Сентябрьские ночи

1.
Порой мне кажется, оно – определённо,
всей совести конечное число,
и если здесь оно не проросло,
то где-то встанет садом затенённым.

И в том саду сквозь спутанные кроны
пройдёт лучом одно звучанье слов.
Сад слишком густ, земле не повезло –
слезу раскаянья лишь на неё уронит

ни в чём не виноватый этот сад,
дождя лишённый и других наград,
молящий у прохожих о прощенье.

И странно думать: если я прощу,
то не сниму ли цепи запрещений?
Прощая – не свободы ли прошу?
1 сентября 2007 года; 13:54.

2.
А времени совсем не может быть,
иначе сам себе никто не равен.
Мир старится, течением отравлен,
в котором он был волен и не плыть.

Мир выбрал время. Нам – не выбирать.
Нам двигаться в цепи перерождений,
в которой жизнь распылена по звеньям, -
ежесекундно снова возникать,

не обладая с предыдущим связью,
схватить мгновенье не успев ни разу,
скрижалью каменной свою оставив память.

Но кто ж тогда держал в руках резец?
И почему был вправе точки ставить,
и очищать от знаков под конец?
1 сентября 2007-го года; 22:54.

3.
Считая строки, я считаю встречи –
числу уже не нужен перевод.
Тетрадь закрыта, кончен счёт и – вот,
захлопнут день, числом опять помечен.

И вечен, словно высохший без света
стих, тлеющий промеж пустых страниц,
что наживил когда-то я на нить,
да и забыл, испуганный приметой.

Биенье строк его исчислить я бы мог,
но слов самих звучанье кто исчислит?
Исчисленный, он всё равно б умолк,

как только бы закончились слова.
На неоконченное нужно наплевать,
чтоб в рабство не попасть к единой мысли.
2 сентября 2007-го года; 18:59.

4.
А в низких окнах даже свет мутнее.
Я сам в таком окне живу,
мой голос – дребезжащий только звук
сухой мембраны и пустот за нею.

Такая ночь, и не имеет смысла.
Овечьим сыром катится луна,
но горской кухне, я уверен, грош – цена,
луна – и та у них прокисла.

Поэтому, спускаясь на дома,
она запачкала их шиферные крыши,
в окне моём чиста – и только – тьма.

А девушка махнула и – не мне,
испачкан сыром, вдруг блеснул голышек
и сразу – будто съели – потемнел.
2 сентября 2007-го года; 22:42.

5.
Когда ты в ночь на жатву слова
выходишь в старый тёмный город,
там люди тоже ждут улова,
но невод об луну распорот.

И от отчаянья готовы
они метаться в небе сворой,
задвинуть позабыв засовы,
а на земле ведь – не без вора.

А на земле не редкость – татьба,
и споро татебное дело,
терпеть не могущее трусов, –

и если красть тебе приспело,
кради хоть честь с широкой свадьбы,
купецкий правнук Рупрехт Брюсов.
3 сентября 2007-го года; 19:05.

6.
Она крестилась и шептала:
спаси, спаси и сохрани…
Сквозь синь ночную, сквозь огни,
не открывая глаз, шагала.

А ночи тёплой было мало:
всё пошатнувшееся – пни!
Я что-то крикнул сверху вниз,
но крик она не прочитала.

Дымилась полночь, падал час,
и выхлопом пахнуло горько.
В ту ночь мы пили до пяти.

Своей испуганной походкой,
не открывая серых глаз,
куда она могла дойти?
4 сентября, за полночь.

7.
Я не могу претендовать на полноту,
все эти стебли ветер да подхватит,
пусть семя прорастает на лету
сквозь супесь атараксий и апатий.

Не кончен путь – и ставить ли плиту
на площади чуть менее кровати?
Конечно, нет. Ведь я же вглубь иду,
мне прорастать, цвести и развиваться

в обличье форм, не данных мне сейчас –
за ними и иду я в глубь земную,
чтобы утратить форму именную

и быть, и называться просто вязом,
и поросль дать, в которой каждый – вяз,
небытия и бытия достигнув разом.
6 сентября 2007-го года; 23:32.

8.
Поправить положение спешу,
предсмертный стих другими обрамляя,
и строчка катится, хвостом не в такт виляя,
а я её всё за ухом чешу.

Послушай, строчка, слышишь этот шум?
Нужна ли нам обещанная слава?
Так распугай её своим басистым «гавом»,
а я пока все лампы потушу,

чтоб не мешали нам бродить по дому
и шороху кидаться вслед,
путь к отступленью отрезая гному,

в моей прихожей свившему гнездо
и шепчущему в ухо всякий вздор,
но так, что и не возразишь в ответ.
6 сентября 2007-го года; 23:51.

9.
И пойман гном! Приколотый к бумаге,
он выглядит засушенным жуком,
давно я с этой хитростью знаком –
строку приставил вахтой к бедолаге.

