Он все лежал...

Он все лежал, на темный потолок,
Уставив взор свой больше отрешенный
Чем обреченный, сон не приходил,
Отец храпел, работал телевизор
В полголоса, и тусклый свет скривился,
В ухмылочке сквозь прутья бамбука. (ударение на последний слог)
Работал телик, в нем кривлялся клоун,
И уходил под гром аплодисментов,
Кого там кто любил и убивал? На сантиметров
Пятнадцать-двадцать грудь ее была
Объемней чем в другой телепрограмме,
Потом - все вместе делали ремонт.
Китайцы, глядя с тайным  озлобленьем, готовятся напасть.
Сквозь прутья бамбука, он видел тень,
Но то была рука, скорей, небытия,
В уединеньи, оно приходит к нам, порой, увы,
И тянется душить, из головы,
Не выбросить сомнений.
И если бы не этот мелкий шум
Из телика, не этот храп отца –
Ты сам как приведенье.
Он видел тень, но то была рука его небытия,
Скорее чем рука от бытия,
разобранного кем-то на запчасти,
поскольку нету более чем счастье,
чем счастье и несчастье закавык.
Он видел тень, но были то, О, вы – Рука Небытия,
Приходите вы к людям временами.
Что вам ряды, хотя и стройных прутьев,
Их плотный ряд, вам стены нипочем.
Он все лежал, и чувствовал плечом,
Всем телом ощущал, от одеяла
Обратно исходившее тепло.
Он представлял собой отдельный мир,
Обратный, тем истрепанным обоям,
 Далек от состояния покоя,
Что редко принимается людьми.
Обратный человек, а что такое-
Обратный человек, в таком пылу
Не высказать сужденья,
Что с беспристрастностью способно отразить
Все странности родного языка.
Обратный и чужой, но что отрадно-
То слово обращенное назад,
Назад - к Руке того Небытия
Но, слава Богу, все же не битья,
За гордый нрав и мелкую провинность.
В обратно обращенное окно
Сознания, как в истинную веру,
Ловило струи образа ея.
О, что за чудо - памяти тепло,
Он кутался в него, то обращаясь,
Впрямую к ней - люблю, люблю, люблю,
То снова к незабвенному июню,
К его концу, но более к июлю,
Названьем сходным с именем ее.
Но тут же промелькнул печальный август,
Задумчивый и плавный, словно аист,
Несущий в клюве подлую ф-шесть,
Он вспомнил, как за окнами смеркалось,
Зима, стемнело, наступило шесть,
Иль восемнадцать, если по науке,
Затем иссякли мысли о подруге,
И одеяла надоела шерсть.
Он все лежал, ворочаясь в бреду,
В объятьях запоздалой рефлексии
По прошлому, и в этом был бессилен,
Как оказавшийся на тонком льду.
Отвлекшись от макета корабля,
 И перспективы старых акварелей,
Поднялся он, подумалось - скорее,
Настал бы новый день, и карта на полу,
От трещин до забытых континентов,
В нем пресекла остатки сантиментов.
Валялся хлам на пыльном верстаке,
Скользили подло старые подстилки,
Пол холодил, и у стены, в тоске,
Лежали позабытые пластинки,
И силуэт родного «маяка»
Смотрелся как руины мавзолея.
По стопкам книг струился свет, алея,
От шуточек цветного ночника.