Господи, услыши голос мой. Былинка

Однажды, когда надо было срочно развозить свежий номер газеты по городу, а наш водитель заболел, я попросил малознакомого соседа по площадке за плату сделать эту работу. Он по-лучил ключи от новеньких «жигулей», заполненных газетными пачками. Поехал с ним и редакционный работник. Наступил поздний вечер, работник давно отдыхал дома, а соседа все не было. Я не на шутку встревожился, не находил себе места, и успокоиться не получалось: ни лекарства, ни молитвы не помогали — такой уж характер. И как-то пришла в голову мысль послушать песни иеромонаха Романа. Удивительное дело: минут через пять настроение стало получше. Уже ночью услышал у подъезда знакомый шум мотора. Сосед, сидя в кабине, пересчитывал полученныЙ за подвоз пассажиров барыш. Я молча забрал ключи и поехал в гараж…

В келии лампаду затеплю,
Положу Псалтырь на аналой.
Господи, Ты видишь, я скорблю,
Господи, услыши голос мой.

Полночь. Ни звезды нет, ни луны.
Птицы затаились, не поют.
Господи, воззвах из глубины.
Просветиши светом тьму мою.

Обступиша мя со всех сторон.
Где Ты, где Ты, Крепосте моя?
Видящие мя бежаша вон,
Ближние далеча отстоят.

Пред Тобою, Боже, согреших,
Милосердный Господи, прости!
От моей страдающей души
Своего лица не отврати!…
Иеромонах Роман(Матюшин)

       "О, ВРЕМЯ НЫНЧЕ НЕВЕСЁЛОЕ"
Пришло еще одно письмо из Греции от м.Евангелии, которое считаю нужным привести в книге:
        «Глубокоуважаемый Александр Григорьевич!
Хочу рассказать вам такой случай. Этим летом я сидела на берегу Коринфского залива и с тоской смотрела в сторону города Патры: он совсем близко, а ведь оттуда часто ходят корабли в Бари. И горько мне стало, что так недалеко от меня находятся мощи Святителя Николая, и все же для меня, грешной, они недоступны. И вот, вернувшись в Афины, я получила ваше письмо с образком Святителя, освященном в Бари на его св. мощах. Вы не представляете, как я обрадовалась! Я восприняла это как утешение Чудотворца в моей душевной тоске: как будто он сам ко мне приехал!..

Будет ли вам интересно узнать еще об одном случае, связанном с именем Святителя, о котором рассказал мне мой духовник? В одной греческой деревушке жил один совершенно безграмотный, но весьма благочестивый крестьянин. Местный священник как-то заметил, что в доме у этого крестьянина нет ни одной иконы и сказал ему: «Слушай, брат, почему ты не купишь себе хотя бы два-три образка, ведь ты же такой благочестивый?» Крестьянин пошел и купил три иконки: Спасителя, Божией Матери и Святителя Николая. Однажды вернулся он домой с работы и обнаружил, что воры вынесли у него из дома все дочиста, оставив только эти три иконки. Тогда он подошел к образам и, обращаясь к Спасителю, сказал: «Тебя я, конечно, могу оправдать: Тебе не до воров, у Тебя столько работы!» К Божией Матери он обратился так: «И Тебя я могу понять: до воров ли Тебе, когда у Тебя на руках Младенец!»

Затем, подойдя к Святителю Николаю, он сказал: «А тебе, Старик, нет оправдания! Раз ты мне не помог, то я тебя вынесу во двор!» Но как только икона Святителя оказалась во дворе, вдруг вломились в калитку те самые воры, и, со страхом взирая на образ Чудотворца, бросили к ногам крестьянина мешки, нагруженные краденым добром.

Добавлю от себя, что такое обращение со святыней характерно для греков. Ведь они очень нетерпеливы. Уж если чего-то грек захотел, то «вынь да положь»! Что это? Детская простота? Дерзость? Не мне судить об этом».

О, время нынче невеселое! —
Одним ворам живется всласть…
Но ты, заступник наш Николае,
Не дай в отчаянье нам впасть.

Не дай господствовать сомнениям,
Что гложут душу, будто кость.
Ты подвергался сам гонениям,
Но не сменил любовь на злость.

Ты указал цель жизни главную,
Что, как звезда, сияет нам, —
Стоять за веру Православную,
Как за нее стоял ты сам.

