АЛЫЕ ЗОРИ

ЕВГ. БУЗНИ

Москва
2006

РАЗДУМЬЯ О СТИХАХ

      Прочёл стихи, сонеты, баллады и поэмы. Зачем, кому они и о чём? 
      Вообще-то сейчас стихи пишут, но их не читают, или читают редко, по случаю. Я не имею в виду чтение с эстрады, где они могут прозвучать лишь в юмористической передаче или как поздравление юбиляру. Стихи не читают в быту. Сейчас не услышишь, как то было лет 30-40 назад, от друзей или знакомых об интересном прочитанном сборнике стихов или о новом «потрясающем» произведении известного, а то и малоизвестного поэта. Интерес читателей и, разумеется, молодёжи в особенности, к поэтическим произведениям пропал.
      Но стихи пишут и пишут.  Зачем? Наверное, трудно найти поэта, в чьём творческом архиве не нашлось бы как минимум одного произведения с тем или иным ответом на этот вопрос. Вернее с попыткой ответа, потому что вряд ли всерьёз можно допустить, что пишутся стихи, например, чтобы создать памятник о себе будущим поколениям,  оставить след в жизни на века и т.п. Более того, даже когда поэт писал: «Восстань, Пророк, и виждь и внемли, исполнись волею моей и, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей!», он, думается мне, отнюдь не полагал на самом деле, что пишет стихи именно для того, чтобы «лирой доброю чувства пробуждать и в жестокий век восславлять свободу». Потому что поэзия – это не кухня, где по задумке делают пирог или пудинг, борщ или жаркое, и не мастерская, в которой из рифм и строчек-лесенок слепят вам - ко дню рождения, а вам – на свадьбу и т.д.  Подобного рода творения – не стихи, а в лучшем случае рифмованная проза.
      Поэзия, как и любое другое художественное творчество, – это дар, природную ткань которого до сих пор познать никто ещё не сумел. Можно проанализировать ритмику и рифмику стиха, можно математически в той или иной мере смоделировать определённый стиль поэта, но при этом достоверно обосновать, почему элементарные словосочетания Пушкина без метафорических премудростей, скажем, «Приветствую тебя, пустынный уголок!», или даже «Мой дядя самых честных правил…» и, равно, ирреальная метафора Есенина «Выткался на озере алый свет зари» столь благозвучны и гармоничны, мы не можем.  Стихи пишутся не зачем-то, а почему-то, а точнее просто потому, что они пишутся.  Вот как у автора этого сборника:
        Одним мои строки не нравятся,
Другие считают их прекрасными.
Кто прав?
Я.
                Я их написал.
      Любые стихи вообще-то никому конкретно не предназначены, даже если и посвящены конкретному лицу. Просто это лицо повод поэту для проявления себя, своих чувств. Они пишутся как самовыражение поэта, как преломление жизни через его мировосприятие. И если это преломление соответствует восприятию огромных масс населения, поэт становится популярным, а если оно носит окказиональный характер, узкий, то и аудитория почитателей поэта не велика.
      Поэт не может стать лучше или хуже самого себя. Он может повысить своё мастерство, «набить руку», даже, как серый волк, заказать себе тонкий голос матери-козы, чтобы обмануть семерых козлят, но при этом хвост и уши его всё равно будут проглядывать. Поэтому-то, говоря о стихах, бессмысленно давать им оценку с художественной точки зрения. Кому-то нравится одно, кому-то – другое, сегодня под настроение прочтётся с удовольствием то, на что вчера не обратил внимание. 
      Впрочем, эти рассуждения относятся всё же только к тем, кто творит под давлением груза своего дара, таланта, т.е. является можно сказать творцом поневоле. Не писать он не только не может, но даже и не имеет права, коли уж природа его одарила. И добросовестный творец (я говорю «творец», потому что сказанное можно отнести и к композитору, и к художнику, и к писателю, и к артисту и т.д.) в прилив вдохновения вынужден себя чуть ли не истязать работой для реализации той или иной мучающей его идеи. И тут многое зависит от самого мировоззрения поэта и диоптрии его дара в преломлении воспринимаемой им жизни.
      Автор данного сборника в определённой мере сегодня фигура довольно ортодоксальная. С юности, ещё работая в аппарате горкома комсомола, он по-донкихотски пытался преодолеть ветряные мельницы прохиндеев, неумолимо просачивающихся в руководящие структуры комсомола, да и партии. На одном из заседаний ялтинского Пленума горкома комсомола его резкую критику в адрес первого секретаря зал встретил чуть ли не овациями, но итогом был выговор по комсомольской линии и снятие с городских комсомольских постов. Однако вчерашний искренний борец  за  верность коммунистическим идеалам не изменил им ни на йоту и сегодня, оставаясь в рядах компартии, даже в условиях происходящих кардинальных преобразований в обществе. В этом и заключается ортодоксальность, которая составляет значительную часть его стихотворного творчества. Эти стихи не лишены риторики в желании борьбы со злом, с недругами, в основе которой неудовлетворённость происходящим.
      О, Родина! Придёт ли день, когда
      в дней череде твоих бурливых,
      чей плеск волны столь говорлив их,
      вздохнут деревни наши, города?
      Но подобная риторика издавна была и опять же остаётся во всей поэзии мечтой о более прекрасном будущем. Помните у Пушкина ? «Увижу ль, о друзья, народ неугнетённый…» И эта мечта сохраняла оптимизм. В стихах данного сборника тоже сквозит убеждённость в том, что мир всё же станет добрее к большинству людей, жизнь которых в конце-концов будет достойной, соответствующей общечеловеческим ценностям.
      Громы гремят за дверью…
      Встанет Россия! Верю.
      Чья это вера ? Это вера коммуниста, т.е., как мы привыкли понимать в прежние годы,  приверженца партии, отражающей интересы трудового народа, честно зарабатывающего на хлеб и стремящегося строить общество не для того или иного клана, нации, конфессии, прослойки, а для интернационального мирового сообщества.  Ведь нет на земле другой такой партии, которая бы целью своей деятельности ставила благополучие всего общества на основе равноправия всех. Вот эта всё ещё утопическая идея и является стержнем жизни поэта.
Одни меня ненавидят за то,
Что я коммунист.
Другие любят меня
За мою доброту и бескорыстие.
Кто прав?
Мои родители.
Они меня произвели и воспитали.
      Выросший в семье бухгалтеров, впитавших в себя культуру ещё дореволюционной интеллигенции (между прочим, не бывшие членами компартии, но бывшие коммунистами по убеждению), автор сборника в то же время вырос в советской школе, где преподавание велось, как сегодня говорят, в духе догматизма. Правда это были догмы добра, справедливости, честности, гуманности  и, словом, общечеловеческих принципов взаимоотношения людей, их отношения к труду, к родине, которые воспринял он совершенно буквально, и до сих пор неукоснительно старается следовать им. Поэтому-то и пишет:
      Я делаю всё правильно,
      всё, как полагается…
      Это было написано давно, ещё в юности и уже тогда не всеми воспринималось позитивно. Но что же делать, если и сегодня, в условиях рыночной переоценки ценностей в направлении «каждый за себя в конкурентной борьбе», приводящей к обогащению незначительного меньшинства и обеднению огромного большинства,  к фактическому обнищанию нравов, поэт, сохраняя преданность прежним идеалам, вновь и вновь провозглашает их, опять рискуя, как и 30 лет назад, показаться смешным, наивным, непонятым.  Если в прежние, скажем доперестроечные годы, названные идеалы всеми декларировались, но отнюдь не всеми соблюдались, то теперь от них попросту отказались и вещать о них уже значительно сложнее. И всё же поэт провозглашает их открыто, запальчиво, убеждённо, обогащая и новым видением, особенно ярко проявившемся в последней поэме «Моя национальность – человек». Дело ведь не в том, что миллионы  людей подобно автору поэмы не вправе говорить о принадлежности по родословной исключительно к одной национальности. Дело в том, что независимо от политических инсинуаций процесс интеграции наций неумолим и, следовательно, отстаивание национальной независимости, самостоятельности не только лишено почвы, но бессмысленно и лишь ведёт к межнациональным конфликтам, войнам в угоду политическим, а вернее, экономическим олигархическим интересам. Кто поймёт и воспримет сегодня эти стихи – вопрос не простой.
      Читатель обычно ждёт от стихов диалектического единства знакомого, узнаваемого и в то же время принципиально нового. Это относится как к форме стиха, например рифме, которая сегодня не нравится, если она, допустим, глагольная  (пришла-прочла), банальная, т.е. «избитая», применявшаяся многими поэтами (розы-морозы), так и особенно к основе поэтического творчества – его образности. Именно она, в первую очередь, составляет самую сущность поэта и именно ею может нравиться или не нравиться большему или меньшему кругу почитателей, вызывать восторженные отклики или всевозможные пародии. Иногда вольно, иногда невольно автор данного сборника стремится к оригинальности, своеобразию, обращается к разным видам стихосложения, к  балладе, сонету, акростиху. Создал даже акростих «вертикональный», т.е. в котором слово или фразу составляют первые буквы, начинающие каждую строчку строфы, и буквы, расположенные как бы по диагонали строфы. Что заставляет поэтов иногда заниматься формотворчеством, которым особенно увлекались в начале прошлого века, трудно сказать. Но предоставим читателю право самому ощутить всё своеобразие данного сборника стихов. 
      Добавим только, что это отнюдь не первая поэтическая книжка автора. Не мало он участвовал в различных коллективных сборниках стихов, участвовал в создании и издании газеты «Московия литературная», журнала «Поэзия». Кроме того, его перу принадлежит социально-публицистический роман-трилогия «Траектории СПИДа», социально-фантастический роман «Зивелеос», сборники рассказов, детские сказки и стихи,  множество журналистских эссе, литературоведческие исследования по Николаю Островскому, заметки о русском языке.  Но стихи – это, пожалуй, та форма его самовыражения, которая остаётся как бы квинтэссенцией его идейного и творческого характера, сокровищницей его души., позволяющей легче понять внутренний мир писателя.
      
      Брат автора
      Артемий Бузни
 
   
* * *
Я для того пишу стихи,
чтоб их читали,
чтобы любовь в чреде стихий
была в начале,

чтоб в ней, как в лодке на реке,
не сесть в порогах,
чтоб с нею в жизни всё успеть
рукой потрогать.

Чтоб прикоснуться ко всему,
что интересно,
чтобы прожить свою судьбу
с любовью в песне.

Чтобы прошедшие грехи
ушли в печали.
Я для того пишу стихи,
чтоб их читали.
      
      
РОЖДЕНИЕ


* * *
Я так боюсь, что небо потемнеет,
а звёзды вдруг не будут нам светить,
и что никто на свете не сумеет
бороться насмерть
и на жизнь любить.

Мне не исполнилось ещё и тридцати,
но я боюсь, что не успею выйти,
как Данко, вырвать сердце из груди
и, умирая, крикнуть: «Торопитесь!»

Что сделал я, чтоб небо было синим?
Что сделал я, чтоб звёзды не погасли?
Чтобы моей фамилией и именем
гордились люди всей планеты нашей?


* * *
Дождь барабанит в мои ворота:
- Скорей дружище!
Давай, работай!
Дождь моросит по железной крыше:
- Жизнь проходит.
Ты слышишь? Слышишь?

Дождь по асфальту.
Дождь по ресницам.
Жизнь убегает.
Успей ухватиться.

Жизнь проходит полосы, зоны...
Спешите на крики!
Бегите на зовы!


ВРЕМЯ БОБСЛЕЯ

Мало расти молодости.
Рано мы взрослеем.
Летят лета со скоростью,
как сани на бобслее.

На вираже спохватишься:
уходит небо ввысь!
Не хнычь, уж раз ты катишься,
да крепче лишь держись!

Хоть белыми сугробами
набегают кручи,
но не боимся оба мы.
С напарником-то лучше.

Пульс за секундомерами
в жилах кровь торопит.
Всем пути отмеряны,
только час не пробил

ни тормозить испуганно,
ни итожить годы.
Уж если жизнь получена,
бей её рекорды.

Не для того, что б где-то там
гордиться от похвал,
а чтоб мальчишка с ветрами
подрос и перегнал.



