колос».
      – Ну вот. Мне этого хватит, старик. Если не понравится, буду пить джин.
      – Джин? Может быть, виски?  Ха-ха-ха! – рассмеялся я.
      – Что? Ты хочешь сказать, что там не было джина и виски?
      – Нет. Только водка.
      – Это замечательно, старик! – воскликнул Хэнк. – Водка сейчас и у нас в моде.
      – Хорошо. А как с девчонками?  Там ведь была запрещена проституция.
      – То есть?
      – Ни одного борделя.
      – На всю столицу?
      – На всю страну.
      – Ерунда, старик, – Хэнк покачал головой. – Там ведь люди жили.
      – Советские люди.
      – Они что, все были мусульманами?
      – Атеистами.
      – И чтобы у атеистов не было ни одного борделя? Старик, ты читал не те книги, – Хэнк хлопнул меня по плечу. – Ни одного борделя на одной шестой суши! Ха-ха-ха! Но ты подал мне хорошую мысль. У меня появилось конкретное желание. Если хочешь, пойдем со мной.
      – Нет. Сегодня по телику показывают «Твин Пикс», две серии.
      – Сразу две? Это идея.
      И Хэнк направился к двери. По его движениям видно было, что синие черти его больше не донимают.


«ОСЕННИЙ КАННИБАЛИЗМ»

      Под вечер, как обычно, ко мне завалились Хэнк с Плато. Были они уже навеселе, причем Плато выглядел веселее Хэнка – в том смысле, что ноги его не держали. Держал его за плечо Хэнк. Мы усадили Плато в кресло, а сами устроились на табуретах. Эти табуреты смастерил Хэнк  – за те двадцать долларов, что он у меня когда-то занял и не смог вернуть.
      – Старик, – сказал Хэнк, – что ты думаешь о знании?
      – Неплохая вещь, если она у тебя есть, – сказал я.
      – Но ее у тебя нет, и в этом вся штука, – сказал Хэнк.
      – Знание недостижимо, – пробормотал Плато.
      – Да, старик, – сказал Хэнк. – Знание недостижимо – ни для тебя, ни для меня, ни для Плато, ни для кого на свете.
      – А для Стивена Хокинга? – спросил я.
      – И для него тоже, – сказал Хэнк.
      – Кроме того, всякая деятельность бессмысленна, – пробормотал Плато.
      – Да, старик, – сказал Хэнк. – Это второй пункт, на котором мы сошлись. Делать что-то бессмысленно и даже вредно. Лучше вообще ничего не делать.
      – А третий пункт?
      – В третьем мы не согласны. Плато считает, что общение с другими невозможно, люди не понимают друг друга, а я говорю, что не всегда, бывает иначе. И мы пришли к тебе, чтобы ты положил свой голос на чашу.
      – Положил свой голос?
      – Ну да. На чашу весов.
      – А что еще говорил Плато?
      – Что, ввиду перечисленного, остается проводить досуг в безмятежном любовании красотой.
      – Верно, – сказал Плато.
      – И вы пришли ко мне, чтобы посмотреть на «Осенний каннибализм»? – спросил я.
      – Да, старик. В том числе и за этим. Мы хотели взглянуть на «Каннибализм», чтобы убедиться в правоте слов.
      – Хорошо, – сказал я. – Смотрите.
      Я закрыл дверь в спальню. На двери висел постер с изображением «Осеннего каннибализма» Дали. Хэнк удовлетворенно вздохнул.
      – Старик, – сказал он, – это самое лучшее, что у тебя есть. Лучше этого только оригинал в Тейте.
      – Некоторым больше нравится «Предчувствие гражданской войны».
      – Дайте и мне посмотреть, – сказал Плато.
      Мы повернули кресло вместе с Плато так, чтобы Плато мог видеть «Каннибализм».
      Минуты три в комнате стояло молчание.
      – Плато, – сказал наконец Хэнк, – ты прав насчет заключения. Но третий пункт я тебе не уступлю.
      – Мне хватит заключения, – сказал Плато.


