Стих-отворение. Былинка

Питерский писатель Дмитрий Орехов с восторженными комментариями принес мне почитать не шибко толстую книгу стихов «Водомер» молодого поэта из Сыктывкара Андрея Нитченко. Стихи, действительно, свежие, задумчивые, неординарные:

Ты говоришь – диктует Бог
тебе твои писанья?
Я верю, друг! К тебе он строг.
Диктует в наказанье.

Но больше всего меня порясла последняя часть издания 21-летнего человека – «Закон зеркала» (из записной книжки) Судите сами:

; Совсем не боюсь периодов, когда не пишется. Отлив обнажает дно. Собираю камешки и замечаю мусор.

; Незаурядное – норма, жизнь. Заурядное – заспанность, ошибка.
- Часто ли думаете о смерти?
- Настолько часто, насколько я думаю вообще. Дело в том, что её сознание – основа сколько-нибудь глубокой мысли. Безсмертным не нужно познание, поэзия, красота. Им нечего терять, им нечего обрести. Смерть сообщила нам духовные потребности. Ничто иное.
Не были бы безсмертными сверхлюдьми. Ручаюсь, они даже не подняли бы головы вверх, если бы вообще поднялись с четверенек. Смерть – это привилегия. Мы многим ей обязаны.

; Стих – отворение.

; Убийцы проходят перед ангелами. Что-то мешает увидеть их лица. Ангелы поочередно снимают завесу – бережно, потому что под ней – лица убитых.

; Эта девушка потеряла кольцо на волейбольной площадке. Мы долго искали его. Ворошили палые листья. Было оно там, или оно потерялось где-то еще?
; Мы ищем Бога, думая, что Он просто затерялся среди видимых и невидимых вещей, сдвигаем одну за другой, глядим за ними и под ними. Мы ищем Его так же, как мы стали бы искать вещь, думая, что Он просто спрятан лучше других.
Не предмет, не образ. Даже не дух.

; Собственная жизнь постепенно удаляется от нас. Наступает момент, когда мы можем охватить, выразить, запечатлеть ее – издалека.
Но пережить уже не можем. Акт творчества, кажется, совмещает в себе и «издалека», и «пережить». Вот в чем дело.

; И стариком быть хорошо… Как я чувствую благодать всех возрастов. Молодость – это ведь так мало. И какое благо «наполнить чашу» - прожить много, много, много лет. Всегда с тобой – собственная душа. А с ней – Бог. Потому ни одиночества, ни ущерба нет для тебя…

; Верю ли я в чудеса? Разумеется. Я реалист.

; На что надеется муха, бьющаяся в стекло в конце сентября? Остаться в помещении – попасть под мухобойку, если сейчас летать не прекратит. Вылететь на улицу – околеть от холода.
Вот на что она надеется, тому я и улыбаюсь каждое утро.

; Наше религиознае чувство – колебание, что произнести: «Господи, помилуй!» или «Черт побери!» Дальше редко кто заходит.

; У Розанова не было ни одного внука. Сын (18л.) умер за два месяца до смерти отца. Дочь (23г.) – покончила с собой через 6 месяцев. Другая – Варвара, умерла в 1941 г. в Рыбинске – от дистрофии. Татьяна – в 1975, в полном одиночестве. Розанов, проповедовавший «пол», «плодовитость» - остался без потомков. Самое болезненное и страшное, что мог он себе представить. Точность попадания в самое сердце, в яблочко розановского существа – ужасна. И всё, что он написал на эту тему («Люди лунного света», например) – превращается в пыль одним этим фактом.

; Не уповай на географию. Быть всем необходимо здесь и сейчас. И на известность – она побочный эффект труда. Стол и кровать на площади.
; Не жди «условий» для стихов. Небо, земля и собственная душа всегда с тобой.
; Не переоценивай себя и не прощай безволия. Ты – самый большой деспот над собой. Другим не угнаться.
; Ничего не пиши без любви.
; Мир осмыслен. Если забыл об этом – вина не его.