* * *
Опять судьба, на шахматах гадая,
нам ставит перекрёстки на пути.
И ты за нерешительность ругаешь
и я уж мчусь сказать тебе: «Прости!»

Как много в этой жизни перекрёстков!
Какой из них с дороги не собьёт?
Что кажется сначала очень просто,
вдруг сложный принимает оборот.

Не жалуюсь,
но только ты поверь мне –
На вербу в поле я смотрю с тоской.
Ах, кто бы мне любовь свою навеял,
как шёпот ветра ей порой ночной?

И что мне сделать,
чтобы в день России,
когда ей петь и радоваться всласть,
не затеряться мне?
Чтоб не спросили:
- А кто такой он,
чтоб о нём рыдать?


СЕСТРЕ КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ

Июль к лицу тебе, пожалуй,
сестрёнка.
Дело ведь не в том,
что в Ялте он горит пожаром,
загара всем дающий тон.

Не в том, что солнечные искры
нам иссушают летом рот,
а в том, что твой характер чистый
привык всех брать в свой оборот.

Он, как июль, горит и мечется.
Вся жизнь твоя, как капля вечности,
что испарится и растает,
но солнца жар в груди оставив.

Июль в тебя ворвался радугой,
и как она ты очень разная.
И ты всегда горишь пожаром.
Июль тебе к лицу, пожалуй.

Как солнце, что себя растрачивая,
века живёт, бока покачивая,
на зимы грозные и осени,
смеясь, косит глаза раскосые.

Ты так живёшь с добром и пылом,
чтоб всем теплей с тобою было.
Так что же радуй нас пожаром.
Июль к лицу тебе, пожалуй.


* * *
Я делаю всё правильно,
всё, как полагается,
люблю артиста Гарина,
молчу, когда икается,
не пью до беспробудства,
не пахну сигаретами.
Со мною не дерутся –
не люблю я этого.

И ты меня не любишь
за эту мою правильность.
Тебе такие люди,
ты говоришь, не нравились.

Но зря ты насмехаешься.
Я если очень правильный,
то не при чём тут паинька,
не потому что маменькин.

Дурное заразительно.
я горд, что сил хватило
не быть лишь приблизительным,
не жить на половину.

И делать всё, как думаю,
и говорить, что хочется.
Ты говоришь: «Подумаешь!
К чему твои пророчества?»

Но к чёрту эти правила!
Прости за откровенность.
Тебя люблю неправильно,
но что же тут поделать?

Люблю за то, что штампы
не любишь ты во мне.
Но это рампа лампами
глаза слепит тебе.

Мой чуб танцует пляску.
Я сам танцую твист.
Я в жизнь иду, как в сказку.
Иду так, что держись!

И шаг мой веселее,
горжусь я сам собой.
Никто не пожалеет,
что встретился со мной.


* * *
Я выпил бокал зари
и всё же на ласки скуп.
Ты поцелуи займи:
пусть кровь мою разожгут.

Чуть потускнеет день,
сыч закричит со сна,
я прибегу к тебе
выпить любви вина.

Только бы не остыть,
всю тебя исчерпав.
Только бы жить и жить,
к тёплой груди припав.

* * *
Ты пой любовь.
Берёзы шелест
не помешает слушать мне.
Я так хочу во что-то верить.
Мне душу песнями залей.

И если в ночь твое окошко
пристукнет месяц каблучком,
ты пой любовь,
и по дорожке
примчится серебристый конь.

Садись в седло,
пригладив гриву,
скачи и пой мне о любви.
А там, на шёлковой равнине,
я припаду к ногам твоим.

И в час, когда плеснут озёра
прохладу в утренний туман,
меня обнимешь песней новой,
и я себя навек отдам.

Ты пой любовь.
Берёзы шелест
не помешает слушать мне.
Я так хочу в святое верить,
мне душу песнями залей.

* * *
Есть сотни способов обманывать.
Ты не сердись, ведь я, любя.
Есть сотни способов обкрадывать
других и самого себя.

Но нет ещё такого способа,
который снял бы все вопросы нам
и мог бы чёткий дать ответ,
где будет счастье, а где нет.

Где ложь к удаче путь проложит,
где ничего она не сможет,
где вдруг зажжёт погасший взор,
где нанесёт на душу сор.

Кого убьёт,
кого поднимет,
что даст тебе
и что возьмёт.
У лжи, как было,
так и ныне
никто до правды не дойдёт.


РАССТАВАНЬЕ

То ли ветер выбивал дождинки,
то ли я ошибся в этот раз,
и стекают по щекам слезинки
из моих прощающихся глаз.

Целый мир – твои слова и вздохи.
Целый свет – движенье милых губ.
На ветру слеза моя не сохнет.
Сердце бьётся в самолётный гул.

Нет, конечно, это не дождинки
ветер выбивает каждый раз.
То стекают по щекам слезинки
из моих прощающихся глаз.

И летят, светя мою тревогу,
чтоб тебе от бед своих уйти,
чтоб ко мне обратную дорогу
по слезам моим могла найти.


* * *
Без тебя стали ночи длиннее.
Нынче я у земли где-то с краю.
И, когда за окном вечереет,
сам себе по руке я гадаю.

Мне бы поле да сена охапку,
да ресницы твои с небесами,
да гитару, да ночи бы жаркие,
да любовь бы мне сильную самую.

Ничего не ушло, не забыто.
Я по-прежнему смелый и робкий.
Никому свою душу не выдам,
спрячу в травах зелёных высоких.

Знаю я: станут ночи короче,
и опять ты ударишь по струнам,
и опять моё сердце захочет
отдаваться твоим поцелуям.


* * *
Послушай ночь в начале августа,
постой в одну из них в тиши,
и ты поймёшь, что и она грустна,
но с жалостью к ней не спеши.

Грустит она, что солнце спрятано,
Как ценность прячет казначей.
А море всё покрылось пятнами
подлунных маленьких свечей,

что тают в море беспрерывно
и зарождаются опять.
А для тебя глава открылась
великой книги прочитать.

Здесь скрыто таинство природы:
лицом к лицу две глубины.
Здесь море с небом вечно спорят,
кто глубже и черней из них.

Но не доспорят, не успеют.
Едва затеплится восход,
как море станет посветлее,
и с неба темнота уйдёт.

Но ты послушай ночи августа,
послушай чаек сонный стон.
Ночь оттого ещё сама грустна,
что безнадёжно я влюблён.


* * *
Когда твои губы искали мои,
зима сразу кончилась,
оттаяло сердце.
Я больше тебя ни о чём не молил
Хлынули слёзы, и некуда деться.

Глаза твои смотрят в мои изумлённо:
Нy разве так можно?
Плакать о чём?
А просто накоплено слёз миллионы,
и вот пролились они тёплым дождём.

Ничто никогда не приходит нам даром.
За горе и  радость мы что-нибудь дарим.
За грусть мимолётную,
чей-то обман
часть своей жизни любви я отдал.

Ночь улыбнулась, звёзды скатились.
Твой поцелуй как великая милость.
Дрогнули струны, пропала печаль,
слёзы сорвали у сердца печать.


* * *
Опять дожди. Опять тепло.
А ведь зима. Январь не кончен.
Хочу, чтоб снова замело,
и снег кружил морозной ночью.

Ну, почему так беспорядочно
всё катится наоборот:
под сердце лёд вползает крадучись,
когда вокруг тепло плывёт?

Когда средь елей настороже
зимой на белый снег без дрожи
срываю вдруг своё пальто
и говорю, что всё не то,
не так, как может быть,
как нужно...
Пусть стынет всё, окоченев,
пусть землю всю кругом завьюжит,
а ты опять придёшь ко мне
раздуть хладеющие угли,
вдыхая жар из уст в уста...
А по деревьям дятел будет
стучать, пока он не устал.

Опять дожди. Опять тепло.
Дождинки слёз с лица сотри.
Хочу, чтоб снегом замело
вокруг тебя, а не внутри.


* * *
Помни, родная,
я обещал.
Струны, рыдая.
пели «прощай!».
Снег опускался,
губы искал,
но расставанья
час наш настал.

Помни, родная,
песни мои.
Я, уезжая,
ласки молил.
Снега комочек
взял я себе.
Сердце так хочет
снова к тебе.

Помни,  родная,
там, где снега,
ты с милым краем
мне дорога.
Я пересилю
солнце и зной.
Снег сбереги мне
вместе с собой.

* * *
Сегодня плакала Луна.
И до сих пор, наверно, плачет.
У неба чаша слёз полна,
а это что-нибудь да значит.

Без каруселей, снежных вихрей,
без буйных плясок в жар и пот
она ее может –
Нужен выход
душе уставшей от забот.

О, как Луной мне быть не хочется.
Всю жизнь в гостях у одиночества.
И наблюдать чужие судьбы.
Знать наперёд, что дальше будет.

Мечтаю я любить, сгорая,
чтобы любовь костром была,
чтоб уходя со мной с годами,
огонь по-прежнему пылал.

Сегодня плакала Луна,
от невозможности тоскуя.
У неба чаша слёз полна,
а я молю о поцелуях.


* * *
Что случилось и кому на радость
ранним утром в журавлиный лёт
на щеке слезинка задержалась,
словно уж никто меня не ждёт?

Отчего рассветы загрустили?
Так печально вытянулась синь,
словно я в огромном этом мире
навсегда теперь уже один.

И во сне что ль, стиснутый до боли,
я как будто вырваться хочу.
А сквозь окна прямо из-за моря
солнце жёлтым брызнуло на тюль.

В небе голос слышен журавлиный.
По высокой полевой траве
кто-то сыплет серебристый иней
украшает ложе, да не мне.

Вот и спрашиваю я, кому на радость
ранним утром в журавлиный лёт
на щеке слезинка задержалась,
словно уж никто меня не ждёт?


* * *
Приговори меня к разлуке,
но обещай – хоть раз в году
твои глаза, дыханье, руки
меня коснутся на ходу.
Вся жизнь твоя командировка,
а я случайный встречный в ней.
И оттого нам так неловко,
И оттого ещё больней.
Ты ночей звёздных королева,
но отвергаешь все короны.
Ах, сколько было их, наверно,
в тебя влюблённых,
и которым
ты не давала даже шанса,
надежды маленькой на счастье?
Да только я ещё держался
и всё держусь, как ни старайся.

А годы, словно скорый поезд
набрали скорость и летят.
И ты, всё чаще беспокоясь,
в ушедшее бросаешь взгляд.

Но мне прошедшего не жалко.
Жалею только, что в пути
у нас всё меньше полустанков.
Ведь поезд мчится.
Жизнь летит.

И в этой жизни я прохожий,
которого ты всё же ждёшь.
На том спасибо!
Снег порошит.
По полю побежала дрожь.

Любовь по плану не закажешь.
Её ни вырвать, ни украсть.
Но если есть она – не свяжешь,
не станет там, где скажешь стать.

Прости её за беспокойство,
за всю безудержную нежность.
Виной тому наш скорый поезд.
Прости любовь мне.
Друг твой прежний.


ОСЕННИЕ   КРАСКИ

Вздохнуло где-то...
Сразу восемь
сорвалось листьев, чтоб кружиться.
Они-то и открыли в осень
багряно-жёлтую страницу.

И завертели вниз зигзагами,
размашистым осенним почерком,
роняя в поле, лес и заводи
незабываемые росчерки.

Всё разделилось параллелями
прямых, как струны длинных линий.
Обеспокоен лишь,
успеет ли
пролить себя
осенний ливень.

Как и поэт,
он хочет высказать
всё, что на сердце накипело,
и засверкать на солнце брызгами,
когда прошло
и отгремело.


ЗРЕЛОСТЬ

* * *
Заалели зори
над рекой за хатой.
В лес, спиною горбясь,
смотрит лось сохатый.

Там его обитель,
там лосёнок с мамой.
Самый юный житель,
и любимый самый.
 

* * *
Весна в меня вселяет веру
в любви и правды торжество,
когда луч солнца самый первый,
стыдясь ласкает ели ствол.

А ель румянится под утро,
слегка распущена со сна.
Завидуя ей почему-то,
стоит по отдали сосна.