НАЗАД, К ПУЛЕМЕТУ

друзья сказал Хэнк
давайте послушаем Брамса
и мы стали слушать Брамса
не правда ли Брамс
замечательный композитор
сказал Хэнк Чайковский
тоже замечательный
композитор но далеко
не такой замечательный
как Брамс обратите
внимание на оркестровку
темы это вам не Чайковский
и даже не Малер сейчас
я поставлю вам Малера
и вы поймете что Брамс
гораздо выше Малера
не говоря уже о Бородине
поверьте мне на слово
друзья Брамс выше
Бородина
хорошо Хэнк сказал я
мы тебе верим
тогда я не буду ставить
ни Малера ни Бородина
сказал Хэнк я поставлю
Хачатуряна
он тоже замечательный
композитор спросил я
еще бы сказал Хэнк
но конечно не такой
замечательный как Брамс
само собой сказал я
вот черт сказал Хэнк
снимая пластинку с диска
я поставил вам не Брамса
а Малера
ничего сказал я Малер
тоже замечательный
композитор
конечно сказал Хэнк
но я хотел чтобы вы
послушали Брамса
в другой раз сказал я
тебя ждет пишущая
машинка
да мой станковый пулемет
с гордостью сказал Хэнк
назад к пулемету весело
закричал он
и попрощался с нами
мы вышли на улицу
был теплый июльский
вечер
позади слышался
стук пишущей машинки
Хэнк иногда бывает такой
занудный сказала Сара
просто мы принесли мало
пива сказал я в следующий
раз возьмем больше
обязательно сказала
Сара иначе нам придется
слушать Брамса
не придется сказал я
у него нет Брамса
как так сказала Сара
он же хотел нам его
поставить
он разбил пластинку
на прошлой неделе
сказал я и забыл об этом
тогда не удивительно
что он поставил Малера
вместо Брамса сказала
Сара
лучше бы он сразу
поставил Хачатуряна
сказал я
Сара хотела еще что-то
сказать но в это время
подошел автобус
у водителя в кабине
играло радио
я сразу узнал
это было Анданте
из Четвертой симфонии
Брамса

_______________________
     «назад, к пулемету» («back to the machine gun») – стихотворение Ч. Буковски.


КОЕ-ЧТО О ТОРНАДО

     Хэнк выглядел опечаленным.
     – В чем дело? – спросил я его.
     – Произошла катастрофа, старик, – грустно сказал Хэнк.
     – Ты не сохранил свой последний стих?
     – Хуже.
     – У тебя рухнул винт?
     – Хуже, старик, намного хуже.
     – Боже мой, Хэнк! – воскликнул я. – Ты был у врача?
     – Со мной все в порядке.
     – Так что случилось?
     – Я залил пивом свою любимую книжку, – голос Хэнка дрогнул.
     – Надо же, – я улыбнулся, стараясь, чтобы Хэнк этого не заметил. – Но это поправимо. Купишь себе новую, такую же.
     – Невозможно. Это был «Кровавый рассвет» Спиллейна, экземпляр с авторскими пометками.
     Я едва удержался от смеха. Антикварный экземпляр «Рассвета» я подарил Хэнку в прошлом году на день рождения. Но Хэнк – завистливый сукин сын. Он завидует успешным литераторам, успешным поэтам, успешным журналистам, успешным редакторам, успешным менеджерам, успешным политикам и шоуменам. В тот раз он сделал вид, что с подарком я промахнулся.
     – Выпьем пива, – предложил я и сунул ему банку «Будвайзера».
     – Это еще не все, – сказал Хэнк, открывая банку. – Это только часть катастрофы. Можно сказать, ее верхушка. Представь, старик, громадную ледяную гору и «Титаник», прущий на нее со скоростью 22 узла. Тогда ты поймешь, о чем я говорю.
     – От тебя ушла Лиззи?
     – Лиззи? Причем тут Лиззи? – Хэнк бросил пустую банку в корзину и промахнулся. – Лиззи тут совершенно не при чем.
     Я протянул ему вторую банку «Будвайзера».
     – Старик, – сказал Хэнк, открывая банку, – я уронил диск с «Фантомасом» и наступил на него. Пришлось выбросить.
     – Это и есть твой «Титаник»?
     – Нет, это я просто к слову. Чтобы ты почувствовал атмосферу катастрофы. Представь себе покрытый тучами горизонт где-нибудь в Техасе и огромные столбы торнадо категории F5, прущие на тебя со скоростью 400 км/час.
     – Не могу представить такое. Скорость, с которой обычно движутся столбы, – 40-50 км/час. А 400 км/час – это, наверное, скорость ветра.
     – Вот поэтому, старик, тебе не даются стихи. За всю жизнь ты не написал ни одного приличного стиха. У тебя слишком трезвое воображение. А трезвое воображение – то же самое, что отсутствие воображения.
     – Мы говорили о катастрофе.
     – Отсутствие воображения – вот настоящая катастрофа.
     – Ты пришел, чтобы мне это сказать?
     – Наверное. Я уже не помню.
     – Хэнк, – сказал я, – если хочешь, я дам тебе своего «Фантомаса» на неделю, все три фильма.
     – Спасибо! –  прочувствованно сказал Хэнк. – Это хорошая идея. Сегодня мне нравятся блондинки. А Демонжо – самая очаровательная блондинка, из тех, что я видел на экране и в жизни.
     – Когда тебе захочется посмотреть на брюнеток, приходи – у меня все фильмы с Джиной Гершон.
     – Сколько очаровательных женщин в мире, а, старик? – Хэнк похлопал меня по плечу. – Мир, наверное, не так уж плох, если в нем столько очаровательных женщин, блондинок и брюнеток?
     – Добавь еще к ним шатенок.
     – Верно. И не важно, крашеные они или нет, в парике или без парика.
     И Хэнк засмеялся своим отрывистым сухим смехом.