; Одиночество – это не когда ты один. Это когда нет никого, для кого ты единственный.

; Неумение слушать собственную совесть – оборотная сторона страсти к гороскопам, гаданиям, приметам: «Вы какой знак, а? Ой, мы с вами несовместимы!» Всё это абсолютно безразлично к состоянию совести человека. «Сделаешь то-то, то-то, получишь то-то, то-то…» Бегут кошки, сыплется соль. Стоит посреди мироздания аппарат, выдающий счастливые билетики. И если ты «козерог» – сегодня тебе повезет. Монахи говорят: «Кто повезет, куда повезет?» Очень мне это нравится.

; Русская архитектура – она XIX веком кончилась. Географически, ограничена столицами и несколькими среднерусскими городами. Конечно, храмы. Но что за уродство – окраины любого города. Выть хочется. Посмотришь и возненавидишь эти строения тюремно-барачного типа последних 80-ти лет. Сколько же еще должно пройти времени, чтобы мы снова узнавали наши города.

И «век империй», для которых и в котором Россия строилась – позади. Сейчас – какое-то вялое брожение «из края в край, из дола в дол». Болит сердце. Тут и хочется «взять трость и шляпу и прогуляться до Константинополя».

Мы – табор, который никуда не кочует. Вечно ждущий барина, чтобы остановился и послушал чудные песни (нигде больше не услышит). И дал червонцев. И погулял.

Любовались мы степями, метелями, Волгой, Кремлем, луной, кобылицами, холмами задремавшей отчизны, несмотря ни на что, ходили умирать на Васильевский остров.

И вдруг оказалось, что мы только какой-то фильм смотрели – о России. Он кончился. Вышли. А вокруг – какое-то серое пространство, принимающее любую форму. Потому еще и существуем, что аморфное разрушению не поддается. Какую форму оно примет, затвердев? Самая большая моя мука и самая насущная тема. Когда я пытаюсь писать об этом стихи – понимаю, что писать их совсем не умею.

Почему в очертаниях лиц предпоследних царей,
предпоследних царей и цариц обреченность ясней,
чем в последних? как будто они
на себя её взяли,
и остались в тени,
чтобы дети не знали.

В этом южном дворце
влажный воздух прохладен.
На стене, на крыльце
созреванье больших винограден.

Этажи.
Зеркала. Монограммы. Костюмы.
Кто поверит, что здесь кто-то жил,
или умер?

В низком зале вдоль стен
в полутени портреты.
На оконном кресте
выступы позолотой одеты.

И во всем неотчётливый звук
нарастающей эры.
В императорском книжном щкафу
сочиненья Вольтера…

И ещё донеслось,
будто женщина произносила:
… Что бы там ни стряслось,
Саша знает, как править Россией.

Больше ста лет назад
говорила.
Не держась за перила
сбегала в сад.

Прочитайте книжку, если повезет: Андрей Нитченко. «Стихи, записные книжки», Фонд памяти Ильи Тюрина, ООО «Алгоритм-Книга», М., 2005, тираж 500 экз.

       «И ОДНАЖДЫ ЛЮБОВЬ УМЕРЛА…»
«Совет да любовь!» Так называется наша рубрика знакомств в газете. Она еще очень молода, рождалась в православном издании мучительно долго, и результатов мы пока не знаем. Но примечательные случаи уже случаются. Вот получаем мы письмо со стихами, именем и фамилией автора и его мобильника. Больше ни слова. Но раз читает нашу газету – он, конечно, человек верующий, православный. Мы, естественно, ставим его, к слову, неплохой стих в рубрику и даем номер телефона.

Кому в сердце открою двери?
Появись же скорей уже.
Так хочу я тебе доверить
Все, что в мыслях и на душе.
В трудный час чтоб к тебе прижаться
И согреться твоим теплом,
И с невзгодами вместе драться,
И уютом наполнить дом.
Торопиться к тебе с работы
И вдыхать тебя, как цветок.
Только жаль, я не знаю, кто ты, -
       Нас с тобою не сводит Бог.
       А.