А тем же, кто терпел лишения
И к помощи твоей взывал,
Кто от тебя ждал умиления,
Ты все, что нужно подавал…
А.Зуев, Челябинская область


Начало марта, Пост, первая родительская суббота. Ярко светит солнышко, еще не в силах побороть зимние сугробы. По нехоженому снегу иду к маминой могиле, зажигаю лампадку. По-ложил в кормушку на дереве хлебные крошки, и пугливые синички, преодолевая страх, подлетают за пищей. Другие весело щебечут, подзывая подруг. От птичьего гомона светлеет на сердце — весна на дворе…

Помните, во второй главе я рассказывал о пожизненно заключенном Аркадии? Позвонил отец Иоанн и сказал, что пришло известие от сокамерника — умер Аркадий от туберкулеза. «С молитвой на устах умер», — добавил батюшка и вздохнул так, как он вздыхает, когда он о ком-то горячо молится…

Тринадцатый раз прохожу крутыми ступенями Великого поста, и только теперь познаю его неизмеримую духовную глубину. Чище стала молитва — и даже ночью слышатся в душе ее отголоски: «…помилуй мя грешного Господи помилуй мя…» А днем внутри вызревает тлеющий до поры огонек радости — той радужной Пасхальной радости, которая освободится и плеснет наружу в светлый день всесвятого Праздника праздников. И эта внутренняя, невыразимая словами, легкость соединяется с внешней тяготой поста так слитно, что сердцем начинаешь разуметь к тебе обращенные глаголы Спасителя: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обреме-ненные, и Я успокою вас».

Все хочет петь и славить Бога:
Заря, и ландыш, и ковыль,
И лес, и поле, и дорога,
И ветром зыблемая пыль.
Федор Сологуб †1927

«Я ПРОТИВ ВЫМЫСЛА!»
Беседа главного редактора газеты «Православный Санкт-Петербург» Александра РАКОВА с русским писателем Владимиром КРУПИНЫМ.
— Владимир Николаевич, хотелось бы услышать ваше слово о современной православной литературе. Почему нет — или почти нет — крупной прозы?

— Уже за то одно слава Богу, что православная проза все-таки издается и переиздается. И Шмелева не только издают, не только покупают, но уже и читают. От написания книги, издания ее и продажи процесс уже дошел до чтения. Но чтение — это ведь не конец пути: дальше должен наступить еще и этап действия. Вот наступление этого этапа как-то слабо заметно. И оно объяснимо: процесс воцерковления — он очень медленный, а процесс осмысления и того медленнее. Ведь вначале писатель просто живет, потом он переживает прожитое, потом осмысливает пережитое, и понятно, что быстро такое не происходит.

А вообще в Православии мы очень мало знаем примеров мгновенного воцерковления человека. Какие вы можете примеры привести? Все сразу вспоминают Савла-Павла. Но и его после разговора с Богом три дня под руки вели до Дамаска, а ведь была еще и жизнь в доме Анании… То есть и тут не сразу обращение произошло. Вспоминают, как Марию Египетскую отбросила неведомая сила от храма Иерусалимского, но и она после этого сорок лет провела в пустыне. Были Дионисий Ареопагит, Амвросий Медиоланский (это я называю случаи, когда люди быстро воцерковлялись), но вообще-то такие вещи всегда происходили очень медленно. И поэтому, если и апостолы, и святители не сразу обращались к Богу, то уж и нам, убогим, не грешно медленно воцерковляться, а писателям еще медленнее осознавать это.

Вспомните, как сказал однажды Михаил Шолохов на партийном съезде, когда его спросили, почему, мол, такие книги пошли плохие. Он ответил: «Скоро робят — слепых родят». Есть такая народная пословица о скороспелках. У нас в православную тему кинулось огромное количество писателей. Почему? Потому, что это разрешено, потому, что Ельцин держится за свечку, и вроде как модной тема стала. Легко овладеть христианской лексикой, легко фигурять такими словами как «литургия», «евхаристия». Но суть дела еще никак не ухвачена, человек еще не переступил церковную ограду, и на паперть еще не поднялся…

Нет еще того, чтобы прийти в церковь, мы пока только ходим в церковь. Это все очень непросто создается… Наши предшественники, честные, порядочные люди, мои учителя, необходимость христианства на Руси понимали, так сказать, головным образом. А ведь это, по-вторю, честные, порядочные люди: например, тот отряд критиков, которые сделали погоду в 60-е годы и повернули общество к русской литературе. Это Юрий Лобанов, Вадим Кожинов, Петр Ланщи-ков, Анатолий Палиевский, Александр Михайлов: все замечательные люди и ни один из них не воцерковлен. Это люди, лишь умственно понимающие необходимость христианства. И я надеюсь, что Господь к ним будет благосклонен, потому, что они делали доб-рое дело.