В объятьях утра лес хлопочет.
Занялся новый жизни день,
и не выдерживают почки,
зимы одолевая лень.

И лопаются, выпуская
на волю зелени красу.
И косари пораньше встали
точить певучую косу.


* * *
Лесные щёки пожелтели,
пунцовой краской налились,
и пролегли густые тени,
устало опускаясь вниз.

Осенний лес стареет быстро.
Всё реже птичьи голоса.
Лишь кое-где порою выстрел
взгремит, и скатится роса.



ХУДОЖНИК-ОСЕНЬ

Чуть жёлтого,
чуть красного,
чуть розового
и оранжевого…
Художник-осень красит лес
на фоне облачных небес.

И зелень пышная тускнеет,
а ей на смену к ряду ряд
дерев багряные аллеи
выстраиваются на парад.

Богата красками палитра.
Художник-осень знает толк.
Где много радости пролито,
там грусти ставится мазок.

Художник-осень красит листья,
багряный цвет беря от солнца,
обмакивая в ливни кисти,
лучи свивая в волоконца.

Алеет куст, и нежен пурпур,
как нежны девичьи уста,
что целовал всю ночь и утро
пока совсем уж не устал.

Но целовать их всё хотелось.
В любви не может быть предел,
когда листва и та зарделась,
и куст от счастья заалел.



* * *
Сыплет дождь на лужи сонно,
зябко ёжатся деревья,
по реке буксир суровый
гребни волн форштевнем бреет.

Пёс бездомный, хвост поджавши,
смотрит в мир тоскливым взглядом,
как бродяга настоящий,
что куску любому рад бы.

Под плащом-крылом ворона
низко голову склонила,
в час такой на ветке скромно
можно спать, не тратя силы.

Поржавел закат над лесом,
из-под туч сверкнуло солнце,
засияли тонким блеском
дождевые волоконца.

Будто высыпались искры
и расселись в мокрых кронах.
Пёс вздохнул, приободрился,
приоткрыла глаз ворона.


* * *
Облака, как козы,
белые, рогатые,
сверху смотрят косо,
дышат майской мятой.

А из леса чащи
сквозь колючи заросли
козы настоящие
смотрят в небо с завистью.


* * *
Постарела липа,
да и я не молод.
Всем ветрам открыта,
пробирает холод.

А стоит и дюжит,
лишь кора морщинит,
потому что нужен
дух её лощине.

Потому что корни
соком напитали,
что б жила на воле,
хоть и листья спали,

Хоть они слетели –
новые родятся.
На лесной постели
можно разгуляться.

Но стареет липа.
Я и то не молод.
Всем ветрам открыта,
пробирает холод.

Но живём и можем,
но живём не тужим
каждый что-то должен
и кому-то нужен.



* * *
Не смотри сурово.
Наплывает туча.
На углу у дома
бомж стоит колючий.

Щетина не сбрита,
взгляд: не тронь – укусит.
Всё лицо – обида.
Но просить не трусит.

Молодость – не старость.
Был когда-то сокол.
Ничего не стало:
ни корней, ни соков.

Дождь ли, снег ли, стужа ль
клонят жизнь к закату.
Никому не нужен
бомж в судьбе проклятой.


* * *
Едва снежок припорошил
осенний лист уже пожухлый,
как лес торжественно застыл,
прикрыв еловой лапой ухо.

Не слышно птичьих голосов,
последнего дождя капели.
Осенний лес теперь готов
встречать весёлые метели.


МОРОЗНЫЙ ЗВОН

Когда мороз, белы деревья,
берёз богатый бел наряд.
И бородою белой грея,
мороз целует всех подряд.

Мороза поцелуи жарки.
И, чтоб совсем не побелел,
снимаешь с рук свои перчатки
и растираешь нос себе.

В морозном мире всё так звонко.
Скрип лыж и птичьи голоса.
И даже хвойная иголка,
и та звенит об небеса.

Упал на лёд случайно камень,
всхрапнул медведь, тревожа сон.
Олени цокнули и стали,
в лесной вникая перезвон.

Звенят и песни на морозе,
отскакивая от ракит.
А сердце звона больше просит,
хоть и само внутри звенит.


* * *
Я хочу любовь ласкать,
как небесный ветер,
только как её искать,
он мне не ответит.

Я хочу к любви придти,
поклониться в ноги.
Только где её найти,
по какой дороге?


* * *
Болел я свинкой в детстве, корью
и скарлатиной. И любовью
бывал порою болен я…
Вся жизнь, как в речке полынья.

То шире кажется, то уже.
То радость вырвется, то ужас.
На то и жизнь одна у нас,
чтоб удивляться всякий раз.

Чтоб каждый миг был неожидан.
Билет один судьбою выдан.
Сумей успеть распорядиться:
с пути не сбиться, не свалиться.


* * *
Прости, мешают мне очки.
Они от счастья запотели,
и я не вижу в них почти
тебя сквозь белые метели.

Платок расшитый ты достала,
чтоб протереть стекло очков.
Вдруг понял я, как ты устала
от ожидания веков,

От ожидания столетий.
Я знаю всё в тебе кричит.
Морщинка молча грусть отметит,
явившуюся без причин.

Но тут ты звонко рассмеялась.
Плеснула радость на уста.
И я подумал: ошибаюсь.
Наверно, это я устал.


* * *
Глаза причалили к печали,
впустив в себя озёра слёз.
И я свидетель их нечаянный
всё не могу решить вопрос:

Откуда в этой сини сила?
Чем так маняща глубина?
Или нечаянно приснилось,
что синь в кого-то влюблена.

И оттого она так плещет
волнами жалобной тоски,
и вздрогнули, рыдая, плечи,
тоску терзая на куски.


* * *
Вот так бела, нежна и кожа
любимой ночью под луной,
как снег, что, душу мне тревожа,
упал пушистой пеленой.

Не оскорблю движеньем грубым,
лишь тёплым ветром прикоснусь.
И задышат волненьем груди,
любовью чувствуя весну.



* * *
Я прикоснусь к тебе плечом –
запомни, милая,
Любовь здесь наша не при чём –
судьба счастливая,

что нам позволила сойтись
тропою космоса,
что нас подняло в эту высь
и тут же бросила.


* * *
Мы с тобой к тишине приколоты.
Только белое пламя свечи
разрывает темноту твоей комнаты,
что-то хочет сказать, но молчит.

Тишина разлилась по скатерти
среди чашек с кофейной гущей.
Я боюсь – вот-вот она скатится,
упадёт и тишину нарушит.

Тишина на тахте, на  стуле...
От неё никуда не деться.
Я бы умер от тишины этой, умер,
если бы не колокол твоего сердца.

Если бы он не стучал мне в душу,
не будил моей крови струи.
Без тебя, может, я и струшу.
А без сердца твоего бы умер.


* * *
Луч уличного фонаря
упёрся в снег и отскочил.
Снежинки падают, паря
и мельтеша в густой ночи.

На чёрном фоне белый снег.
Ночь непроглядная кругом.
И только яркий белый свет
от фонаря идёт углом.

Глуха немая темнота.
Страх, боль и жуть смешались в ней.
Её намеренность проста:
давить сиянье фонарей.

Но луч спадает с фонаря,
наискосок врезаясь в снег,
любовь и радость всем даря,
надеждой согревая всех.



МЫСЛИ ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ

Как мы влюблялись, я запомнил,
как помню цвет твоих волос.
Они катились словно волны
морские катятся на плёс.

Украло время те красоты.
Грустней становится пейзаж.
И только чувства отчего-то
сильней становятся у нас.

Забыты споры наши в осень,
и недомолвок холода.
Одни глаза да прядей проседь,
с любовью в памяти всегда.



* * *
Какая сладость в пышности объятий,
в любви пожарах, что не потушить!
Мы кладезь чувств под сердцем своим прячем,
а для чего? Позвольте вас спросить.

Они волнуются, они хотят простора…
Луна ль смеётся, или звёзды в плач?
Судьбу ль переживает Терпсихора?
К работе ли готовится палач?

Всё в сердце спрятано. Не отгадать, не вызнать.
Не подчинить те чувства никому.
Но чувства сами для тебя, как вызов
последней ставкой жизни на кону.

Ты всё теряешь ради чувств минуты,
а может, обретёшь всю жизнь сполна.
И обнимаешь всю судьбу как будто.
В минуту будто жизнь тебе дана.



* * *
Сердце я хочу твоё услышать.
Я не врач. Я прикоснусь губами
к жилке, что волнуется чуть выше,
чуть правее, над судьбою самой.

И волненье губ, дрожанье кожи
нас сольёт, сминая все преграды.
Сердца стук остановить не сможет,
да и останавливать не надо.

Мы прильнём друг к другу – сердце к сердцу
и услышим жизни зов великий,
зов любви Египетов и Греций,
 зов, летящий в космосе открытом.

Сердце я хочу твоё услышать,
ощутить дыхание вселенной.
Прикоснусь губами я чуть выше
к жилке, что встревожится мгновенно.


* * *
Люблю октябрьское море:
ещё и солнце жаром пышет,
а ветер в облаках узорно
стихи пером осенним пишет.

Нечётки рифмы, неспокойны,
в свободный стих плывут лениво,
как будто в чистом поле кони
прядут по ветру белы гривы.

И также катится неспешно
волна, поплёвывая пеной,
средь волн других гуляет пешкой,
на берег выйдет королевой.

Взметнётся к небу полным ростом
и плечи голые расправит,
чтобы, шипя, согнуться грозно…
Малыш, смеясь, бегом уж к маме

от набегающей стихии,
что догоняет языками
и тянет силою нехилой,
смывая почву под ногами.

Но нет волны: в песке растаяв,
вернулась к сёстрам в глубину,
и ступни ног, следы оставив,
к волне навстречу вновь бегут.

Здесь Крым, здесь Ялты южный берег.
Люблю его в любое время.



* * *
Уж солнце в небе кутается в тучи,
от ветра прячась, холода боясь.
А в море волны всё острей и круче.
Другая жизнь в природе началась.

Морская зелень ярче изумруда
в оправе белого кипенья волн.
Откуда сила? Мощь откуда,
брега забравшая в полон?

Ворча, ворочая каменья,
шипя и шелестя песком,
кипя до белого каленья,
волна играет языком.

Так страстно женщина играет,
вся уходя в любви порыв,
когда ни в чём не знает грани,
истомою глаза прикрыв.


* * *
Белая шубка,
белая шапка,
на белой шее кашне.
И только губы пылают жарко,
смеются,
быть может, мне.

Метель кружится.
Ей всё неймётся.
Снег в глазах зарябил.
Сквозь белы петли
сияют солнцем
пуговицы рябин.



* * *
Буксир, разбуженный от дрёмы,
сердито сунул нос в волну,
нрав проявляя свой  суровый,
чтоб не перечили ему.

Вскипая грозно бурунами,
ворча, речную режет рябь.
Осеннее буксиров ралли
проходит.
Дождь стучит ноябрь.



* * *
Бьются льдины, осердясь
на волну морскую,
и туманов белых бязь
тянется, тоскуя.

Ты не плачь, не плачь, туман,
и слезой не лейся,
ведь и я грустнее стал,
и грустнеет песня.

Поднимись к вершинам гор,
разойдись по морю.
Всем печалям вперекор
морем я умоюсь.

Пучеглазая сова
грузно горбит спину.
Разлетаются слова
да с волны на льдину.

Заполярная краса
белизною млеет.
Раз и я весёлый сам,
песня веселее.



* * *
Знаю я и никто не поспорит:
нет прекрасней родной стороны,
там, где синее Чёрное море,
бриллиантовый отблеск волны.

Где агатами пена белеет
на ночных рукавах берегов,
и слова, что прошепчешь, вернее
самых громких раскатистых слов.

Где любовь, как мускат ароматна
и пьянит, только сделай глоток.
И манит тебя сказка куда-то,
и в мечту тебя сердце зовёт.

Раскрываются сосны зонтами,
и платаны шатрами стоят.
Здесь вдыхать никогда не устанешь
моря, леса и гор аромат.

Позабудешь тревоги и горе,
станут мышцы вновь силой полны
там, где синее Чёрное море,
бриллиантовый отблеск волны.