Вы чувствуете какой-нибудь подвох, читатель? Вот и я нет. Поэтому с легким сердцем поставил объявление в номер. Через несколько дней раздается звонок, и автор предлагает редакции «разрулить» ситуацию с его объявлением, ибо он, оказывается, женат со всеми привтекающими последствиями. На память сразу пришли строки из монолога Репетилова в четвертом акте безсмертной комедии Грибоедова «Горе от ума», в котором он в карикатурном виде дает точный портрет подобных «влюбленных»:

"А у меня к тебе влеченье, род недуга, любовь какая-то и страсть, готов я душу прозакласть, что в мире не найдешь себе такого друга, такого верного, ей-ей; пускай лишусь жены, детей, оставлен буду целым светом, пускай умру на месте этом… - Да полно вздор молоть!"

Мы доступно постарались разъяснить «поэту», что, согласно Закону о СМИ, письма, приходящая в редакцию, становится ее достоянием с правом использовать их по своему усмотрению, если это условие особо не оговорено автором: «Письмо, адресованное в редакцию, может быть использовано в сообщениях и материалах данного СМИ, если при этом не искажается смысл письма…».

Но молодой мужчина с необыкновенной настойчивостью хочет, чтобы мы «порулили» - иначе говоря, дали опровержение. Однако оригинал письма сохранился. Неясно одно: с какой целью человек, будучи женатым, дает такого рода объявления? Пусть вот теперь и рулит в любую сторону, если имеет водительские права. Окажись я на его месте – чем черт не шутит? – я встал бы на колени перед женой и попросил прощения за совершенную глупость. Не сомневаюсь – жена поймет и простит. А в газете: что написано пером, не вырубишь топором. Сначала думать надо, а потом уж писать…

Убивали любовь
Убивали в четыре руки…
Били с разных сторон,
Состязаясь в сноровке и силе.
Им шептала любовь:
- Ах, какие же вы дураки! –
Но они ей в ответ
За ударом удар наносили.

Убивали любовь…
И однажды любовь умерла.
Ей бы их обмануть:
Притвориться убитой – и только.
Но любовь как любовь:
Притворяться и лгать не могла.
Да и им поначалу
Не жаль ее было нисколько.

Убивали любовь…
На поминках его желваки
Заходили на скулах,
А взгляд ее слезы затмили.
И – тайком друг от друга –
Все те же четыре руки
Поливают отныне цветы
У любви на могиле.
Юрий Воронов

       «БЕЛЕЕТ ПАРУС ОДИНОКОЙ…»
Лежу на средиземноморском пляже и с плохо скрываемой неприязнью рассматриваю свое рыхловатое округлое тело: оплывший жиром животик, трясущиеся при движении бока и давно уже неспортивного вида ноги. Вокруг меня, как на лежбище, раположилась масса подобных мне своей толстотой «котиков», но это слабое утешение. Словно дуновение бриза, не касаясь земли, порхают к морю юные создания, и любо-дорого глядеть на их ладные, будто точеные фигурки. Нехотя подобрал брошенный на песке испанский журнал с фотографией женщины на обложке, нехотя стал листать красочные листы…

Обложка иностранного журнала: вот женщина. Она обнажена. Она победно лавры пожинала за красоту. Мир потрясла она! Она в чулках. А вот она на пляже. У телефона. Как хохочет рот! А это кто под душем? О, она же! Она в трико и в полуоборот. Она в отеле. Вот она в постели. Она пьет с другом… Мир у женских ног. Крадется в сердце ужас: неужели все это цель, конец, венец, итог? Евгений Винокуров †1993

Ну куда все подевалось, Господи? Мы же, человеки, есть образ и подобие Твое. Я не хочу сейчас касаться внутренней сущности человека, но с горечью должен признать, что внешне годы нисколько не украшают тварей Божиих. «Внешность обманчива», - говорит старая английская пословица. Диоген, один из умнейших умов на земле, едва умещался в свою бочку из-за огромного живота. У родившей ребенка женщины проиходит множество видимых и невидимых изменений: природа более всего заботится о здоровье потомства, чем о красоте тела. Редкая женщина способна сказать, что после родов ее внешность улучшилась: родовые рубцы, вздутые вены на ногах, редение волос, выпадение зубов – частая плата за появление ненаглядного чада.