ХЭНК И БОЖЕСТВЕННОЕ ВСЕВЕДЕНИЕ

     В этот вечер Хэнк был настроен философски.
     – Знаешь ли ты, старик, что такое истина? Нет, ты не знаешь, что такое истина, – сказал он, открывая бутылку пива. – Но утешься. Потому что этого не знает никто.
     – Никто?
     – Да, никто. А как бы, по-твоему, кто-то мог знать, что такое истина, если истины не существует?
     – Разве?
     – Точнее, не существует абсолютной истины, а есть только истина в том или ином контексте, истина того или иного круга или того или иного округа, полицейского округа, например.
     – По части наглядных примеров ты мастер, – сказал я.
     – В каких только полицейских участках я не побывал, старик, – сказал Хэнк. – И уж поверь, они умеют вытягивать из человека ту истину, которая им нужна.
     – Верю, – сказал я. – Но мне не хотелось бы приобретать опыт такого рода.
     – Тогда я приведу другой пример – из области, в которой ты сведущ. Вот ты легко обыгрываешь меня в шахматы. И не только меня, но всех жителей этого дома. Ты, старик, по праву считаешься сильнейшим игроком нашего квартала.
     – Допустим, – сказал я. Мне нечего было возразить Хэнку.
     – Но ты все же не чемпион нашего города. И никогда им не станешь.
     Тут мне захотелось кое-что сказать, но я удержался.
     – Так вот, – продолжал Хэнк. – Ты – сильнейший шахматист нашего квартала, а кто-то другой – сильнейший шахматист нашего города. Но есть еще и третий – сильнейший шахматист всего штата. А над ним есть четвертый – чемпион страны.
     – И есть еще пятый – чемпион мира, – сказал я.
     – Да. Я так и думал, что этот пример будет тебе понятнее, – сказал Хэнк.
     – А дальше?
     – Каждый чемпион мира со временем уступает звание следующему чемпиону. И если взять всю историю шахмат, то сильнейшего чемпиона – в контексте всей этой истории – не обнаружится.
     – Ясно, – сказал я.
     – Вот так и с истиной, – сказал Хэнк. – Любая истина будет истинной только в своем контексте, в своем округе. А стоит расширить этот контекст, или округ, и она уже перестанет быть истиной. В детстве, старик, меня учили, что Бог всезнающ и всемогущ. Что он всемогущ – в этом я и теперь не сомневаюсь. Но относительно его всеведения у меня зародились большие сомнения. Ведь если он всезнающ, то он обладает абсолютным кругозором, бесконечным контекстом. Он, так сказать, – начальник вселенской полиции. И в таком контексте, или округе, уже не остается места для истины. А если истины нет, то чем оборачивается божественное знание? Божественным незнанием, вот чем.
     Хэнк встал с видом оратора, удачно завершившего речь, и пошел к холодильнику за бутылкой. Я молчал, потому что где-то в середине его рассуждений задумался о другом. Я вспоминал свою партию против сильнейшего игрока из соседнего квартала. Победа была у меня в руках, но я упустил ее, потому что меня отвлек Хэнк: он пришел занять у меня денег. Если бы не эта, в общем-то случайная, помеха, я бы выиграл партию и меня признали бы сильнейшим игроком двух кварталов. Честно говоря, я не расстался еще с надеждой стать чемпионом города. А на подсознательном уровне, может быть, считал себя потенциальным чемпионом мира. Поэтому слова Хэнка об относительности всех истин пролетели мимо моих ушей, не задев слуха.
      «Славный парень, – думал я, укладывая Хэнка на диван. – С ним всегда интересно поговорить. Но играть в шахматы он так и не научился».


СТРАННЫЙ ЗВОНОК

     Вечером позвонил Хэнк. Голос у него был странный. Он сказал: «Как дела, старик?» и потом долго кашлял. Я сказал: «Как обычно» и спросил: «Ты не простудился?» Хэнк сказал: «Нет» и снова закашлялся. Кашель у него был странный.  Как будто кто-то играл на дырявой фисгармонии.  «Вот так, старик», – сказал Хэнк и отключился. Я не стал ему перезванивать. В конце концов, каждый имеет право на странности, и особенно – Хэнк.