Помню, мы отпевали Николая Рубцова… Мы отпевали его уже после похорон. Это вдова поэта Александра Яшина, Злата Константиновна такое отпевание организовала. И вот что интересно: накануне мы были к ней приглашены — много-много народу. Вологодские были, московские писатели, и все кричали, махали руками: «Да, да, конечно! Нужно отпевать!» И пришли — я не хочу никого осуждать, конечно, — пришли только три человека.

Может быть, это даже плохо, что так много народу пишет на православную тему. Лучше бы не касались этой темы. Потому что, смотрите: на этой модной волне потерпел поражение такой писатель, как Чингиз Айтматов, написав роман «Плаха». Шумели, славили, возносили, удивлялись — как это киргиз написал о Христе. А написал-то плохо.

Написал на грани кощунства: влагал свои слова в уста Христа, что уже совершенно недопустимо… Так же в свое время потерпел поражение и Леонид Андреев, когда очень вольно обошелся с евангельской историей в повести «Иуда Иска-риот». Анатолий Ким — тоже… И мой учитель, которого я всегда вспоминаю с благодарностью — Владимир Тендряков, — тоже здесь споткнулся. Человек он был, к сожалению, того времени — атеистического, сурового. Он написал очень нехорошую повесть «Чудотворная», которую тут же заметил Ватикан. Но человек он был очень порядочный, честный, и в одной из предсмертных повестей, в «Апостольской командировке», он показывает путь русского интеллигента, который пытается познать, что такое вера… Но лучше бы за эту тему и не браться, не произносить имя Господне всуе. Нельзя нарушать этот завет.

Все говорят: «Вот писал Достоевский о Христе, вот «Легенда о Великом Инквизиторе»…» Но прочтите-ка «Легенду» повнимательней, и увидите, что там нигде Иисус Христос ни слова не говорит! Нигде ни слова! И последний пример: наш современник, замечательный русский поэт Юрий Кузнецов — замечательный, Царство ему Небесное! — тоже потерпел поражение, когда написал три поэмы: «Детство Христа», «Юность Христа» и «Путь Христа». Там он в своей политической гордыне писал очень по-светски. Так нельзя.

— У меня вопрос на ту же тему: каков ваш взгляд на правомерность вымысла в православном произведении? Сейчас даже возникает новый жанр: «православное фэнтези». Недавно, если вы знаете, вышло несколько книг некоей Юлии Вознесенской «Мои посмертные приключения» и т.д. Герои их с величайшей легкостью проходят мытарства, ведут разговоры со святыми, и тому подобное в том же духе…

— Нет, я отношусь к этому отрицательно. Хоть я и не читал Вознесенскую, но заранее настроен — даже не скептически, а именно отрицательно. В таком подходе к православной теме скрыта огромнейшая опасность. Как это так?!. У нас есть книга «Мытарства преподобной Феодоры». Это наше чтение…

— Мне и батюшка Иоанн Миронов так сказал!..

— Надо Юлии Вознесенской почитать о преподобной Феодоре. Прочитать и испугаться мытарств. И набраться страха Божия. Словом, я очень против вымысла. Сама по себе жизнь православная полна таких чудес, таких тесных соприкосновений с потусторонним миром, такого ощущения надмирности — зачем еще что-то выдумывать? Тем более, что когда начинают искать чудеса, забывают евангельскую истину: чудеса нужны маловерам. Для православного верующего хватает того, что с ним ежедневно происходит. Вот снег сыплется, словно пух, вот солнышко взошло, вот ребеночек засмеялся — куда нам еще больше чудес? Так что, я определенно против вымысла.

Могут сказать, что и я писал на эту тему: скажем, рассказ «Марусины платки». Старуха, главная героиня этого рассказа — лицо вымышленное, но суть в том, что в ней воплотились черты многих знакомых мне старух… То есть, я, по существу, не позволил себе придумать ничего.

