Путешествие на тот свет

поэма, которая спасла сотни юных жизней

В.Г. Дагурову

Бог – это абсолютная истина.

Олег Куприянов

Я умираю, потерявший Бога,
Измученный ненастьями пиит,
У райских врат мне Богоматерь строго,
Как будто я развратник, говорит:

«Ты разменял безверье на безверье,
В кругу предателей ты сам иезуит.
Ошибочно и глупо в каждой стерве
Искать нетронутых весталок-Афродит.

Неврастения – бич жестокий века,
Несчастья – ахиллесова пята.
Сейчас убить простого человека
Уже давно не стоит ни черта.

Я всё хорошее давно уже забыла,
И ярость залепила мне глаза,
Я б без зазренья совести тебя убила,
Но падает нечаянно слеза.

Ведь в сущности ты недалёкий парень,
А быть далёким – тяжелейший грех.
Иди-ка лучше искупайся в ванне.
Твой номер двадцать пять. Потом ко мне наверх.

…Обставлен номер был чрезвычайно строго
Мой буйный нрав немедленно затих.
Мне б хоть на час аудиенцию у Бога!
Он мне сказал бы, почему я псих.

Я в холе сразу же звоню: «Скажите,
Мне Богоматерь номер заняла,
Я оказался в райском общежитии,
А как у Бога там идут дела?»

«Вы на правах живёте иждивенца, –
Мне отвечает ангелов отряд, –
Вы вообще не стоите ни пенса,
С такими боги разве говорят?»

«Но как же так? – я говорю, - Позвольте,
Зачем тогда мне было умирать?
По мне шарахнули ампер и вольты,
И мне назад дороги не видать.

К тому же я хотел спросить у Бога,
Что значат прегрешения мои,
Быть может, в стенах этого острога
Простит мне стародавние грехи».

«Бог занят, – говорят мне,  – Не мешайте,
Он по уши в заботах и труде.
Идите лучше в номер, отдыхайте.
Вас встретят там русалки в негляже».

Я в ужасе, я в шоке, я краснею.
И это – перспектива моих дней?
Не снился заграничному отелю
Такой распутных девственниц бордель.

Но где же Бог, куда запропастился?
Мне, как всегда, опять не повезло.
Я не замедлил вот к нему явиться,
Его же по шалуньям понесло.

Я буйствую, я злюсь, я изнываю,
Я как Бакунин – верный анархист.
Я будто бы вторично умираю,
Но слышу – из окна раздался свист.

Ах, что это? Не может быть? Вот встреча!
Мне так приятен этот звонкий свист!
И на моём балконе, недалече
Стоит Есенин – русский скандалист.

«А ты как оказался здесь, Серёжа? –
Ему я удивлённо говорю, –
С Володей Маяковским вам негоже
Самоубийство отмечать в раю».

«Ты знаешь, мы себя не убивали, -
Есенин возмущённо говорит, -
И весь наш грех – валянье трали-вали
И постоянство девичьих ланит».

«Да знаю, знаю, что для вас клубничка
Была вкуснее сладости пера.
Да что там Дункан? – просто истеричка!
К тому же Брик Володе не дала».

«Ну ладно, ладно так пошлить, Сергеич,
Ведь ты пай-мальчик, ты почти святой,
Играть в войнушку бал я неумеюч
И потому попал в такой отстой».

«Давай, Серёжа, лучше без амбиций,
И ты, и я – мы все в таком дерьме!
Не будем материться и браниться,
А будем думать за двоих вдвойне.

Нам нужно быстро сваливать отсюда,
Ведь здесь разврат и просто лазарет.
Ты мне скажи без чванства и приблуда,
Кто здесь ещё шлёт русичам привет?

«Ну, здесь Высоцкий, Гитлер, Маяковский
И Чёрный, Белый и Мэрилин Монро,
Там с девочкой играет Заболоцкий,
Там Цой девчонку всё завёт в кино.

«Нам всех с тобой, конечно, не спасти,
Да ну их на фиг! Мы с тобой ценнее.
Давай-ка в холл, ну а потом в такси
Или в окно, или бегом по галерее».

И так мы шли, спеша, по коридору,
В моих покоях плавали русалки,
В его хоромах – вид совсем уж жалкий:
Там три атланта мучили Пандору.

Я отвернулся, чтобы не смотреть,
Мне эта пошлость так давно приелась…
Когда я мог – и пелось, и смотрелось…
Вся жизни суть: иметь иль не иметь.

А коридоры были то – барокко!
А может проще, может – рококо.
Когда тебе на свете одиноко,
То в стилях разбираться нелегко.

Мы быстро шли, уже почти бежали,
За холлом – холл, этаж за этажом,
Мы смерть свою уже опережали –
За нами вакхи гнались голышом.

Серёже я кричу: «Давай быстрее!
Амбалы с крыльями нам путь перекрывают,
Нам нужно быть смелее и наглее,
Ты бей их в лоб – за это уважают».

И я прорвался, ну а он не смог,
Его за ногу сцапали мудилы,
Великие поэты! Вам урок:
Молитесь, чтоб в рубашке вас родили.

Я прокатился по полу гостиной,
По парапету, сквозь входные двери,
Я вылетел последнею скотиной,
Что даже все мегеры одурели.

И вышел Бог, он крикнул мне: «Иуда!
Ты предал дело церкви, веру мира,
Покуда жив я, то тебя, паскуда,
Не будут больше овевать кадила».

И я упал, заснул, я растворился,
Когда проснулся, то была заря.
О Боже, вот и мир, он объявился,
О Боже, вот и ты, моя Земля!

Вот стол рабочий, и на нём иконы,
И грустно смотрит матушка Матрона,
Не плачет Богоматерь – только стоны,
Ведь я сбежал сегодня из дурдома…

февраль-август 2008 года