ЖИТЕЙСКОЕ ПРАВИЛО

     Когда Хэнк влюбился, он дни и ночи проводил за пишущей машинкой. «Нельзя упускать такой шанс, – говорил он. – Любовь делает человека гениальным. Это известно со времен Данте и Петрарки».
     Его возлюбленная приходила к нему и устраивала скандалы. Он их стойко выносил – ради поэзии. За месяц он написал, наверное, столько, сколько Данте и Петрарка написали вместе за отпущенные им сроки.
     – Вот, – сказал Хэнк, показывая на папки с бумагами. – Это моя человеческая комедия и божественная трагедия.
     Мы пошли в соседний бар отметить окончание работы. А когда вернулись, то не нашли ни папок, ни машинки. Самое любопытное, что их не могла стащить возлюбленная Хэнка – в тот день она была на похоронах бабушки.
     – Ну и что ты скажешь теперь? – спросил я Хэнка.
     – Не скажу, что это трагедия, – сказал Хэнк. – Но и комедией не назову. Не оставляй дверь квартиры открытой, когда выходишь, – вот что я скажу.
     И мы снова пошли в бар – выпить за Петрарку, Данте и всех остальных поэтов.


ХЭНК О НАРЦИССАХ

     Мы допивали с Хэнком вторую дюжину пива, когда на пороге возник Поэт. К слову сказать, Хэнк – тоже поэт, но об этом знаю только я. Похоже, Хэнк сам об этом не знает. Все им написанное он считает дерьмом и тут же отправляет в мусорную корзину. Иногда он сует смятые листки в карман, а потом приходит ко мне. Я потихоньку вытаскиваю у него эти листки и читаю, когда он уходит. Все, что пишет Хэнк, мне нравится. Но я боюсь заводить с ним разговор на эту тему – вдруг он тогда начнет проверять, что у него лежит в карманах. Или вообще перестанет ходить ко мне.
     Ну вот, значит, пьем мы с Хэнком пиво, беседуем, и тут вдруг возникает Поэт. Если я его сразу не выставил, то лишь потому, что он приволок дюжину пива. А когда твоя дюжина на исходе, это, как ни поверни, имеет значение, играет роль.
     И вот пьем мы пиво (теперь уже втроем), беседуем (с некоторым уже напрягом, потому как Хэнк недолюбливает Поэта, и тот об этом знает), и на исходе новой (для нас – третьей) дюжины Поэт принимается декламировать свои стихи. Голова у него не такая крепкая, как у нас с Хэнком, ему достаточно и двух банок, а уж после четырех он готов читать свои стихи где угодно и кому угодно. Даже Хэнку. А это, скажу я вам, дело небезопасное. Обошлось, однако, без рукоприкладства (удивительно!). И вылилось в теоретический спор (большая редкость, потому что Хэнк не выносит споров и не переваривает теорий).
     Хэнк сказал, что стихи Поэта дерьмо. А Поэт сказал, что ему не важен эстетический аспект его текстов, он не перфекционист, он просто выражает свои мысли и чувства, и главное для него – чтобы чувство было сильным, и слова – искренними. А там уж кому нравится, кому нет. Хэнк, сказал Поэт, из числа последних. Но найдутся и первые. И даже находятся. И немало.
     Высказав все это, Поэт, должно быть от волнения, блеванул прямо на стол. Случай обычный, и нам с Хэнком не привыкать. Поэт же смутился и начал извиняться. Извинялся он не так складно, как говорил о своей поэзии, но тоже с большим чувством. Хэнк послушал его и сказал, что уважает последовательных людей, а непоследовательных презирает. И еще сказал, что Поэт – патологически нарциссическая личность, хотя и непоследовательная. Он так в себя влюблен, что ценит свои мысли, чувства и стихи уже за то только, что они мыслятся, чувствуются и складываются в его голове. Или его головой. Уже одно это, по его мнению, служит достаточным основаниям для их существования и обнародования. Но если так, то зачем ему извиняться сейчас? Твоя блевотина, сказал Хэнк, пахнет ничуть не хуже твоих стихов. Да и выглядит примерно так же. Так какого же хрена (Хэнк сказал немного по-другому) ты тут строишь из себя социально адаптированного человека. Ни хрена (см. выше) ты не адаптированный. Ты просто самовлюбленный болван (см. выше). И к тому же – с путаницей в мозгах (см. выше). Потом он помог Поэту почиститься, вызвал такси и отправил его домой.
     Когда мы остались вдвоем, я спросил Хэнка, что бы он сделал, если бы ему самому захотелось писать стихи? Показал бы он их, например, мне? Или кому-то другому? «За кого ты меня принимаешь, старик? – огорченно сказал Хэнк. – Неужели во мне есть что-то похожее на Поэта?» Попрощались мы не так тепло, как обычно.
     С того вечера прошло уже две недели, а Хэнка что-то не видно. Надеюсь, я не испортил ему творческого настроения, и он по-прежнему много пишет. Не хотелось бы думать, что он из-за моего бестактного любопытства снова ушел в запой.