— Знаю о вашем прохладном отношении к различным творческим союзам, премиям. Я вас понимаю: создается впечатление, что мы, православные, начинаем копировать светские структуры: не только внешне, но и дух перенимаем, дух соперничества, групповщины, наушничества…

— Я наушничества не знаю в православных кругах. Вот дух обмирщения — это, к сожалению, имеется. Недавно меня привлекли к рецензированию нескольких книг на конкурсе православной литературы, который проводит издательский отдел Московской Патриархии. Там нет моих книг, и поэтому я со спокойной совестью дал отзыв. Там были и хорошие, дельные книги. Но есть, конечно, в них ощущение светскости. Ведь я — председатель жюри конкурса Андрея Платонова. Довольно престижная премия. Я председатель жюри международного конкурса православных фильмов, радио- и телепередач… И к сожалению, вижу, что много в рассмат-риваемых произведениях желания известности, премий. Грустно это все, грустно…

Вы очень правильно сказали: этого надо бы избегать. Потому что православное дело — оно настолько личное, настолько, в хорошем смысле, одинокое…

— Теперь такой вопрос. В одной из анкет, отвечая на вопрос, какими языками владеете, вы ответили с юмором: «Пишу и читаю по-русски со словарем». Но если отбросить иронию: что на самом деле происходит с «великим и могучим»? Обратим ли процесс? Появились уже книги, состоящие сплошь из ненормативной лексики. На русскую речь наступает компьютерный язык, молодежный сленг. Язык — это живой организм, что известно и психологам, и лингвистам. Но сейчас, как мне кажется, что-то устрашающее происходит с языком…

— Что-то устрашающее с языком происходило всегда. Но в наше время этот процесс резко усилился. В наш язык вломился огромный, грязный, чудовищный пласт уголовных жаргонов.

Ворвалась мутная струя политического сленга — все эти «консенсусы», «саммиты»… Мы забываем, что русский язык имеет такие слова, которых нет на Западе. У нас есть «соборность» — у них этого слова нет. У них есть только «истина» — и нет слова «правда»: мы вообще никогда не будем поняты. Язык наш теперь терпит страшное насилие. Все враги русской речи — невольные враги: они не умеют говорить по-русски и поэтому боятся принять Закон об охране языка. Мы на Всемирном Русском Соборе постановление даже писали, одобренное Святейшим, о том, чтобы издать такой закон, подобно тому, как это сделано во Франции. Нет — никто и не пошевелился. Почему? Потому, что если наших политиков лишить их жаргона, то они просто не смогут разговаривать. Все эти хакамады, немцовы, чубайсы — все они разом онемеют. По фене они ботают, а по-русски не получается.

Живет в сердце острая тревога за русский язык. Тем более, та скальная основа, на которой стоит наша речь, ее золотые запасы: песни, былины, сказания, хроники, летописи, жития святых — все это, к сожалению, совершенно не востребовано. Как будто с неба упало нам такое богатство, а что с ним делать, никто не знает. Я уже больше года веду на радио «Радонеж» цикл бесед о древнерусской литературе и вижу, как люди радостно подаются навстречу своему же языку, как внимают его звукам.

Конечно, нужно бороться за свой язык, бороться непрестанно. Сейчас я как раз пишу для газеты, которая идет за колючую проволоку, пишу о том, чтобы нельзя так страшно материться, как это теперь делают. Матерная брань чернит и понятие матери, давшей нам жизнь, и такое понятие, как Мать Сыра Земля и особенно — высочайшее понятие Божией Матери. Как же можно матерное слово произносить?

Словом, забота о языке — это наша главная тревога. Язык — это единственный инструмент, который есть у людей пишущих, у них ничего другого нет. Ничего, кроме языка, нет ни у вас, ни у меня. Только с его помощью мы можем дойти до другого сердца.