Что он нашепчет ей! Какие выдаст тайны!
Но всё останется, как было, под замком –
ведь не владеет человечьим языком
строка, хоть и – зверёк смышлёный крайне.

А я пока останусь в темноте,
ведь из неё он черпал все секреты, –
я запечатан в ленте новостей.

И если вы заходите ко мне,
пусть нам вдвоём становится темней
в извне врывающемся свете.
6 сентября 2007-го года; 24:06.

10.
                Ох тяжко мне
                (граффити Владимира Мономаха  на стене Софийского собора в Киеве)
Я возвращаюсь после перерыва,
отбросив неоконченный сонет,
слова опять мигают мне игриво,
и топот новых слышу из сеней.

Но клинит дверь, подвешенную криво, -
я слишком долго провозился с ней,
открыл и вижу: пусто и красиво,
слова всё вынесли, и даже тапок – нет!

Я матерюсь последними словами,
все алфавиты разменяв на «Ё».
Слова ушли,  и стала между нами

стена, похожая на стену плача.
Я нем и глух, прими, стена, тем паче
коротенькое граффити моё.
20 сентября 2007-го года; 17:49.

11.
Последний бог, цепляясь за карниз,
никак не хочет падать с колокольни,
последний дьявол рядышком повис,
а ангелы стоят в толпе довольны –

за чью-нибудь обиду иль каприз,
за то, что кто-то сделал богу больно,
их не отправят по этапу вниз,
их не загонят в угольную штольню.

…и ангелы, забыв про облака,
идут за плугом, или у станка
гилею множат нам на пропитание.

…и на вопрос оставивших крыла
Её ответ «пока не родила»
уже не шутка – предзнаменование.
20 сентября 2007-го года; 22:19.

12.
Сонетто, песенка, звучи в моей ночи,
звени ключами потаённых врат,
и пусть послушны будут мне ключи,
чтоб в сумерках вернулся я назад.

А не вернусь – увидит, закричит
светило дня, мол, ты украл мой клад.
Тогда в проёмы лягут кирпичи,
и я не выйду даже наугад.

Мне злое солнце света не подаст,
и ветер не протянет мне сквозняк –
я буду грызть, как яблоко слизняк,

земную плоть – за пластом новый пласт.
Пойму ли я, где камень, а где тьма?
Иль в ночь вгрызусь, навек сойдя с ума?
20 сентября 2007-го года; 22:47.

13.
Вгрызаясь в ночь, я пробую на вкус
индиго ткани, чей узор сплетён
из нитей тысяч звёздных веретён –
и ткань горька. Я морщусь и плююсь.

Слюной исторгнув всяческую грусть,
я радуюсь сто восемь тысяч дён,
потом уйду и буду вновь рождён
в моей стране с названьем хрустким «Русь».

Мой долог день, а ночь – короче мига,
я сплю, как под забором забулдыга,
сном память очищая от событий.

И просыпаюсь чистым, как ребёнок,
не знающий о тысячах иконок,
которым сам молился: «Помогите!»
21 сентября 2007-го года; 24:40.

14.
Листья бледнеют; бледнеют ли тени,
что оставляют на лицах они
в час, когда город затеплит огни,
жгущие в лампах сумрак осенний?

Встану под свет, и лицо мне оденет
тени вечерней дрожащая нить,
с липой пытаясь меня поженить,
чая при этом иных наслаждений.

Н; ухо ветер невнятно споёт,
липа коснётся листвою поблекшей:
кто это взглядом зазвёздное пьёт?

Будут ли жаркими ласки дриады,
или мы оба женитьбе не рады?
Если женюсь я, то стану ли лешим?
22 сентября 2007-го года; 22:34.

15.
Всё, я – не семя, я уже пророс,
и солнышку подставил семядоли,
чтоб люди сжали, люди обмололи,
зерно во мне отмежевав от грёз.

И вот всё то, что в землю я унёс,
что сохранило и взрастило поле –
вино и хлеб: и я в любом застолье
ваш разум отправляю под откос.

А утром разболится голова –
словами побеждаются слова:
и в магазин под всеми парусами.

Кормлю и отравляю – хлеб и спирт,
пьяню и освящаю – мак и мирт,
но помните: вы выберете сами!
22 сентября 2007-го года; 23:26.

16.
Стихает музыка, меркнут слова,
становясь именами – пустой оболочкой,
и режу я вены им острой заточкой –
льётся сукровица на покрова.

Сущность встаёт предо мною бедна:
нужно ль быть нищим, чтоб быть совершенным?
Позвонком переломленным с чавканьем шейным,
сосудом с елеем без крышки, без дна

понятие стало, когда мы коснулись
его языком, сладострастно дрожа,
и больше с тех пор никогда не проснулись.

А нам ведь когда-нибудь надо рожать!
И если мы мыслить во сне не умеем,
то как же мы стакнулись с яблочным змеем?
24 сентября 2007-го года; 22:29.