Воспоминания из раннего детства

         Теплое июльское утро. Просыпаюсь и выхожу во двор. Тихо. Копошатся куры, выпущенные из стайки, куда на ночь бабушка загоняет корову; хрюкает под забором чья-то свинья, развалившись в вырытой ей же канаве; чирикают воробьи в ветвях огромного тополя у калитки. Обхожу эти владения: заглядываю в огуречник; через дырку в плетне проникаю во двор соседки тёти Сары – нигде нет моей любимой бабулечки. Я теряюсь в догадках, где же она может быть? Заглянув ещё раз в сарай, вернувшись снова в барак, я решаю, что она ушла в дальний огород, который находился около речки. Баба Анна ходила туда поливать овощи.
         Эти мысли подталкивают меня на дальнейшие поиски. Вхожу в большой огород, где растёт картошка. Она цветёт.  Мне видно всё цветущее поле, так как пашня идёт под уклон к речке Миасс. Огибаю первый рядок картошки и оказываюсь на широкой дорожке, идущей вдоль всего огорода по левую сторону от поля, отделённого от других высоким  вертикальным плетнём слева и горизонтальным справа. Земля сухая и горячая. Воздух над полем колышется и как будто плывёт. Солнце поднимается выше, становится жарко. На мне легкое короткое платье из красного с белыми цветочками ситца. Копна кудрявых русых волосёнок не покрыта платочком, как обычно это делала бабушка. Ноги босы. Подошвы, не знающие обуви, ощущают теплоту песчаной почвы. 
Бегу по утоптанной бабушкиными ногами дорожке, бегу долго. Головка чуть приподнимается над картофельной ботвой. Платьишко моё мелькает красным огоньком между картофельными кустами. Его-то  и заметила тётя Сара, несущая воду на коромысле с речки домой:
- Галенька, ты куда бежишь?            
- Бабу искать.
- Да, баба уже дома!
- Нет, её там нет, я смотрела везде.
- Что ты, я видела, она уже пришла!
И я, сомневаясь в истинности её слов, возвращаюсь назад.
        К тому времени моя любимая баба Анна вернулась с пастбища, куда отгоняла свою кормилицу - корову Пестрёнку.          
        Для меня, её наставления были похожи на течение говорливого ручейка. Они ласкали слух, радовали душу. В её  глазах сверкали искорки.
        Вся она светилась какой-то внутренней радостью. Любовь переполняла её, лилась на всех окружающих. Что и говорить обо мне, бабушкиной любви мне досталось больше всего!
        И я получала её всю жизнь, до самой её смерти. В её советах я   нуждалась всегда. А она одаривала ими с радостью, не требуя ничего взамен.  Доброты и бескорыстной любви было в ней через край. Эта безграмотная, невзрачная на вид, щупленькая, худенькая старушка знала и умела всё. Не было такого вопроса, на который она не могла бы ответить. В её руках творились чудеса: вручную, иголкой шила одежду, начиная от тулупов, кончая нижним бельём. Обувь она тоже сама шила, даже катала валенки (тогда их называли ПИМЫ. Вышивала любым швом. Ткала не только простые, но и канафесные полотенца, скатерти, покрывала, выкладные половики, коврики, накидушки, ткань на юбки и кофты-рубашки и ещё многое, чего и не перечислишь. Выращивала овощи, дыни и арбузы, картофель и ягоды. Сажала и растила лён, обрабатывала его, затем теребила и  пряла, а из ниток  вязала и ткала различные вещи. Ухаживала за скотиной: была и корова,и телята, и свиньи, козы, овцы, лошадь, куры... Какой ужасно тяжёлый труд! А ещё надо было и дом содержать в порядке, и детей рожать и растить.
        Их у неё родилось пятеро. Правда до старости из них дожила только моя мать – Екатерина, которую бабушка берегла и очень нежила. Она была последышком.
        Сын Саша (старший) погиб на фронте, когда ему было всего девятнадцать лет. Это было где-то под Сталинградом. Съездить и найти могилку так никто и не смог. Всё время не было денег на дорогу.       
        Митенька на седьмом годике, кувыркаясь на сене, «сломал лён», занемог, его тошнило и рвало. Его отец, Леонтий Мелентьевич, занёс сынишку на руках домой, положил на лавку. Малыш ещё успел попрощаться с маленькой сестрёнкой: взял её ручонку, подержал  в своей ладошке, и из глаз его покатились слёзы. Тут же на лавке он и скончался.
        Мальчик  Миша  умер некрещёным, прожив совсем недолго, несколько дней.
        А второго мальчика решили назвать также, Мишенькой. Жизнь его тоже оказалась короткой. Пока родители были в поле, с ребёнком нянчились девочки – мачехины дочки. Чтобы дитя не уползало далеко, они вырыли в земле ямку и посадили его туда. Ребёнок простыл и умер от воспаления лёгких.
        Вот так моя мать оказалась единственным  ребёнком в семье. Бабушка, её мать, по доброте своей, чересчур опекала дочку, не заботясь о своём здоровье или одежде для себя.
Всё, что могла заработать, вкладывала в покупку новых вещей для шестнадцатилетней девочки, которая, получив обновки, не стала работать на швейной фабрике и вернулась из Шумихи домой. Не работала и не училась.
        Может, потому и баловала свою маленькую дочку моя бабушка, что осталась у неё, после смерти остальных детей, эта единственная кровиночка, опора и надежда старой матери. Но не понимала безграмотная женщина, что этим только вредила себе и дочери, которая даже на похороны своей матери не приехала, дала телеграмму, что болеет сама. Может быть, только после её смерти её дочь что-то и поняла, какую цену пришлось заплатить за её жизнь и брату, и отцу, и матери.  Да и всем, кто каким-то образом был связан с ней. Вот и детям, и детям детей приходится дорого платить за эту жизнь, за её земное существование. Долг этот велик и, вряд ли, мы его можем оплатить.
        Опять философствую….

Весна 2004 года.