— Хотелось бы мне, как газетчику, узнать ваше мнение о состоянии нынешней православной прессы. Вы же с ней соприкасаетесь…

— Очень много хороших изданий, замечательных. Как раз на выставке, где мы с вами встретились, очень много я видел прекрасных газет и журналов. Ваши газеты: мне очень понравился тот выпуск «Горницы», где человек рассказывает, как он пил — «Исповедь алкоголика». Дали мне новый номер «Фомы»… Мне посылают из Владимира «Свет Невечерний», из Самары «Благовест», новосибирскую «Горницу», из Краснодара «Родную Кубань»… Не только церковные издания, не только архиерейские «Ведомости». Кстати, и «Ведомости» разных епархий стали теперь не такие, как раньше. Прежде епархиальные «Ведомости» строились по одному шаблону: официоз, — а теперь пошли и живые материалы. Вот «Вера» сыктывкарская; в Вятке неплохие газеты, в Перми есть хорошие издания. Словом, то, что я знаю — это отрадные явления. У наших, православных газет, конечно, нет таких тиражей, как у «Коммерсанта», как у «МК», как у «Комсомолки» — их даже называть не хочется. Но зато — увижу ли я «Московский комсомолец» в вокзальном туалете под ногами? Увижу. А вашу газету — никогда…

— Ну, слава Богу…

— Я совсем недавно видел, как вашу газету из рук в руки передавали. Это было в больнице, в палате, где моя теща лежит. Все номера прошли через руки пяти женщин. А те бульварные газеты, которые им приносят, санитарка уже выметает шваброй. Словом, мне кажется, что православная журналистика сегодня в хорошем состоянии. Причем, как мне кажется, знаете еще, почему? Потому, что православные журналисты могут писать безкорыстно: их зарплаты, как закон — на порядок меньше, чем в светских изданиях. Я, например, печатаюсь в газетах, где гонорар или ничтожен, или его вовсе нет. И это, может быть, хорошо, пусть такие слова и звучат жестко…

— Продолжим разговор о прессе. Сейчас наша редакция готовит очередной выпуск «Горницы» с любезно предоставленными вами «Крупинками»… Хотелось бы узнать, можно ли надеяться на последующие публикации в будущем?

— Будем друг за друга молиться, и Господь по нашим молитвам все нам подаст… Ведь Господу очень приятно, когда друг за друга молятся. И поэтому, если будем молиться друг за друга — даст Бог силенок и написать, и опубликовать. Ну и, конечно, очень хочется писать что-то новое. Ведь мне уже много лет, мне уже неинтересно писать что-либо не духовное. Я уже вижу, что никакой пользы от мирской литературы просто нет. Это преступно, когда щекочут читателям нервы, но не действуют на его душу. Такая литература не только безполезна, но и вредна…

— Я недавно был на Рождественской выставке в нашей епархии и зашел посмотреть книги: как всегда, глаза ищут книжный прилавок и ноги сами туда идут. Говорю продавщице: «Взял бы эту книгу, но у меня библиотека и так большая: наверное, не успею уже все прочитать. А все же хорошо, когда в доме много православных книг: от них исходит благодать». А рядом стоял молодой человек. Он на меня посмотрел и говорит: «Мужчина! Благодать от книг исходить не может!» И я ушел в некотором недоумении. А почему же не может? Ведь там — слово Божие!..

— Конечно!.. Лежит на столе Евангелие — разве не исходит от него благодать? Если в доме Евангелие, священные, богослужебные книги — от них нечистая сила бежит. Другое дело, если еще в доме лежит какая-то похабщина, издания с красотками — тогда благодать отходит, конечно. А есть и другая беда: стоит, например, у меня на полке прекраснейшее издание Златоустого, и как же стыдно, что в руки не брал до сих пор… Есть такое понятие — «золотая полка», то есть полка, наполненная только самыми любимыми книгами. Не мною придумано, что «золотая полка» не может состоять более чем из ста книг. Но чтобы эти сто книг поставить на полку, надо десять тысяч перечитать, перебрать! А вообще-то, собеседнику вашему нужно сказать: «Может от книг исходить благодать! Может!»

— Я так и думал, но все же решил посоветоваться с более опытным человеком. И последний вопрос: пытаетесь ли вы что-нибудь писать сегодня?

— Да, пишу, дописываю одну вещь… Я от руки пишу — человек старой закалки. Только что закончил маленькую повесть: называется «Повестка», — как я уходил в армию. В свое время писал я из чувства протеста повесть «Люби меня, как я тебя». Тогда как раз начали в массовом порядке торговать женской красотой. Глубоко мне это претило и как-то даже оскорбляло меня, особенно, когда вспоминал я целомудренных подруг своей юности, данное русским прекраснейшее чувство стыдливости… А эту повесть, «Повестка» я тоже писал из чувства протеста, хотя писал ее с любовью. Повесть о том, как я уходил в армию. Ведь я очень удивился и оскорбился, когда увидел, что по телевизору парни с гордостью рассказывают, как они «закосили» от армии. А как же мы-то рвались в армию!

