Скульптор

                Михаилу Аникушину

Что чувствует творец, когда закончен труд,
когда доведены последние детали?
И прав ли был поэт,  сказав, что высший суд –
он сам? И пусть его никто не хвалит,
не принимает, смотрит свысока:
подумаешь, какой-то там художник,
душа его спокойна и легка,
и светом озарен его треножник.

Поэт был прав, и этому пример
осенний Петербург привел однажды:
один старинный коллекционер
нас пригласил – о том мечтал бы каждый –
на Петроградскую, где в скромной мастерской,
не возводя вокруг прикрас и культа,
напротив, склонный быть самим собой,
в то время обитал известный скульптор.

Он был приветлив, мил, и проводил
нас сразу же в овальный зал, где в центре
лежал простой бревенчатый настил,
на нем стояла высотой в два метра,
обмотанная с головы до ног
и оттого невнятная фигура,
–  Хотите посмотреть? – он сделал вдох –
мое творение  – последняя скульптура!

Принес стремянку и поднялся вверх,
стремительно срывая все покровы –
он ощущал, он чувствовал успех,
и он при этом не сказал ни слова.
Затем в молчании он отошел назад,
убрал стремянку, вынес покрывала,
и вновь вошел, и устремил свой взгляд,
как будто в первый раз, на центр зала.

И долго издали, прищурившись, смотрел
с любовью, с лаской на свою работу,
–  Мне Нравится! – он на глазах светлел,
так, словно бы не он, – природа,
или художник древний из Микен
за много-много лет до нашей эры,
или Челлини, Леонардо и Роден
сверяли разом формы и размеры.

 –  Мне Нравится! – он тихо просиял,
и в этом теплом, искреннем признанье,
казалось нам, весь путь его лежал
от первых замыслов до очертанья.
–  Мне Нравится! – и он по волосам
провел рукой, и хитро улыбнувшись,
как будто вспомнив, обернулся к нам:
–  Пойдемте что ли, выпьем чаю лучше!

       (Из книги «Свет» - цикл
               «Истоки света»)