И старость не украшает внешность: дряблые мышцы уставшей за жизнь кожи не скрыть никакой косметикой, никаким загаром. Удел немолодых красавиц, их затянувшийся успех… Они цветут другим на зависть и не стареют, как на грех… Бушует пламя, разрастаясь, стреляют сучья и дрова… Потом – обугленная старость и в белом пепле голова. Яков Хелемский.

Для кого старухи надевают брошки,
для кого старухи носят свои серьги?
На щеках их цвета вызревшей морошки
поцелуй оставит разве шарфик серый.
Вот одна гуляет жидкою аллеей,
толстая собачка ковыляет рядом.
У обеих вспухшие колени
и седые ломкие над глазами пряди.
Кто оценит новый – лет пятнадцать – плащик,
кто оценит новую некогда попонку?
Но старуха честно свое тело тащит.
и собака писать отбежит в сторонку.
Разве что другая, лет на пять моложе,
им идя навстречу: «Эка нарядилась!»
И, конфузясь, глянет на свои галоши,
и качнется грузно, как паникадило.
Вспоминать наряды жизни той, реальной,
им сейчас доступней, чем погладить платье.
Только моль пасется по опочивальням.
Серебром забвенья время все оплатит.
Татьяна Алферова, СПб

Эта безсмысленная попытка скрыть следы возраста напоминает борьбу с водопадом: ладошкой прикрыть низвержение воды. В XIX веке об этом писали басни.

       КРАСАВИЦА В ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ
Шестидесяти лет Пульхерия-старушка,
Которая в свой век была
Кокетка и вострушка,
Мечтала, что пленять еще могла,
И что амуры вкруг прелестницы резвились,
Но, в зеркале себя увидев невзначай,
Сказала, прослезясь: «Веселие, прощай!
Как зеркала переменились!»
Василий Львович Пушкин (1770–1830)

И только дети похожи на ангелов; да дети видят и говорят с ангелами.

А люди иные продолжают торговать тем, что им не принадлежит, - это Бог одарил их внешней красотой, но они забывают об этом, используя красоту в поисках греховного испаряющегося «счастья»…

ОБЛОЖКА ЖУРНАЛА
Черничные аметисты,
Малиновые рубины.
Ресницы твои – росисты,
Озера твои – глубинны.

Стоишь ты среди атласа
Во всей красоте и блеске,
На платьице из атласа
Рябиновые подвески.

Брусничное ожерелье,
Из листьев кленовых брошка, -
Журнальное ты изделье,
Раскрашенная матрешка.

Фотограф и так и эдак
Заставил тебя вертеться.
У елок, твоих соседок,
Иголки вонзились в сердце.

Красавица! Ну и штучка!
И все ей, представьте, рады!
Пожиже у нас получка.
Похуже у нас наряды.

Фуфайки, штормовки, робы,
Капрон, а на нем – кирзуха…
И смело раздеться чтобы
Крестьянке не хватит духа.
Иван Переверзин

И красота твоя порочна, как сам кошмар. И пред тобою все, что прочно, трещит по швам. Расшатываются устои, и лгут уста. И все доступное – пустое. И жизнь – пуста! И некуда душе причалить в полете лет. Нет утоления печали, и счастья нет. Михаил Дудин, СПб.

Я отшвырнул журнал прочь, но думать не перестал:

Да, красивой женщине легко на свете жить! Лисицей чернобурою кружить. Судьбу свою, как песенку сложить. Как хорошо красивой уродиться! Едва хвостом вильнет – и знает наперед, что все само собой уж как-нибудь решится.
Красивой женщине легко на свете жить! Легко любить, стирать, варить и шить, детей растить, с соседями дружить… Как хорошо красивой уродиться! Счастливей доли нет: едва забрезжит свет – уж кто-нибудь спешит с лица воды напиться… Антонина Ростова.