* * *
Луч солнца распирает небо.
К концу подходит месяц март.
Сугробы жареного снега
забытые зимой лежат.

Поёживаясь от мороза,
позёвывая и кряхтя,
Москва-старушка смотрит грозно
на расшалившихся ребят.


* * *
Неоперившийся цыплёнок,
желтя боками, вышел в небо
и звёзды зёрнышками хлеба
склевал на ощупь все спросонок.

Светлело небо, улыбаясь.
Заря под утро занималась.
А лес темнел чернее тучи:
озноб предутренний замучил.

Но вот и жаркое ярило,
раздвинув пологи шатра,
характер жаркий проявило,
сказав, что дня пришла пора.

Дубы, кряхтя, качнули ветви,
и разлетелись в поле ветры,
и зашумели хором травы,
клонясь то влево, то направо.


ПЕСНЯ О ЯЛТЕ

Пришёл октябрь. Каштаны сыплются.
Мы вдоль по Пушкинской вдвоём
идём знакомой с детства улицей.
Осенний ветер нипочём.

Припев:
Ах, этот город, этот город,
как малый золотник он дорог.
Красив, как первая любовь,
с которой жаждешь встречи вновь.

Свинцовый цвет волны вечерней
к себе таинственно манит.
Как много в море изречений,
что ветер мудро говорит.

Припев:

И ленкоранские акации
всегда восторженно нежны.
Коснись цветка и сразу кажется:
ты вновь для радости ожил.

Припев:

Сосна стоит, слегка сутулясь,
над морем голову склонив.
Ей то ли волны приглянулись,
то ль их ритмический мотив.

Припев:


* * *
Ручей Бабу,
ущельем скрытый
течёт в аул
к Бабу корыту.

Я там иду -
рюкзак на спину -
ручья Бабу
смиренный инок.


ТЕРНОВЫЙ КУСТ

Зарыдает ясень,
разорвав тоску.
Будет ещё счастье
на твоём веку.

Будет тихий вечер,
светом вспыхнет кровь.
Ты бери покрепче
за руки любовь.

Уведи за вербы,
за терновый куст.
Пусть не знает меры
удаль ваших чувств.

Только всё же помни:
в полуночный час
этот куст терновый
никого не спас.


* * *
Тетрадь дождя в косую линию
раскрыта – осень началась.
Слова сплетаются под ливнями
в стихов таинственную вязь,
когда слова родят заветную,
свободную от всех оков
поэму,
сотканную ветками
лесов,
познавших суть веков.
Чтоб рассказать о тайнах осени,
напеть мотив её простой,
когда деревья платья сбросили,
светясь стыдливо наготой.


* * *
Ты принесла мне красные цветы,
а за окном снега трещат морозом.
Но я ведь знаю: красный цвет и ты
пришли морозу лютому угрозой.

Чтоб не сумел меня он заковать
в моей холодной одинокой келье,
чтоб на мою усталую кровать
я не упал, в прекрасное не веря.

Ты принесла мне красные цветы,
когда земля покрылась цветом стужи,
но я ведь знаю: красный цвет и ты,
как в ночь костёр, что путнику так нужен.

Чтоб он не сбился с верного пути,
чтобы, продрогнув, смог он обогреться,
чтоб от тревоги вдруг не закутил,
транжиря на пропойц своё сердце.

Ты принесла мне красные цветы,
смешная, юная, совсем ещё девчонка,
но я ведь знаю: красный цвет и ты
мне помогли, и я не перечёркнут.

Не перечёркнут временем моим,
не перечёркнут гнусными врагами.
Я выпрямляюсь. Я неумолим.
Я жизнь пройду стомильными шагами.

Ты принесла мне красные цветы…
Ты принесла мне красные цветы…



ЯЛТА

Над Ялтой солнце светит жарко.
Песком шуршит волна морская.
И мы с тобой в Приморском парке
под кипарисами гуляем.

Здесь воздух кажется волшебным.
В нём кружат бабочки, танцуя.
И облака в высоком небе
подобно всадникам гарцуют.

Да, да, да, пусть волнуются груди.
Никогда мы сердца не остудим.
Да, да, да, Ялту очень мы любим.
Никогда мы её не забудем,

Белы как снег цветы магнолий.
Нежны красавицы мимозы.
Истомой летней море стонет
и посылает вздохи розам.

Волшебный мир, волшебны краски.
Здесь каждый миг для нас волшебный.
Здесь всё цветёт и просит ласки.
Любовь здесь вечна с продолженьем.


ЮЛЕ
      
Дарю альбом тебе
о зимних днях.
Я весь в твоей судьбе,
что крыльев взмах:
взлетел и не спущусь.
Я так хочу.
Земли нет, ну и пусть –
там мало чувств.

Полжизни, как полёт,
как песнь, как стих.
Не всех достиг высот,
но я у них.

Ты смотришь каждый раз
из-под руки,
как я лечу, кружась,
крутя круги,
где каждый, может быть,
последний миг.
Но я хочу так жить
и видеть мир.

Мне б только долететь
до тех вершин
и громко песню спеть,
что сам сложил,
что б поняли мой взмах
в твоей судьбе.
Альбом о зимних днях
дарю тебе.


* * *
Прощайте, хладные долины,
меж гор застывшие в снегах,
где то суровый, то игривый
летает ветер на крылах.

Он то запенит моря волны,
то засвистит в разбойный свист,
и молча слушают лишь горы,
как в горный горн горнит горнист.

Последний раз лечу над негой,
как дев белеющих, снегов.
Мне не забыть под южным небом
очарованья их оков.

Прощайте, холодные долы -
оленям полярным приют,
где ночи так тянутся долго,
рассветы так долго идут.

Но если придут, не уходят,
засев на макушках у гор.
И солнце цепляет на всходе
за небо лучистый багор.

Я жил здесь и жил не напрасно.
В суровости прожитых лет
я понял: и ночи прекрасны,
коль знаешь, что будет рассвет.



ШПИЦБЕРГЕН

О, как истомлена гора
под грузом снега,
который шёл во что горазд
сегодня с неба.

Здесь тучи белой бородой
сползают к морю
и застывают над водой
холодной болью.

Её ничем не разогреть,
не растревожить.
Ей песни севера не петь  -
она не сможет.

Но вот завыл полярный ветр,
как будто ранен
судьбой холодной дикий зверь.
Здесь север крайний.

Гуляет снежная пурга,
когда захочет,
И чтоб тебя не напугать,
порой хохочет.

Здесь в колыбели ледяной
родится холод.
Здесь даже в длинный день иной -
ты весь исколот.

Тебе покоя не даёт
мороз колючий.
И рвётся изо рта парок
на всякий случай.

Но ты стремишься вновь и вновь
как путник странный
туда, где молодеет кровь,
на север крайний.


МУДРОСТЬ


* * *
Море в безветренный день изумительно.
Волны ласкающей неги полны…
Чайки рядами, как белые зрители,
смотрят спектакль осенней поры.

По стариковски кряхтит можжевельник,
дряхло косматой качнул головой…
Сам что ли он ничему уж не верит,
то ли задумал идти на покой,

Но не уходит сто лет за столетием.
Жизнь любопытна, хотя не легка.
Так человек - сколько б не жил на свете,
думает - жизни стезя коротка.


ДРУГУ ЮНОСТИ МОЕЙ

Когда закат нас заберёт
туда, где розовые песни,
как птицу, срубленную в лёт
дробинкой жизни, ставшей пресной.

Когда последние снега
для нас с земли устало стают
и перестанут по кругам
для нас кружиться птичьи стаи.

Когда топор навеселе
застынет в воздухе навечно,
а миг, как будто сам присел,
задумавшись по человечьи.

Тогда, пускаясь в день вчерашний
с открывшимися чудесами,
друзья вдруг вспомнят в жизни нашей
всё, что забыли в ней мы сами.

Тогда сегодня станет былью,
что в памяти восстанет болью.
Но что же будет в этой были,
сейчас в руках у нас с тобою.



* * *
Я в ванну моря лезу глубже,
что б даже проблеск не был дна.
О, жизнь моя на брега суше
отсюда лучше мне видна.

Друзья скрываются тихонько,
идя в своё небытие.
Как много было их и сколько
ещё осталось на земле?


С.Островому
в последний день его жизни

Поэты уходят, но жизнь покидает лишь тело.
Душа остаётся в написанных строках живой,
как песня, что с уст стихотворца слетела,
как птица, что кружит теперь над землёй.


* * *
Я по первому снегу бреду,
юбилейный, не он, а я.
Шесть десятков с пятёркой надул
ветер годы, судьбу кроя.

С детства, так уж привык, не боюсь
в море волн и грозы в степи.
Не шипел, как сердитый гусь,
но и льстить никому не льстил.

НОВОГОДНИЙ ТОСТ

Едва ступил – и вот уж он уходит.
Не тщись загадку разгадать, народ.
Что принесёт нам тот, кто на подходе,
из колыбели старой – Новый Год?

Придёт ли света луч неомрачённый?
Падёт ли пелена с твоих очей?
Иль на листе истории прочтём мы
опять поток бессмысленных речей?

Опять воздвигнут храмы обещаний
на журналистском жареном песке,
не замечая, как народ нищает,
не зная ни куда идти, ни с кем?

Проснётся ль дух и равенства, и братства?
Зажжётся ль огнь свободы над землёй?
Придёт ли, наконец, пора за дело браться?
Иль снова будет только сниться бой?

Приходит Новый год, уходит Старый.
Да будет день светлее и живей!
Пусть мой народ хоть чуть мудрее станет,
сильнее в мышцах и в душе своей!


* * *
Ни любимой, ни просто знакомой…
Сам не гость и не жду гостей...
Я на мурманской улице сонной
на краю у вселенной всей.

Мой доклад уж давно прочитан,
и фуршет отшумел и скис.
И для встречных совсем незначительный
прохожу я музея близ.

В этом мире, как кто-то в прошлом,
я на самом земли краю
в пустоту городскую брошен,
где никто не шепнёт «люблю».


ПРИТЧА

В нарядном платье, не спеша,
Заходит Осень в дом.
Невеста – чудо хороша,
Богатая притом.

Листвой-монистами дрожа,
Пускаясь в перепляс,
Невеста осень хороша,
Красою манит нас.

Вся в золоте лесных дерев
И ярок цвет ланит.
А на груди закат, зардев,
Рубинами горит.

Но горько слёзы льёт в подол
дождями невпопад.
Несчастлив будешь, хоть не гол,
судьбе своей не рад.

Зима прекрасна белизной,
неповторим узор,
сверканий снега тихих зорь,
что поражают взор.

Она мягка, нежна, бела
и девственно чиста.
Никто любви ей не давал,
не целовал уста.

Но что же толку в той любви,
что лишь собой горда,
в ком нет ни искорки в крови,
как льдина холодна?

А вот весна - и птицы в лёт,
и снег вчистую сбрит,
и на реке водоворот,
и вновь земля родит.

Весна в прозрачных кружевах,
но телом горяча.
И вот сейчас закружит вас,
полюбит невзначай.

И не уйти, не убежать,
и льнёшь душою к ней.
Сумей лишь только удержать
всей радостью своей.
В том мой вам, юноши, совет –
В любви я спец прожжённый –
Хотите, что б любовь на век?
Весну берите в жёны.

Она красива, весела,
Родит вам всё богатство.
А просит-то в ответ сполна
Любить её стараться.


* * *
Март месяц и числа восьмого
мы славим милых наших женщин.
Но, подойдя к событью строго,
хочу, чтоб женский день был вечен.

Чтоб каждый день играли струны
настроенной любви гитары,
от женской красоты безумно
страдали б бесконечно парни.

Пусть женским будет каждый день нам,
когда их любим, почитаем,
и ежедневно с умиленьем
мы жизнь по новой начинаем.

Чтоб заново понять улыбку,
услышать снова смех и радость.
Любовь не может быть с избытком,
а большего нам и не надо.


* * *
Как странно жить нам в наше время,
хоть начинай всю жизнь аб ово1,
и революции суровой
взрывное набухает семя.

