Пока на небе что-то отмечали

Пока на небе что-то отмечали,
пока господь своих коней ковал,
я гроздья грусти с дерева печали
сорвал, поел, ну, и затосковал.
Моя душа метнулась в захолустье
печальных дум, впрягаясь в горя воз.
Тогда я грозди, той, что скушал грусти,
запил, не морщась, пригоршней слёз.

И припечатав путь, что был околен,
всей пятернёй континентальных грёз,
из-под крестов церквей и колоколен
чертям на откуп сам себя понёс.
В кровь ободрав и локти, и колени,
я, дёрнув дверь, нырнул в кромешный ад.
И, очутившись в огненной геенне,
родной услышал трёхэтажный мат.

Всех материл заведующий жбаном.
Потом – ко мне: «Ступай-ка от ворот!
Не до тебя, мужик, зашились с планом,
котлы текут, а как варить народ?
А ну, давай вали отсюда быстро!
Вон Рай открыт, там рифмачам приют.
А здесь коптят не ниже зам министра,
и те годами очереди ждут.

Я поглядел: и впрямь, большие люди.
При галстуках, народу не чета.
А чёрт упёрся волосатой грудью,
и – в лоб щелбан, и рявкнул: «От винта!»,-
и оттолкнул, и хрясть меня лопатой.
«Какой ты грешник... пахарь в недород.
У нас – министры, замы, депутаты –
чертовски уважаемый народ».

Ну, и куда мне грешному податься?
Ни богу ангел я, ни чёрту тать.
Осталось что?
Избраться…
да продаться…
урвать…
и век свободы не видать.
И я побрёл в глухое захолустье,
к родному дому, к хлебному куску.
А там меня встречали гроздья грусти
и нагоняли скуку да тоску.