Еще древние греки видели в женщине красоту, которая лучилось изнутри; в линиях ее тела видели стремление к божественному совершенству, а не потворство страстям. Сотни лет пролежала в морской воде статуя Венеры Милосской, но озаренный скульптор смог донести до потомков эту мысль в мраморе так, что до сих пор статуя продолжает испускать тот внутренний чистейший свет…

       ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ
И целомудренно и смело,
До чресл сияя наготой,
Цветет божественное тело
Неувядающей красой.

Под этой сенью прихотливой
Слегка приподнятых волос
Как много неги горделивой
В небесном лике разлилось!

Так, вся дыша пафосской страстью,
Вся млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой
       Афанасий Фет †1892

…Прервав свои грустные размышления, я заставил свое ленивое тело подняться и по золотистому песку войти в ласково зовущее море. И волны приняли меня в свои объятья, отбросив годы назад, и вновь я ощутил себя красивым, молодым, сильным и ловким; вода снимала усталость жизни, а вдали, под смеющимся яркими бликами солнцем, белел парус одинокой яхты. И вдруг подумалось: хорошо-то как, Господи! И весело рассмеялся.
       
       ПАРУС
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны – ветер свищет.
И мачта гнется и скрыпит…
Увы, - он счастия не ищет
И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури.
Над ним луч света золотой…
А он, мятежный, ищет бури,
Как будто в бурях есть покой!
Михаил Лермонтов

       «ЛЕТИТ, ЛЕТИТ ПО НЕБУ КЛИН УСТАЛЫЙ»
Приснилось: папа читает Райнера Марию Рильке (1875-1926) в оригинале – он знал немецкий в совершенстве.

Вся жизнь текла по
вольной воле,
был безмятежен, легок
путь.
И вдруг – явилось
в ореоле,
любовь, иное что-нибудь…

И снова вдруг, как не
бывало,
лишь пруд за домом
голубой…
Всего лишь сон –
любви начало,
а стало сутью и судьбой.

Отец очень сильно любил маму, и только теперь я осознал силу его любви. Поэтому совсем неслучайно в его руках оказалась именно эта книга. Любовь к стихам тоже передалась мне по наследству от родителя.

Раньше – а папа ушел от нас в далеком теперь январе 1981 года – я видел его во сне то в тюремной одежде, то в каких-то страшных переходах, похожих на лабиринты, и лицо его было удрученным, озабоченным, темным. Теперь-то я понимаю, что загробная участь у невенчанных людей разная и, видимо, стоит много потрудиться нам на земле, и там, чтобы увидеть любимую.

Я тот, кто спрашивал когда-то
Несмело: как назвать тебя?
Кто после каждого заката
Стоит, смущаясь и скорбя.

Без сил, забывший о веселье,
Всем сборищам я вечный враг.
Вокруг меня все вещи – кельи,
Где меряют мне каждый шаг.

Ты нужен мне, о Дух Познанья,
Ты, кроткий спутник всех тревог,
Ты, разделивший все страданья,
Как хлеб, ты нужен мне, о Бог.

Ты бел, - но не как белы ночи, -
Для тех, к кому склонил Ты лик;
Все, каясь, опусают очи,
Ребенок, дева и старик.
Райнер Мария Рильке, перевод Г.Адамовича

Тише, тише! папа читает поэзию…

А я припомнил песню Расула Гамзатова, которую не напевал, но часто перечитывал мой все видевший, все переживший, все прошедший на свете отец:
       
ЖУРАВЛИ
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не вернувшихся полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в стаю журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня превечернею порою
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по земле людьми они брели.

Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый –
Мои друзья былые и родня.
И в их строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я полечу в такой же сизой мгле,
На языке аварском окликая
Всех вас, кого оставил на земле.