Несчастлив ходит хлебопашец,
ростки сгнивают бывшей пашни.
Сапог дырявый просит каши.
Как залатать, никто не скажет.


* * *
Солнце всё дальше уводит тень,
чтоб было теплее жить.
Важнее
не «люблю» говорить каждый день,
а каждый день любить.



* * *
Я своею прямолинейностью
утоптал всё вокруг себя,
и с собой эту ношу бренную
навсегда в эту жизнь забрал.

В мире новом всё так запутано,
всё закручено вправо здорово.
Я хожу под этими путами
и раскручиваю в левую сторону.

Всё больше теряем право мы,
всё больше слабеем телом.
Так не шагайте же правою.
Шагайте, по Маяковскому – левой!


* * *
Подо мной бежит дорога
или я бегу по ней.
Есть путей коротких много,
только мой всегда длинней.

Только мой всегда покруче,
всех других дорог трудней.
Мне и ветер не попутчик,
если мимо жизни всей.

Я вперёд – в буран событий,
где не хочешь, а дерись.
Не для драки – для открытий,
что даруют людям жизнь.

Что даруют людям радость
и ясней, короче путь.
Пусть для этого мне надо
мчать дорогой трудной, пусть!

Ведь она других прямее,
хоть в ухабах и крута.
Я ни вправо и ни влево,
не туда, где жизнь проста.

Не сверну тропой подачек
в тихий дорогой затон.
Нет коня, стареет кляча,
но надёжная зато.

Не могу я пресмыкаться
ради премий и наград.
Мой удел – за правду драться.
В том удел мой виноват.



* * *
Запылят мои слова,
запылятся строчки.
Прорастёт она сама
жизнь,
когда захочет.

И когда приспичит ей,
прорастёт на поле
и любовью всех людей
до пьяна напоит.

И тогда поймут они,
пьяные от счастья:
ради них слова мои
сердце рвут на части.

Ни сдержать,
ни убежать,
ни спастись от болей,
но не кончит нам рожать
ново слово поле.


* * *
Стучат колёса верные,
стучат, стучат размерено,
в себе всегда уверены,
стучат, стучат, стучат.
Не спи, народ обиженный!
Не спи, народ униженный!
Под исхудалой крышею
Не спи, не спи, не спи!



* * *
Люди, я чувствую, плохо вам.
Горечь стекает в стихи.
В воздухе запахло порохом.
Держите его сухим!

Судьбы у нас скандальные.
Тает надежды дым.
Здесь и за дальними далями
держите порох сухим!


МОСКВА МОЯ

Москва моя – огромная страна
в строю стихов, в полёте песни.
В Москве я жил, любил, страдал
рождением Кремля и Пресни,

Предвосхищением победных дней,
предчувствием дней поражений
и разрушением побед идей,
и искажением рождений.

Сживался с переменами подруг,
друзей, трамваев, электричек.
Стыдливо взор свой прятал, видя вдруг
в Москве позорное обличье

беспутных, беспризорных, наркоту,
что тянут на себе Россию
в другую сторону, но только в ту,
где запахи гнилья взрастили.

Сражался в спорах, часто горячась
от неизбывного бессилья.
Она всесильна – эта наша власть
над бедными людьми насилья.

И всё ж, Москва, я верю в твой народ,
в твой люд мастеровой умелый,
который праведный ведёт свой род
от честных, искренних и смелых.



* * *
Год сложным был своею сложностью
и лёгким лёгкостью своей.
С плеч напрочь много было сброшено
взрастивших в прошлом нас идей.

Так обрывают корни дерева,
копая землю под цветник.
И сохнет всё, что было зелено.
И плод невызревший поник.


* * *
Я на столетье снаряжён писать стихи –
прекрасны, хуже или просто не плохи,
ловить волны покатой медленную песнь
и утверждать в стихах, что это жизнь и есть.


* * *
Сегодня нас кто-то знает.
Сегодня нас кто-то помнит.
А будут ли в жизненном зале
нас вспоминать в нём и после?


ВЕРЮ

Тысяча девятьсот семнадцатый –
земли оглушило слух.
«Авроры» залп,
как атомный,
услышал и тот, кто глух.

И над лесною чащей
пролился свободы свет.
Луч счастья его ярчайший
увидел и тот,
кто слеп.

То – революции пламя.
То – революции гром.
Выше
красное знамя!
Силу пусть видят в нём!

Власть у крестьян и рабочих.
С трона смели царей,
но помни –
жить если хочешь,
борьбы не кончай своей!

Революция –
это начало.
Нет, не скошена лебеда.
Кулаков-то у нас не стало,
но другая пришла беда.

Уж другие тянутся руки
к землям русским,
лесам,
степям.
Повороты истории круты.
Вишь, народ наш опять застенал.

Россия!
Моя Россия!
Встанешь ли ты с колен?
Зря ли тебя растили
гордою сотни лет?

Встанешь ли в полный рост ты,
сбросив оковы сна?
Омоешь ли тело в росах,
нечисти разбросав?

Громы гремят за дверью…
Встанет Россия! Верю.


* * *
Будь проклят день, когда я назову
жену женой в том смысле, что не другом…
И побегут трамвайчики за мной,
заполненные жизненным испугом.

Испугом оттого, что стало трудно
вдвоём, когда обоим мир стал тесен,
и вместе перестало быть смешно,
и не поём, как раньше, общих песен.

Будь проклят день, когда я стану мужем
жене, которой больше уж не нужен.
Но славлю бесконечно счастья дни,
что вместе с нею в жизни провели.



* * *
Две птицы с самых разных веток
слетаются порой к одной,
чтобы шепнуть слова привета
и поцелуй дарить весной.

Мы тоже птицы,
но без крыльев,
и в золотистую зарю
роняем вздохи торопливо,
отыскивая ветвь свою.


СОМНЕНИЯ

1.
Одним мои строки не нравятся,
Другие считают их прекрасными.
Кто прав?
Я.
Я их написал.

Одни меня ненавидят за то,
что я коммунист.
Другие любят меня
за мою доброту и бескорыстие.
Кто прав?
Мои родители.
Они меня произвели и воспитали.

Кто-то, прочитав эти строки, восхитится:
- Здорово сказано!
А я с ним или с нею не соглашусь.
Почему?

Многим понравится мой первый постулат.
Это приятно почти каждому
говорить,
что он или она прав (права), лишь потому,
что это сказано или написано им (ею).

Но Майн Кампф тоже был написан.
Кому-то он нравится, а кто-то его ненавидит.
Так прав ли Гитлер, его написавший?
Прав ли фашист, возвысивший одну нацию над другими?
Прав ли тот, кто позволяет уничтожать человека не за прегрешения,
а за то только,
что он другой?

2.
Всё в мире относительно.
Заяц хорош для волка,
поскольку волк его хочет съесть.
Заяц для него вкусен.
Но Заяц плох для капусты, которую тот ест.
Капуста не вырастет, если заяц съест её молодую.
Волк плох для зайца, не желающего попасться к нему в пасть,
но хорош для охотника.
Тот убьёт волка и продаст шкуру,
на деньги от продажи которой
купит себе водку.
Водка хороша для охотника, чтобы развеселить его
и позволить расслабиться после трудной охоты,
но та же водка плоха для охотника на другой день,
когда от выпитого болит голова.


И эта относительность никак не означает,
что всё должно течь своим чередом,
и никто ничего не изменит,
а потому пусть плохой будет плохим,
а хороший – хорошим,
каждый по-своему.
Нет.

Круговорот в природе отличается
от кровообращения человека,
заставляющего думать и совершать поступки
сообразно с образом жизни.

Если ты зверь и живёшь в лесу,
прерии,
океане,
то да,
живи по законам джунглей.
Там так принято и иначе нельзя.

Если ты человек
и живёшь среди людей,
живи по правилам большинства тех,
с кем живёшь.

Тут-то и возникает относительность.
Чего хочет большинство?
Оно хочет многого,
но главное,
чтобы каждый жил для каждого,
не уничтожая другого,
не грабя.

3.
Это родилось исстари.
Объединявшись в племена,
народы,
общества,
люди
создавали для себя общие правила жизни
обязательные для каждого в отдельности
ради того же самого каждого.
Так было в основе.

Потом уже
влезшие на вершины власти
стали изобретать правила,
выгодные не всем, а кому-то.
Тут и пошла чехарда,
с которой до сих пор не могут разобраться.
Тут и пошла неправда.

Не всегда говори, что думаешь,
но всегда думай, что говоришь.

Некто и это высказывание запишет в свой блокнот
и сделает девизом своей жизни,
и будет неправ.
Почему?
А вот почему.

4.
Вы приезжаете в Африку.
Идёте в джунгли.
Встречаете племя полу обнажённых негров каква.
Они ещё не вошли в современную цивилизацию.
Они живут, как тысячи лет назад жили их предки.
С людьми этого племени легко.
Они раньше вас услышат мягкую поступь зверя.
Они раньше вас заметят проползающую змею.
Они смелее и сильнее вас.
И они честны в своих словах.
Если они говорят «Да» или «Нет»,
Не сомневайтесь:
они так и думают.

Если сегодня
в нашем цивилизованном мире
кто-то будет говорить то, что у него в голове,
без учёта того, с кем и когда он говорит,
его назовут сумасшедшим.
А скорее всего – наш мир сошёл с ума.
Мы честность и открытость
называем глупостью,
Осторожность и скрытность – умом.
Мир перестаёт быть человечным.

Надо всё-таки говорить правду,
то есть то, что действительно думаешь.

А с другой стороны.
Всегда ли то, что ты думаешь,
и есть правда?

5.
Мой друг подарил мне свои стихи.
Я прочёл и подумал:
«Какие же это стихи?
Рифмы нет.
Слога нет.
Нет и мелодии».
Хотел так и сказать.
Но другой мой товарищ меня опередил.
Он тоже прочёл те же строки
и вдруг восхитился ими.
Тогда я подумал:
«Странно.
То, что не понравилось мне,
понравилось другому.
Может, я в чём-то неправ?»
И тогда я сказал,
но не то, что сначала подумал:
«Какие же это стихи?»
(мой друг бы точно обиделся),
а совсем иначе:
«Мне кажется, что это вовсе не стихи.
В каждом стихотворении
должна быть какая-то внутренняя мелодия,
а у тебя её нет».
И мы начали спорить,
но никто не обиделся.
И теперь мы честно говорили друг другу,
что думали о стихах.

Значит, всё-таки хорошо,
что я сказал не сразу,
а сначала подумал?

Может, и так,
Но с людьми племени легче.


ПЯТЬ СОНЕТОВ

СОНЕТ О СОНЕТЕ

Сонет нельзя писать пустым
корявым слогом,
чтоб серый дух он не впустил
в костюм свой строгий.

Рождён он счастье описать
и горечь буден.
Что было: друг, отец и мать,
и то, что будет.

Он не для славы - для любви.
С ним миг единственный лови.
Пой песню песен.

Тогда и в чаше бытия
взыграет бодрости струя,
смывая плесень.


СОНЕТ ВЕСЕННИЙ

Уже и льды гусиной стаей
давно уплыли по реке,
и дни, не зная, кто за кем,
ночей часов короче стали.

И вместо снега нежных хлопьев
с зависшей тучи дождь идёт,
как будто в небе пароход,
в порт торопясь, винтами шлёпал.

Земля в восторге изумлённом
покрылась травушкой зелёной,
и молодости не до сна.

Пахнуло первыми цветами,
теплом дохнуло, жар узнали
те дни, что принесла весна.


СОНЕТ ИЗОБРЕТАТЕЛЮ

И пусть бегут ручьи весенние,
и солнце выкатится в небо,
а за компьютерами гении
сидят, изобретая кредо.

А день слизнёт ночные мороки,
бока для солнца обнажая.
Мысль в мониторе, что на столике,
невероятное рожает.

Курсор летает перепёлочкой,
по строкам весело порхая,
не замечая, что уж к полночи,
жизнь за окошком затихает.

Но ты не спи, изобретатель!
Люби, чего живёшь ты ради!



СОНЕТ ПРОБЛЕМНЫЙ

Горизонтальны горизонты,
но вертикален солнца луч.
Полёт горизонтален туч,
дождь вертикален отчего-то.

