Нелегалам посвящается...

Умение выжить в любой обстановке,
Казаться своим, но при этом – не быть.
На это потребны и ум, и сноровка,
Притворством – не выйдет, тут надо любить.

Искусство быть нужным, приятным, полезным,
Подводные камни чутьём обходить,
Навязывать волю – быть добрым, любезным,
Сторонников всюду, всегда находить.

Внедряться в театре, в кино и в пивнушке,
Сливаться с толпою, раз надо – застыть.
Не прыгать как заяц в смертельной ловушке,
Легко зажигаться, но быстро - остыть.

И доли секунды не тратить напрасно, 
Вбирать, словно губка, и соль и песок.
Взирать снисходительно – крайне опасно,
Окрасится кровью малиновый сок.

Искусство вербовки – ходьба по канату,
Страховки не будет, поддержки – не жди.
Сорвёшься, направят в такую палату,
Где каждый охранник, как в Чаде вожди.

Искусство вербовки – почище слезинки,
Любая оплошность – солёный мешок.
Сто тысяч букетов из брачной корзинки
Раздать без ошибки, не слышу смешок!..

Не брезговать блёклым, ничтожным и малым,
Но силу Отчизны под сердцем хранить.
Расправить колени и после провала,
Но грусть и нытьё глубоко схоронить.

И в светлых хоромах, и в чёрном подвале
Сжимать свою душу, как меч – добела.
Не думать о смерти в верёвочном зале,
Где чашка, под ноги, - от слюнь берегла.

Счастливить до крика любую из женщин,
Их мелкие зыби улыбкой гасить;
Спасать побеждённых из гибельных трещин,
И точно – награды за всё не просить.

Глубокие мысли доверить тетрадке,
Горячие пули в работу не брать!
И думать о маме, любимой, украдкой,
И выйти на битву, хоть имя им – рать!

Возможно, один только в поле - не воин,
Но рубль без копейки, железно – не рубль.
Один – паровозик, вагонов достоин,
И каждый прогон – лишь единственный дубль!

Водою и мылом просчёты не смоешь,
Въедаются в тело до самой кости.
Их с кожей срываешь, молчишь и не ноешь -
Придётся без кожи к победе ползти.

В огне непролазном проведать лазейки,
Пройти, не споткнуться, лицо опалив.
В любви признаваться Агнесс и Сулейке,
Ни разу душою в том не покривив.

Измерить собою все смерти и жизни,
И взвесить в ладонях и горе, и смех.
И даже за час до насильственной тризны,
Признаться спокойно: «Не ведом был грех»!