Для нас понятие «защитник Отечества» было священным. Вдобавок, я был юношей пассионарным очень: состоял членом бюро райкома комсомола, на все трибуны рвался, на все субботники, воскресники, в самодеятельность… А в армию как стремился… Мне ведь говорили: давай, мы тебе сделаем в райкоме партии справку о малокровье или о какой-нибудь близорукости. А слушаю их и думаю: как это возможно?!.

— Это в каком году, простите, было?..
— Я ушел в армию в 1960 году. Как это я мог не пойти в армию? Возможно ли такое? Мой отец воевал, был контужен, вступил в партию в 1942 году. Партийным тогда одна привилегия: из окопа первым вылезаешь… Но эта моя повесть — она очень светлая, я ее писал с юмором. Закончил и отдал в «Журнал-роман XXI век». А теперь я пишу повесть, которую больше года назад начал писать в Персии, в Иране то есть. Она называется «Арабское застолье». Я много бывал на Ближнем Востоке, во многих странах, бывал там по приглашению Ясира Арафата. Люблю Ближний Восток, арабскую культуру, и меня всегда глубоко оскорбляло, что американцы пытаются представить арабов как людей недалеких, как будто это в Америке изобрели алгебру, заложили основы современной астрономии…

Я некогда был редактором толстого журнала, и напечатал там материалы независимой экспертизы об использовании израильтянами химического оружия против палестинцев. У нас этого никто не заметил или притворился, что не заметил, а на Ближнем Востоке сразу обратили внимание, что в Москве нашелся смелый журнал, который правду напечатал. Поэтому я был принят арабами на высоком уровне. И с тех пор эти все застолья мне знакомы.

Повесть непростая: снаружи, как будто юмористическая, рассказы о безконечных кормежках, об арабском кофе, а внутри ее я пытаюсь раскрыть очень сложную тему взаимоотноше-ния христианства и ислама, или — ислама, иудаизма и Правосла-вия… Ближний Восток — это кухня, где варится мировая политика. Я пишу, что Средиземное море это чернильница, куда макают перья все пишущие о политике. Вот какую повесть я пишу, и дай Бог мне ее закончить: она меня всего измучила. А что потом буду писать?.. Во что-то большое боюсь заезжать: сил надо подко-пить для большого-то… У меня очень много маленьких «Крупинок», хочется пока их поделать.

— И у меня записки пишутся — «Былинки»…

— Выходит, у меня «Крупинки», а у вас — «Былинки»? Хорошо… Мне это слово очень понравилось: «Былинки» — рассказы о том, что было… И древнее слово «былина» вспоминается, и пословица «было и быльем поросло»… Будем молиться друг за друга, и все у нас с вами получится.

       Послесловие
  Читатель мой!
В этой книге нераздельно слита проза с поэзией — мои незамысловатые «былинки» продолжены стихами разных поэтов, чтобы получить новую реальность. Такая реальность дает возможность расширить или даже изменить сказанное мной вначале. Раз вы читаете последнюю страницу, значит вы были с автором до конца и, надеюсь, не зря. Читать, не прилагая души, невозможно. Те десятки поэтов, которых я привожу здесь, стали для меня родными и близкими, по сути, моими соавторами. И это короткое послесловие тоже хочу закончить стихами:
 
Я книгой стал и занял место
 На полке книг среди других,
 Среди забытых и известных,
 Среди живых и неживых.
Мерцая золотом холодным
На равнодушных корешках, —
И тот, кто был всего лишь модным,
И тот, кто будет жить в веках.
Я книгой стал, и в свет я вышел,
И понял я, что стал я сном
И что второю жизнью дышит
Та, отшумевшая в былом,
Что выйдет к славе настоящей
Из века нашего в века
Лишь только та, к которой чаще
Живая тянется рука.
Николай Браун, СПб †1975
 
Если же у ваше сердце отзовется на прочитанное, милости прошу писать на адрес редакции газеты «Православный Санкт-Петербург»: 190013 СПб, Бронницкая ул.,17, кв.4, Ракову Алек-сандру Григорьевичу. Тел.(812)317-99-49; E-mail: alex.47@list.ru
Храни вас Господь!
Ваш Александр Раков
       
СODA! КОНЕЦ