Горизонтальны наши мысли,
но вертикален результат,
ни в сторону и ни назад,
он словно падает к нам с выси.

Весь мир поделен горизонтом
и вертикальностью луча,
хотя весь космос кем-то соткан
округлой формою мяча.

Как вертикали, параллели
создать окружности сумели?


СОНЕТ РОДИНЕ

О, Родина! Придёт ли день, когда
в дней череде твоих бурливых,
чей плеск волны столь говорлив их,
вздохнут деревни наши, города?

Люблю тебя превыше славы
и боле всех любви утех.
Не посчитай слова за грех.
Все на любовь имеют право.

Ты нам с рождения дана
и нам всю жизнь верна одна
жужжаньем пчёл и небом с просинью.

Тебя хотим и будем чтить,
но что ж не можем получить
свободу ту, за что все бьёмся мы?


ПОЭМЫ

ГОРКИ ЛЕНИНСКИЕ
поэма

И вот он умер...
Плач досаден.
Не славят музы голос бед.
Из меднолающих громадин
Салют последний даден, даден.
Того, кто спас нас, больше нет.
С. Есенин

Последнее пристанище вождя,
чьё имя прогремело революцией
и прошумело ливнями дождя,
вобрав вселенную от Маркса до Конфуция.

Что думал он, впечатанный в постель,
когда не мог подняться над подмостками,
и так сказать, чтоб шапки набекрень
сдвигались изумлёнными подростками?

И так сказать, чтоб колотил озноб
жиреющего соками народными
клопа от страха, что черёд грядёт
ему платить за всё, за что был проклятым.

Что думал он, когда не мог писать,
а мозг работал, переполнен мыслями?
Но как их выплеснуть? Как шевельнуть кровать?
Какими знаками о будущем всё высказать?

Ведь понимал, что будет вороньё
слетаться и клевать его наследие.
Как людям подсказать, что день придёт,
и возвратятся к людям мысли Ленина?

-------------------

В современном магазинчике
на прилавке книги… книги…
Есть словарь энциклопедический,
Блок, Есенин, Федин, Лидин…

Не берут. Другое чтиво
на читательском подносе.
Детектив берут учтиво
и к очкам своим подносят.

Упираются глазами
в тонки простыни интима.
И бандитов нарожали.
И развратников взрастили.

А над этим над всем уверенно,
чуть прищуренный бросив взгляд,
многотомные мысли Ленина
наши помыслы бороздят.

И стихи.
В них назло всем нытикам
через самое сердце земли
неразрывно крепкими нитями
мысли Ленина пролегли.

И в свершённом они, и в поисках,
в самолёте,
в ракете,
в поезде.
И в пространствах они космических.
Невозможно их даже вычислить.
Каждый день,
каждый час,
секунду
Ленин рядом стоит как будто.
И в любых делах, как поверенные,
мысли Ленина,
думы Ленина.

------------------

Стой, строка!
Не закончил пока,
Оглянись назад!
Врать нельзя.

Каждый ли может
сказать без дрожи,
что никогда
себе не лгал?

Читая Ленина,
все ли уверены,
что день за днём
по нему живём?

------------

Пионерия с именем Ленина,
Отчего же твой горн ослаб?
Ты в хорошее только верила,
Ты на добрых делах росла.

Комсомол, где твоя уверенность?
Справедливости где запал?
Или в долларах совесть потеряна?
Или жаркий огонь пропал?

Новодворская слюною брызжет.
Злобой давится Хакамада.
Жириновский в Москве и Париже
извергает слов канонаду.

Мысли все у народа опутаны
то ли Путиным, то ли путами.
Слева на сердце давят страхи.
Нет царя, но пришли олигархи.

Всем известно: хрен редьки не слаще.
Бедняка жизнь опять пропащая.
Вот и смотрят, а что же Ленин
говорил для всех поколений?

Сколько ждать?
На кого надеяться?
И корова без пищи не телится.
Тучи горькой слезой перегружены.
Дождь стекает и тянется лужами.

------------------

Опустилась заря занавескою.
Колыхнулся от ветра чуб.
Собираются в Горки Ленинские
люди к Ленину, к Ильичу.

------------------

Тебя бы просто так обнять.
Увидеть бы тебя счастливым.
Тебе бы с нами здесь стоять
живым вождём с людьми живыми.

Но, как берёзе не вернуть
среди зимы листву былую,
в тебя метели не вдохнуть,
мехами сердце не раздуем.

К тебе бы сделать только шаг
от ивы, что к плечу склонилась.
Тебя обнять бы просто так,
сказать от всей души «Спасибо!»


За то, что жил,
за то, что сделал,
за то, что весь народ любил,
за наше, за святое дело
себя до времени сгубил.

Но видим, видим мы порой,
что вон идёшь ты среди елей.
Ты так в Россию врос собой,
как будто вся Россия – Ленин.

Так хочется без суеты
чуть свет под утренний туман
к тебе сегодня подойти,
спросить:
- Теперь что делать нам?

------------

И снимаются с книжных полок,
чтобы сверить свой шаг во времени
сотни, тысячи раз многотомные,
многодумные мысли Ленина.



ВПЕРЁД ОБРАТНЫМИ ШАГАМИ

Поэма

Катилось время по планете
сквозь часовые пояса,
где по часам и солнце светит
и море дышит по часам.

Бил барабан секундо-ритмы.
Весь мир на ритмы расклешён.
Но время ото всех сокрыто.
Его не видели ещё

ни короли, ни президенты,
ни академиков глаза.
Оно шагает по планете,
незримо каждому грозя

то оборвать себя внезапно,
то растянуться невпопад.
У времени своя программа,
хоть рад ему ты иль не рад.

Оно живёт во всей природе
тысячелетья и века.
В закате жизни и в восходе –
повсюду времени рука.

Ты не возьмешь его с собою,
не сядешь с ним, как ни проси.
Но есть у времени такое,
что знают все – его часы.

Они меж временем и нами.
Всесильна магия часов.
Всю жизнь по ним определяли
систему космоса кругов.

Баллада о часах

Настенные часы
едва видны впотьмах,
и стрелками усы
секунд сверяли шаг,

чтоб каждая была
точь-в-точь одна к одной,
чтоб мир не застывал,
и дни шли чередой,


равняя к году год,
катясь из века в век
сквозь млечный звёзд поток
из-под закатных век.

И винтики в часах
крутились день и ночь.
Неведом был им страх,
что нужно превозмочь.

У них особый мир,
и жизнь у них своя.
Здесь точность правит пир.
Здесь время всем свояк.

Тик-так, тик-так, тик-так...
Всё так, всё так, всё так.

А всё вокруг неслось
в галлактикокруженьях,
всё пело, всё цвело
в озёрных отраженьях.

Тик-так, тик-так, тик-так...
Всё так, всё так, всё так.
_______________

Часов настенных маховик
любил порядок строгий.
Он так привык, он так привык:
вращать над миром годы.

Колёсики и винтики
своё любили место.
Была одна политика –
политика прогресса.

Маховик давал движенье,
направлял часы вперёд
в ту строну, где хорошея
из ночи плывёт восход.

Где не путаются струны,
не ломаются смычки,
песнь трескучую разумно
прекращают петь сверчки.

Им спешат на смену птицы.
Запевает громче хор.
А часы должны крутиться
на осях железных хорд.

Тик-так, тик-так, тик-так...
Всё так, всё так, всё так.

Висели тихо ходики,
тикали во всю.
Мастер слышит: Ходите?
И не дует в ус.

Но вдруг явилась ржавчина
откуда ни возьмись,
и всё переиначила.
Всем изменила жизнь.

Поползла по валикам.
Брызгая слюной,
Говорила ласково
О судьбе иной.

- Что за удивительный
вы, винтики, народ.
Для чего спешите вы
вперёд, вперёд, вперёд?

Говорила ржавчина,
ржавчиной соря:
- Каждому назначена
только жизнь своя.

Каждое колёсико
пусть живёт собой.
Спросится, ни спросится,
сбой будет, ни сбой.

Ты живи по-своему,
радуйся себе.
Часовщик? А что ему?
Он уж поседел.

Что ему понравится,
То и делал он.
Где же демократия?
Старое всё вон!

Зашумели винтики,
болтики, шурупчики
И пошли в политику,
Ржавчиной научены.
Все одно заладили:
Дать свободу каждому.
А в часах разладился
Механизм налаженный.

Этот влево.
Этот вправо,
тот немного наискось.
Тот назад себя направил.
Тут такое началось!

Кто спешит, кто приотстанет,
Кто на месте вьёт волчком.
Бедный маятник не знает,
Как идти и что при чём.

Кто главнее, кто сильнее,
Кто умишком поослаб,
На кого теперь надеясь,
Можно тикнуть раз хотя б.

Тики-тики, тики-так.
Всё теперь совсем не так.
……………………

Мастер наш листает книгу
О земных своих часах,
Сам себе даётся диву:
- Механизм совсем зачах.

Что случилось? В чём причина?
Кто нарушил мерный ход?
Всё по рангу. Всё по чину.
Всё работало. И вот…

Просмотрел я, видно, где-то,
Что-то сам недоучёл.
Говорят – их песня спета,
Но поборемся ещё.

Не бросать же их на свалку.
Я к часам своим привык.
В мире должно быть порядку…
Инструмент взял часовщик.

Нацепил на нос очёчки,
Зренье что б не подвело,
Разобрал часы до точки
Всем хулителям назло.

Часовщик стал мудр с годами,
Дело знал и понимал.
Если нервы чьи-то сдали,
Бить не стоит наповал.

Механизм устал – понятно,
Вкралась ржавчина в него.
Вычисти и ставь обратно.
Удаляй, кто в нём негож.

Замени другим, получше,
Поновей и поцелей.
Тот, кто ржавчиной окручен,
Оскобли и смажь затем.

Смазка – праведное дело.
Всем должно быть жить легко,
Чтобы ржавчина не ела,
Низко ты или высоко.

Время, брат, оно не шутит,
Не задержится, не жди.
Каждый винтик ему нужен
На его большом пути.

Шестерёнки воздух брея,
Друг за дружку уцепясь,
Все работают на время,
Как любой другой из нас.

Все мы в мире механизма
Тех космических часов,
Что вращают наши мысли
По спиралям вещих снов,

По реалиям событий,
По извилистым путям,
По дорогам сплошь разбитым,
Лабиринтами крутя.

Все мы - винтики природы
для того лишь и живём,
чтоб закаты и восходы
не угасли день за днём.

Чтобы каждое созданье,
В мир насущный приходя,
Счастье жизни своей знало,
и живёт оно не зря.

Мы уйдём, а время вспомнит:
Этот винтик был не ржав.
Он планету на ладони,
Как любовь свою держал.

Он любил её и холил
Для себя и для других,
Как для всех безмерно море,
Как для всех поётся стих.

Часовщик пригладил седость
Старой мудрой головы.
Всё в часах на место село.
Всё, что плохо, заменил.

Толк – и маятник сорвался
В свой привычный вечный ход.
Знатно мастер постарался.
Да хорош в часах народ.

Время вечного потоки
Глухо стукнули в причал,
И родившийся ребёнок
Возле матери вскричал.

Тик-так, тик-так, тик-так...
Всё так, всё так, всё так.

Мой старший брат

Мой старший брат, зачем ты прежде
Ушёл из сложной жизни нашей,
Когда надежда ещё брезжит
Иной раз, может, ярче даже?

Уж не отметим юбилей твой,
Не сядем, как у нас бывало.
И ты не скажешь: «Наливай, что ль!
Чтобы не тратить время даром».
 
Не взлает пёс, не вскрикнет чайка,
волна не скатится с весла.
Полночной темью в море чарку
луна яйцо своё снесла.

Сдув облако пушистой пены,
губами к берегу припав,
как пиво, пьёт бокал свой первый
беспутный ветер шалопай.

Но сколь ни пьёт – луна свободно,
скрутившись в жёлтенький пятак,
то вверх, то вниз скользит по волнам…
Не затеряется никак.
 
Нам было в жизни всё подспудно.
Луне ли звёзд не разгадать?
Ты с нами в праздники и будни,
старшой, как  с малышами мать.


