Свиток тринадцатый ковчега метапоэм реквием, 20

Двадцатый, жить пришлось в котором,
Ходил на подвиг   и разбой.
Картёжник с вечным перебором
Краплёный, атомный, рябой.

Прозрений век и заблуждений,
Вдыхавший трёх империй дым,
Отвыкший преклонять колени
Перед небесным и земным,

Ты, громоздя скребницы неба,
Менял охотно быль на небыль.
 Горчила мне твоя кутья.

Герой труда с  блатной повадкой,
На деньги, власть и славу падкий,
Прости, тебе я не судья.
2
Прости, тебе я не судья
И не налоговый инспектор.
По мере сил латал  и я
Плащ-саван твой из химкомплекта.

Я оставляю письмена
Под крышей неба колокольной
Совсем, как  жита семена,
По схеме дедовской, трёхпольной.

Авось,  не все плоды земли
Доступны  жвалам  чёрной тли.

Соль не желая сыпать к ссорам,
Язвить упрёками порок,
Исполнив заданный урок,
Хлеб оставляю репортёрам.
3
 Хлеб оставляю репортёрам,
Кипучей стае продувной,
А сам на возрасте матёром
Взойду в Ковчег, как   новый Ной.

В  снастях смолёных свист неистов,
Потоп посудине под стать.
Лжецов, певцов и журналистов
К рулю не должно допускать.

Расписывая судовые роли,
Век-кадровик  им дал излишек воли
Над волнами людского бытия.

По ним и я пускался в Божьем страхе
Под парусом  из собственной рубахи.
Ведь память – утлая лодья.
4
Ведь память – утлая лодья,
Как лапоть Хейердала Тура.
Тому особая статья,
Глубокая литература.

Мой лот не достигает дна.
«Агу-Агу» и  «Аку- Аку» -
Почти одно, и цель одна,
И курс – согласно зодиаку.

 На рифах  рифмы - ржавый сор:
Сгнил дважды «Нетте Теодор»
 И не нуждается в покраске.

Стремянка-лесенка не трап.
Как мичманка в болоте шляп,
Ты был велик по-океански.
5
Ты был велик по-океански,
Суров и ласков, как монарх,
Потёртый флаг американский
Носил нашлёпкой на штанах.

Пил в невесомости из тубы,
 Был низок духом и высок
 И трубы подставляли губы,
А скрипки - сердце и висок.

Гордыни грех повальный, свальный,
И благовест и звон кандальный…

Век синтетических дубин
Отмечен  истовым служеньем,
Лица  не общим выраженьем,
Величьем мелей и глубин.
6
Величьем мелей и глубин
Мой век с любым поспорит морем,
Из герметических глубин
На бедном суржике гуторя.

Филологических утех
Оставя бантики и рюшки,
Он добывал из угля мех,
И пил печаль из медной кружки.

Потом окрестное ворьё
Посуду сдаст во вторсырьё.

Нещадно кожу  драл со спин,
Узлы затягивал потуже
И будни праздников не хуже
Окрашивал в гемоглобин.
7
Окрашивал в гемоглобин
Мне детство век гематогеном
И кровь горячая рябин
Плутает по петлистым венам.
На вырост, щедрою рукой
Набит тюфяк  древесной стружкой.
Спи, милый, вот тебе покой
И сторож с мерной колотушкой.

 Не прошуршит в соломе мышь.
Уснуло Солнце, спи малыш.

 Порядком русским, христианским
Смежает веки мирный сон,
Ведут хрустальный перезвон
Бокалы с праздничным шампанским.
8
Бокалы с праздничным шампанским
И мишура и канитель,
Со всем усердием шаманским
Боготворимая постель.

Покрой смирительной рубашки
А-ля Юдашкин и Карден
И чёртики на промокашке
Узилищных цементных стен,
И клюква в сахаре по вкусу,
Десерт московскому улусу.

Век  многим бесам угодил.
Родимых пятен пентограммы,
Чтоб место было для рекламы,
Пророкам веря, изводил.
9
Пророкам верил и  сводил
 Моря и земли в рукопашной;
Как некий нильский крокодил,
Был сыт и пьян кровавым брашном.

Ходил по острию ножа,
Нередко в ход его пуская
В научных целях грабежа,
Как завещал папаша Каин.

Кровь первородного греха
Есть вечный двигатель стиха
И вечный зов из млечных штолен.

Прогресс нагляден, но не прост.
Переместились на погост
Кресты с высоких колоколен.
10
Кресты с высоких колоколен
Свергал и требовал чудес,
Как автор, был самодоволен
И с членской книжкою и – без.

Век вкривь и вкось повозкой правил,
Ловил наживку жадным ртом,
Заботу о душе оставил
За недосугом – на потом.
 

Летел в огне над дымными горами,
Добыв билет по смертной телеграмме.
Полпота Лениным будил
И в демократию игрался,
Со всем, чем можно, расплевался
И всё, что можно, утвердил.
11
И всё, что можно, утвердил,
На свой аршин особый меря,
И дружбу с числами водил,
В эсхатологию  не веря.

«…надежду всяк сюда входящий»
Менял на «каждому  - своё»
И зов сирен, беду сулящий,
Манил к кормушкам вороньё.

К концу двадцатой пятилетки
Угомонился кенарь в клетке.

Он  был в судьбе своей не волен,
Грехом наследственным влеком,
Вен влагу  путал с молоком
И всеми бедами был болен.
12
И всеми бедами был болен
За исключением одной:
Тех, кто под солнцем обездолен
Не звал досрочно в мир иной.

Рецепта счастья вечной жизни
Не отыскался эликсир
Ни в «Ну-ка, солнце, ярче брызни»,
Ни в книжке «Мастер и мессир».

В конце тринадцатой главы
Своей мне жалко головы,
Забитой впрок ненужным сором. 
Не попрекни чужой виной
Меня, мой критик разбитной,
Родной...
По расставаньи скором.
13
Родной, по расставаньи скором,
Простим друг другу в крайний раз,
Пусть по литературным школам
Линейкой меряют не нас.

Когда не хватит двух аршинов,
Отдам  свои пока взаймы,
Все  церемонии откинув,
Под долгой полою зимы.

Не  беспризорник без билета
Промеж весны, помимо лета -
 В плацкартном, на  курьерском, скором…

Я твой фонарик на крыле
И  всё, что было на Земле,
Прощаясь, обнимаю взором.
14
Прощаясь, обнимаю взором
Своих друзей  нецелый ряд,
 Что в лад гитарным переборам
Молчанье тягостное длят
И остров, крытый тундрой дикой
В рододендроновом  цвету,
И женщин жизни невеликой –
По эту сторону  и ту,

На свадьбе «яблочка» коленце
И каравай на полотенце.

Приснится клацанье затвором
На Богом проклятом посту -
Не я  опомнюсь, весь в поту -
Двадцатый, жить пришлось в котором.
15

Двадцатый, жить пришлось в котором,
Прости, тебе я не судья.
Хлеб оставляю репортёрам,
Ведь память – утлая лодья.

Ты был велик по-океански,
Величьем мелей и глубин,
Окрашивал в гемоглобин
Бокалы с праздничным шампанским.

Пророкам верил и сводил       
Кресты с высоких колоколен,
И всё, что можно, утвердил,
И всеми бедами был болен.
Родной...
По расставаньи скором,
Прощаясь, обнимаю взором.