Молоко

1
До полвторого где-то полчаса,
Еще горят, краснея фонари,
И снегопад еще не начался,
Отложенный на небе до зари.

Поземка подарила горсть стекла,
Я сжал кулак –  раздался хруст и скрип,
Но крови нет. Я силою тепла
Надежней кожи в эту ночь укрыт.

Надолго ли? Не знаю, но пока
Я не растратился на слезы и на крик,
Мне каждая возможность дорога
Смыть белый грим и рыжий снять парик.

Смывая острым снегом лик дотла –
Мне не дано сожженный повторить, –
Как взятый в плен, я милостью тепла
Вновь обретаю право говорить.
2
Вновь обретая право говорить,
Я не хочу опять бежать на площадь,
Чтоб самому и мучить, и острить,
Хотя для рыжего – что было б в жизни проще?

Как цирковой истоптанный барьер,
Грязно грязны намоленные стены,
Засаленные суеверьем личных вер –
Без умозрений и без гигиены.

А желтый снег, что пополам с песком, -
Чем не привычные цирковные опилки?
Тем более, что белый стал дьячком,
И рыжий был бы – недостало жилки.

Поэтому, омыв священный грим,
Оставив облаченья в будуаре,
Любимая, давай поговорим:
Из облаков никто нас не ударит!
3
Из облаков никто нас не ударит,
Шатер стоит – надежнее, чем купол,
А в цирке, в цирке тоже есть литавры
И громкие, как у евреев, трубы.

Жила ли ты в стене Иерихона?
Или о ней лишь слышала в преданье,
Когда бродила по голгофским склонам,
В зеленоводном мылась Иордане?

Ты видела, как гибли эти люди?
Иль вдоль дорог, обставленных крестами,
Брела домой, кормя ребенка грудью,
Ни капли не стесняясь перед нами?

Твои слова – не о насущном хлебе,
Среди песков давно лежащей манне:
Дай молока! Ведь если ты – на небе,
Хоть в этом малом, верю, не обманешь.
4
Хоть в этом малом, верю, не обманешь,
О большем – я не стану, не умею.
Да разве же в протянутые длани
Накликать можно больше, чем на шею?

И вот, (как в библии, - язык предупреждений),
Пока еще кормлю сама ребенка,
Ношу за пазухой, сажаю на колени,
В хитоне рваном кутаю и тонком.

Ну что ж, корми, авось и обойдется,
Прав на ребенка больше не предъявят
Полдневная Звезда на дне колодца
И Бог небес, огня и ледостава.

Их дети отгорели здесь кострами.
Вдыхая теплый пепел полной грудью,
К тебе навстречу я спешу с дарами.
Дары скромны. И долог путь. И труден.
5
Дары скромны. И долог путь. И труден.
Ах, только бы не скисло молоко!
К скудельному сосуду лезут люди,
Стремясь черпнуть немытою рукой.

А ты идешь пустынною дорогой,
Что целится вдоль линии крестов
В зардевшееся солнце-недотрогу,
И кто-то где-то к выстрелу готов.

Прижми дитя покрепче, чтобы тело
Обратно в материнское вросло.
Так легче перевалы и пределы
Переходить без вздохов, слез и слов.

Нет, нет садов в округе Назарета,
Опять влечет прохладой Гефсимань,
Ведь на ночевку тоже нет запрета,
Как нет запрета даже на обман.
6
И нет запрета даже на обман:
Ни в сердце я не властен, ни в кармане,
И не успел погаснуть свет в домах,
Как женщина с ребенком – в Гефсимани.

Туман холодный вьется над землей,
Тревожно замигали в небе звезды.
Под смоквами, укрывшись синей мглой,
Они уснули в неудобной позе.

Недолгий сон прервали голоса
И лязг мечей, трусливо обнаженных.
В себе самом замкнулся старый сад,
Без помощи оставив осажденных.

Здесь не было отважного Петра,
И матери никто не подал знака,
Что все равно Ему уже пора,
И смысла не имеет эта драка.
7
И смысла не имела эта драка.
Она лежит на выцветшей траве,
Не в силах ни стонать, ни тихо плакать
С одною страшной мыслью в голове:

Скажи, зачем ты нас оставил?
Ужели было жалко молока?
Ужели было жалко божьей славы
Для моего убогого щенка?

Что ей сказать, когда сосуд мой полон,
Но мне его вовек не донести?
Что кровь идет сквозь судороги горлом,
И эта кровь погорше, чем «прости»?

А где-то ветер треплет кипарисы,
Смолкают, засыпая, соловьи,
Снуют сквозь лозы пепельные лисы,
И не сносить тем лисам головы!