Всё становилось в доме чётко,
когда ты, старший, приходил,
из куртки вынимал отвёртку,
исправить холодильник «ЗИЛ».

Волшебная отвёртка эта
чинила всё и всем подряд.
Теперь ты смотришь лишь с портрета,
мой старший брат.

Что в этой жизни поломало,
что оборвало жизни нить?
Мы поднимались утром рано,
Чтоб к морю Чёрному спешить.

Оно раскатисто и шумно
Встречает смелых рыбаков.
Нас не страшат ни волн разгулы,
Ни натиск северных ветров.

На лодке покидая город,
Срезая волны пополам,
Мы вдаль плывём, откуда горы
Уж кажутся поменьше нам.

Стихия водная под нами,
Десятки метров глубины.
Здесь ни политиков скандальных,
Ни перевёрнутой страны.

Природа волн волнует сердце,
нас чаек громкий клич томит.
Мы любим море наше с детства
За мощь и беспокойный вид.

Мы в море все учились плавать,
и, сдерживая нашу прыть,
поддерживал ты крепко справа,
чтоб влево мы сумели плыть.

Оно осталось, море наше,
А ты ушёл от нас, мой брат.
Ты, что учил нас жить, как старший.
Ушёл так рано. Как же так?

Для всех и для меня ты мастер.
И мастера любили все.
Все знали – всё тебе удастся.
Ты можешь справиться со всем.

Ты можешь – мог. Теперь не можешь.
Я сам держу свой инструмент
И знаю – ты мне не поможешь,
А, впрочем, нет, конечно, нет.

Ты часто вновь перед глазами
Мне говоришь: так и держи
Свой курс, и что бы ни сказали,
Своею честью дорожи.

Не отступайся, раз уж начал,
Всё делай чётко до конца.
Я сам всё делаю на даче,
Нет ни тебя, брат, ни отца.

Но помощь вашу ощущаю,
Отвёртку взяв ли, молоток.
Вас непременно возвращает
Мне властный времени поток.

Тебе я благодарен, брат мой,
За то, что ты людей любил,
И что плохого никогда ты
И ничего не делал им.

Ты соткан был из совершенства
добра и скромности своей.
Ты не мечтал ни о наследстве,
Ни о коронах королей.

Ты был в труде и этим в славе
И как народный депутат,
Себе и гроша не прибавил,
как ныне все спешат подряд.

Мой брат, да я горжусь тобою.
Не многим эта честь дана.
Хочу я быть тебя достойным.
А время скажет всё сполна.

Поставлен памятник. На нём ты
С магнитофоном на века.
Глаза задумчивы. Простёрта
Вперёд умелая рука.

Ты звукотехник, мастер звука,
с тобою делалось кино.
Но кто же знает? Вот в чём штука.
Ну а тебе то всё равно.

Не славы ради ты ночами
Обдумывал чужой проект.
Не для того чтобы начальник
Вложил десяточку в конверт.

Ты о работе беспокоясь,
Считал, что в каждом на земле
Рабочая должна быть совесть
И подчиняться только ей.

Был винтик? Да. Но очень нужный.
Тот, без которого подчас
Часы хрипели бы натужно,
А время путало бы нас.

Мой старший брат, зачем ты прежде
Ушёл из сложной жизни нашей,
Когда надежда ещё брезжит
Иной раз, может, ярче даже?

Но, может, понял ты, что боле
Тебе семью не прокормить?
Ведь оборвалась в жизни поле
Истории суровой нить.

И киностудию прикрыли,
И бывший главный инженер
Извозом занялся постылым.
Но это ли тебе пример?

Нет, ты не знал и ты не думал,
Что доллар отточил клинки,
Что ветры бизнеса задули,
И вышли алчности полки.

Но видел ты, что дело плохо.
Быть может, это привело
К тому, что ты однажды охнул,
Навечно опустив чело.

Я не виню тебя, но, брат мой,
Зачем ты рано так ушёл?
Мы были счастливы когда-то…
Нехорошо.

И ты не знаешь, может, лучше,
Всё, что случилось с той страной,
Где сосны на скалистых кручах
Врастают вязью корневой.

Где море, горы и долины,
Из горизонта в горизонт.
Краёв им нет. Никто за ними
Конца и края не найдёт.


Огромен край наш. Нет сравненья.
Никто не может превзойти.
И ты не знаешь, к сожаленью,
иль к счастью всех перипетий.
 
Но всё же расскажу немного.
Хоть этим душу облегчу.
Луна сегодня в небе строга.
И ей не в радость горечь чувств.

Земельный вопрос

Под зиму в село Орехово
к родичам погостить
как и каждый год, я приехал:
увидеть сельскую жизнь.

Михаилу восемь десятков
жизни исполнилось всей.
Бывало мы с ним на рыбалку
ходили на карасей
на озеро, за полем сразу,
в объятиях у камышей.

А нынче болезнь, зараза,
пришла к нему.
Что ж, постарел.

Устало смотря в мир глазами,
засевшими среди морщин,
нелёгкую жизнь он буравил
сознанием старым своим.


Хорошо, что жена не робка –
сестрица моей жены –
на стол накрывала ловко
колбаску, соленья, блины.

Сидели за рюмками водки,
неспешный вели разговор,
и был он совсем не коротким,
но очень на выводы скор.

- Бывший совхоз наш распался, –
начал рассказывать дед, –
а я сорок лет в нём старался,
трудился до склона лет.


Меня уважали, не скрою.
Бездельничать не любил.
Квартиру нам дали с женою.
Её труд тоже учли.

То премии, то медали.
К тому ж я войны ветеран.
Во всём нам всегда помогали...
За это и выпить пора.

Мы чокнулись рюмками звонко,
глотнули, тепло растеклось.
А ветер вечерней позёмкой
стучал хлопотливо в стекло.

Знавал я совхоз этот прежде.
И знали его в стране.
Миллионер был – не меньше,
о многих тогда он радел.

Томатами да огурцами
снабжал чуть не каждый дом.
Совхоз этот не бросали.
Сельчане любили его.

Случилось ушёл вдруг из жизни
директор, и в память о нём
площадь назвать его именем
решили всем сходом, селом.

Так было давно. Продолжался
рассказ моего ви-за-ви:
- Совхоз, как сказал я, распался
с развалом советской страны.

И разом посыпались беды.
Беда не приходит одна.
Рассказчик оратором не был –
взял рюмку, чтоб с горя до дна.

- Теперь мы живём по-другому.
Не радостен жизни сев.
Что скажешь? – Горячую воду
обрезали в доме совсем.

Не можем звонить из квартиры.
Какой-то, наверно, бандит
сказал, что село не платило,
и станция наша стоит.

Шестьсот сорок три человека
земли получили надел.
Тот стар уж, а тот калека.
Землица таким зачем?

Такая вот вышла награда.
Да что с нею делать-то нам?
Правители двинули вправо,
а мы где-то слева там.

У них всё в порядке, значит.
Приватизация набекрень.
Им и заводы и дачи,
а нам наделы земель.

Но где же достану я трактор?
За что я бензин куплю?
Какой же я приватизатор?
Никак до сих пор не врублюсь.

Советует нам секретарша
в конторе: Пишите отказ.
Работать нет сил – воля ваша.
Найдём арендаторов враз.

Богатых, что в полном достатке,
немного в стране, ну да есть.
Они арендуют участки
хороших доходных земель.

Налей, выпьем мы на дорогу.
Пиши, только не испишись.
Ещё поживу я немного.
Хотя какая тут жизнь?

Так много земли мне не надо.
Участок для гроба велик.
Два метра с оградкой и ладно.
И тут замолчал мой старик.

Сонет-баллада о России

Россия-путница с порога
Сошла негаданно, нежданно.
А перед ней река в туманах.
Да странница не знает броду.

Не утонуть бы ей в глубинах.
Страна застряла на распутье.
Куда идти и где же путь ей?
Ах, для чего свой дом разбила?

Направо бед грозящих много,
Налево старые сугробы,
Где похоронный марш сыграли.

И поводырь, глаза закрывши,
Идёт и, слушая, не слышит
Вперёд обратными шагами.

Эксперимент

Мы все больны экспериментами.
А вдруг. Авось. Да как-нибудь.
И всё ждём лета. Только это ли
Нам принесёт добро и суть?

Да летом легче. В нём теплее.
В нём солнца больше как ни как.
Но будут зимы с ветровеем
И обязательный мерзляк.

И что тогда? А время катит
На всех раскрытых парусах.
И человек – судьбы искатель
В сомненьях пальцы искусал.

И замирает, будто в шоке,
Попав в чужой эксперимент.
Он хочет жить. Он счастья хочет.
А времени на опыт нет.

Народ не проба для пробирки,
С увеличительным стеклом.
Народ не манекен безликий,
Не клетка кожицы, не клон.

Его нельзя кромсать и резать,
Эксперименты проводя.
Народ стихия мощных лезвий.
Он может сам себя взорвать.

И разлетятся пух и перья,
Зальются кровью берега.
И в темноту, и в свет не веря,
Вспылают по полям стога.

То будет ненависти пламя
Стихийным гневом рождено.
И будет бунт неуправляем.
А время будет всё равно.
 
Время

Ни уйти от времени, ни скрыться
Под водою, в небе, на земле.
Время не кусок любимой пиццы,
Не глоток волшебный «Божоле».

Время пробирается к нам в души,
Поминутно путаясь впотьмах.
Время нас со временем задушит
Стрелками на временных путях.

Поселились в жизнь мы лишь на время,
И всегда у времени в долгу.
В бесконечность времени не верим,
А потоки времени бегут.

И шагами поле жизни меря,
Каждый должен в этой жизни знать:
Мы отстать назад всегда сумеем –
Надо бы вперёд не опоздать.

Время и я

Морж трётся об айсберг шкурой.
Впереди за горизонтом
На льдине белой ладони
уселся Северный Полюс.
И сам я с собою спорю,
что больше давит мне болью:
любовь ли к этим широтам
иль к чащам с медведем бурым.

Раскаты грома грохочут.
Всё небо украли тучи.
Молнии белые пики
Резко врезаются в землю.
Я вижу. Люблю. Приемлю.
Кто-то сидит, не пикнет.
А я уже весь закручен,
Ливнем уже всклокочен.

Время, со всеми прощаясь,
мчит по глобусу круглому.
Весь мир собой обнимает
Виртуальными поясами.
Руки крылами расставив,
Я за ним не успеваю,
по лужам осенним хлюпаю,
землю ногами вращаю.


ПЕЧАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Грудастая норвежская девушка,
мы с тобой в Лонгиербюене,
только ты за окном с занавескою,
а я дорогою длинною

иду за Полярным кругом,
где нет чёрного хлеба,
и солнце, будто с испуга,
никак не уходит с неба.

Уж полночь на душу грянула,
ледник улыбнулся весело,
а по небу крачки стаями
с утра до утра и до вечера.

Увидел тебя я весёлую,
кому-то всегда желанную,
вспомнилась мне история,
что здесь протекла печальная.
______________

Полярной апрельской зимостью
снега распластались пышные.
И гордо ступая, вышли
горы – гордые витязи

Длинны шарфы ледниковые,
к морю концами сброшены.
Солнце лучами крошится,
в зеркале вод заковано.

Лучи разметая вдребезги
и рассыпая брызгами,
ветер по фьордам рыскает
возле крутого берега.
____________

Две девушки, две молодушки,
красавицы полногрудые
пошли погулять по воздуху,
расставшись с делами будними.

Суметь бы им крикнуть вовремя:
одни не гуляйте, девицы.
Да кто же услышит горные
слова? И кто им доверится?


И правда – в горах так весело
брать в пригоршни небо чистое,
не знать, что судьба наметила.
А жизни ещё учиться им.

Нина с личиком лунным
круглым и нежно-белым
любит свою подругу,
знает все её беды.

Анна слегка помладше
слушает Нину во всём.
Дружбе их самой важной
в мире всё нипочём.

Обе студентки колледжа,
обе мечтают быть замужем.
Снег под ногами расходится
нехотя, видно стар уже.

Им и щебечется весело,
весело им хохочется.
Солнце над облаком свесилось,
в глаза девчоночьи смотрится.

Оно и сказать бы радо им:
бегите, бегите, девочки.
Да поздно. Беда уже рядом,
укрыться от неё уже нечем.

___________

Шпицберген страна скалистая,
утыкана горными пиками.
Там ледники неистовы
птичьими полны криками.

Там по безмолвью снежному
грустно олени бродят,
трудно под снегом нежную
травку себе находят.

Хитрый песец по кручам
к птицам ползёт, охотясь.
Он воровать научен
яйца в гнезде без спроса.

Белый медведь, хозяйствуя,
к нерпе крадётся слабой,
чтоб не увидела сразу,
нос прикрывает лапой.

Это в его обычае.
Это его питание.
Но он ко всему привычен.
Он существо всеядное.

Всё в этом мире сверено.
Всё целесообразно.
Тот, кто в себе уверен,
тот и победу празднует.
___________

Милые славные девушки
по  гребню горы шагают.
Посёлок внизу норвежский
в бликах солнечных тает.

Долго тропинка вьётся.
А за добычей слабой,
белый медведь крадётся,
нос прикрывая лапой.

Мишка совсем малышка
трёх лет не более отроду.
Матери он лишился,
теперь вот страдал от голода.

Чуть приотстала девочка
в белой шапочке вязаной.
Сильный бросок на беспечную.
Лапы схватить обязаны.

И закричала бедная,
вырваться в страхе силясь.
Тут же подружка верная,
в медведя вцепилась с силой.

Медведь невысок был ростом,
да дикий ведь зверь и очень,
первую добычу бросил.
в другую вонзил свои когти.

А эта сама чуть живая
кричит: «Убегай, подруга!
Держу тут его пока я,
он связан со мною туго».

Анна, крича и плача,
скатилась с горы к посёлку.
А снег на её удачу
был мягок и не очень тонок.


Испуганные норвежцы
выскакивали из домов.
Трагедию поняли прежде,
чем смысл долетавших слов:

«Там Нина… медведь… скорее!»
Снегоходы наверх неслись.
Но  где там? Разве успеешь?
Давно оборвалась жизнь.

Медведь, от людей сбегая,
оставил одежды рвань.
Пули его догнали
цепью смертельных ран.

Солнце горело пожаром,
вселенная вся цела.
А на снегу чуть дрожала
кровь каплей - дружбы цена.
 


МОЯ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ - ЧЕЛОВЕК
Поэма о важном
      
1
И в Тамбове я помнил про Крым,
но не тот, что в руках был Батыя,
а другой, что себе я открыл,
раздвигая небесные крылья...

Я родился под сердцем его,
беспокойным в чреде революций.
Моё детство счастливо легло
в колыбель симферопольских улиц.

Звёзды добрыми были в тот день,
как и тысячи звёздных лет прежде.
Я родился, и должен теперь
оправдать их большие надежды.

Через первые годы мои
говорливые воды Салгира
животворной струёй протекли,
открывая сокровища мира.

2
Мой край, что опоясан пеной моря,
подарен мне пять тысяч лет назад.
Я скиф, я тавр,
и пусть со мной не спорят.
Не опровергнуть слов, что я сказал.

Мой слог пророс из хеттского наречья,
славянским распустившимся цветком.
Шумеры и аккады из Двуречья
не знали, но мечтали о таком.

Мои слова рождаются из песен,
назад пять тысяч лет напетых мне.
Кто знает все любви большой предтечи?
И на какой плывут они волне?

3
Ещё тогда волна ласкала берега
горы, уснувшей возле моря, как медведь,
что б я сегодня к морю Чёрному шагал,
чтобы сегодня мог о Чёрном море петь.

Какие б ветры ни гуляли над тобой,
мой край любимый, где родился я и рос,
я крымский скиф и тавр, и я навеки твой,
и прорасту через тысячелетье гроз.

4
Я скиф, я тавр, я россиянин,
на русской крови я взращён,
на четверть чех и молдаванин,
поляк и белорус ещё.

А если глубже покопаться,
ио мой прапрадед турок был.
Его в Россию взяли в рабство,
мальчонкой -
он смышлёным слыл.

В России вырос, оженился
на русской девице как раз.
И хоть давно сам обрусился,
но дочка Туркиной звалась.

А уж она, на белоруса
любви тенёта разбросав,
мне мать родила белорусскую,
вложив турецкие глаза.

5
Я не любитель наций никаких.
Ведь я родился интернациональным.
Не нужно говорить  мне «Ну и псих!».
Я русским вырос под звездой братанья.

Да, русские прошли через монголов,
оставив у себя следы татар
и поглотив их корни в русском слове,
как поглощает небо дым и пар.

И облака плывут и небо красят,
хоть небо хорошо само собой.
Впитали мы и англичан и басков,
французов, немцев, как никто другой.

Мы русские во всём гостеприимны.
Таков обычай на моей Руси.
Всех принимаем и в труде, и в гимне,
любовь ко всем с пелёнок мы растим.

Но все ли? Вот вопрос задам вначале.
Ответ не ляжет в строчку без печали.

6
Вопросами на площади палатки
у здания правительства стояли.
Татары крымские в руках кепчонки жали
и голосили, что не всё в порядке.

Их Сталин, мол, убрал совсем из Крыма
за чьи-то смерти, за предательства отдельных.
Плохих в любом народе меньше – верно.
Но истина не сразу всем открылась.

Когда Батый на Русь ордами двинул,
жёг сёла, русских женщин забирая,
копьём в чужую землю упираясь,
он не считал себя несправедливым.

Но то была пора средневековья.
Цивилизация пришла в народы.
В народе русском поговорка ходит:
Глаз вон тому, кто старое припомнит.

Крым русский ли, татарский, украинский?
Такой вопрос казался раньше детским.
Все знали лишь одно, что Крым советский.
И всем один закон был для прописки.

7
Прошли года, но память не уходит.
Прибалтика, Молдавия, Кавказ.
Весь мир перекосился, стал уродлив.
Рознь наций лопухами разрослась.

И листья лопухов, что глушат совесть,
врастают в улицы и транспорт городов,
в смертельный муджахеда прячась пояс,
выглядывая из парламентских домов.

Почто? Зачем? Кому всё это нужно?
Пройдут века, и больно будет всем
за это время жидкое, как лужи,
и грязное от мрази лживых дел.

Зачем живём?
Берёзы не ответят,
прошелестев стихами под рассвет.
Мы на земле все маленькие дети.
Купели нашей миллиарды лет.

Миг нашей жизни должен быть достойным,
зерном, проросшим колосом хлебов,
где каждый колос счастлив тем, что волен,
и для всемирной жатвы он готов.

8
Я скиф, я тавр, я киммериец,
я славянин и в чём-то грек.


Моя,
прошу вас присмотритесь,
национальность – Человек!

И я пою мою поэму
национальности своей.
Иную веру не приемлю.
Я верю ценности людей.

Ни раса, ни национальность,
ни вера в чьё-то божество
не успокоит мир наш славный,
не даст нам счастья торжество.

Лишь только вера в человека,
лишь только вера в день-деньской,
когда нет наций, нет расцветок,
нам принесёт любовь с собой.

Я скиф, я тавр, я киммериец,
я славянин и в чём-то грек.
Моя,
прошу вас присмотритесь,
национальность – Человек!


ШУТКИ

* * *
Из мухи делают часто слона.
Слоны превращаться умеют в мух.
Правда бывает многим видна,
да не произносится ими вслух.

Над правдой всегда кружит вороньё.
Здесь часто соседствуют ложные рифы.
Здесь часто бывает и падаль-враньё.
А на это слетаются даже грифы.

Примечание: Просьба не путать слово «грифы»
с фамилией Грефа, если даже
такая ассоциация и возникнет.


ПОЭТУ СЕБЯЛЮБЦУ
Пародия

Я ненавижу, всех любя.
Себя любя, всех ненавижу.
Пишите больше про меня,
тогда и вас я не обижу.

Могу я всё, что не умею,
умею всё, что не могу.
Боюсь, что всех людей смелее,
но на медведя не пойду.

Хочу, чего совсем не хочется
И ненавижу, что люблю.
Всем друг в своём я одиночестве.
Себя в себе стихом ловлю.
………………….

Я был бы там,
когда бы не был здесь.
Я был бы мёртв,
когда бы не был жив.
Я был бы частью,
если б не был весь,
На всё свой взгляд незримо положив.

У нелюбви несчастная любовь,
а смерть не может быть без жизни.
Не каждый – это не любой.
Скажу не брызни, значит, - брызни.



ЧЕТЫРЕ ЧЁРНЫХ ХЛЕБЦА

Муж жене записку
в шутку написал,
что собрался быстро
и в горы убежал:
«Четыре чёрных хлебца
я взял с собой в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу».

Жена пришла с работы
и, остолбенев,
прочла, покрывшись потом,
записку на столе:
"Четыре чёрных хлебца
я взял с собой в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу".

А муж, смеясь над шуткой,
пришёл домой один:
и ни одной минутки
в поход он не ходил.
Четыре чёрных хлебца
не брал с собой в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд,
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу.

Но на столе записка.
сплошная чушь одна.
Поверила так быстро
глупая жена.
"В походе муж любимый
может ведь пропасть.
Побегу за ним я,
попробую догнать.
Четыре чёрных хлебца
взяла с собой в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд,
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу».

Шутник муж чуть не плачет:
пропадёт жена,
укладываться начал
по списку всё сполна:
Четыре чёрных хлебца
взял с собой в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд,
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу.

И тут раздался голос
Супруги за спиной:
- Куда собрался, голубь?
И я пойду с тобой.
Четыре чёрных хлебца
возьмём с собой в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд,
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу.

Поверила я что ли,
что ты уже в пути?
Я знаю, ты без соли
не мог в поход уйти.
Четыре чёрных хлебца
не взял бы ты в поход
и луковицу с перцем,
и с сыром бутерброд,
картошечку, морковку,
консервы, колбасу,
кружку, вилку, ложку,
ведёрко на весу.

Без жены любимой
не взял рюкзак бы свой.
В этом суть картины,
в этом песни соль.


А К Р О С Т И Х И


ПАПЕ КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ

Пришло прощанье с летом.
Ароматов стая
Пролетела следом,
Ели огибая.
Косо глядя в лужи
Осенних круглых линз,
Дождь кричит: «Подружимся!
Не бойся! Сторонись!»
Юбкой разукрашенной –
Разноцветны листья –
Осень прихорашивается.
Жаль некому жениться!
Да пусть поплачет осень.
Если даже катятся
Непрерывно слёзы,
Из них потом в морозы
Яркий снег появится.



НИКОЛАЮ ГЛАЗКОВУ ВЕРТИКОНАЛЬНЫЙ
( то есть по вертикали и диагонали)

Николаю Глазкову
Иисусу таланта,
Как романтику слова,
Осторожно бокалы,
Лоб легонько наморщив,
Аккуратно наполню.
Юг не юг без хорошей
Гаммы игр винной крови.
Лейтесь легче и шире
Ароматы Бастардо!
Заливайте заливы
Красной маской парадной!
О, быть только живому,
Верить всем  увлечённо.
Увлекаться ж  муссонно
Николаю Глазкову.


ОСТРОВОМУ СЕРГЕЮ ВЕРТИКОНАЛЬНЫЙ
               
О, как вам трудно пережить
Ссыханье душ, зуд новой раны,
Тот день, что вновь заставил ныть
Репризой память ветерана -
Обюрокраченных людей,
Витиевато бодро врущих,
Остроконечных, вездесущих,
Между умами без идей.
Услышь,  услышь, судьба, призывы
Страны не сдавленных, хоть битых.
Единство тем, кто мог счастливым
Родится на работе сытым.
Горды они в горах и в поле,
Ежеминутно лесом, морем
Юдоль земную любят с горем.


ВАЛЕНТИНЕ

В далёком краю на Шпицбергене
Арбузы не продают.
Лежат там снега лишь безбрежные.
Едва ли найдёшь в них уют.
Но где бы вы ни бывали,
Только зайдите сюда
И поговорите с Валей.
Не будет у вас печали.
Ей будете рады всегда.