Кубинская тетрадь. Начало

       Кубинская тетрадь

Я был на Кубе, в Сирии работал,
Арабам строить гидроузел помогал,
И вкалывал там до седьмого пота,
Пять лет в жаре я хлеб свой добывал.

На Кубе видел я Фиделя Кастро,
Он приезжал к нам в Нике-Лопес на завод,
Могучий политический маэстро
К очередному изму вёл народ.

Куда привёл, пока не очень ясно,
В кубинцев оптимизм он смог вселить,
Ходить по улицам Гаваны безопасно,
И жизнь кубинцам он сумел продлить.

Вот в мире говорят, что он диктатор,
Его действительно велик авторитет,
Он не прелат там и не прокуратор,
На Кубе диссидентов не сажали, нет.

Они уехать сами захотели,
Гусанос-червяки о них в народе говорят,
Они же не работали, критиковали, пели,
Теперь пусть, если смогут так, в Америке творят.

Фидель –почётный председатель их колхоза,
Работал очень много и страстно говорил,
Что, кстати, думал, не вставая в позу,
Народ, как человека, его боготворил.

Пока мы на заводе потом исходили,
Завод там, кстати, нефтеперегонный,
Нас лихорадкой Дэнге заразили,
Старалось ЦРУ-враг страшный и упорный

В Союзе нас врачи предупреждали,
Чтоб ежедневно по сто грамм все пили ром,
Совет тот мудрый перевыполняли,
Употребляли вечером и днём.

И несмотря на это, едва мы выживали,
Температура сорок, лихорадка, бред,
А дети – двести с лишним тысяч - умирали,
Стал биотеррористом северный сосед.

Псевдоучёные в Лахоре, в Пакистане
В лабораториях взрастили комаров,
 И мы и дети стали жертвой испытаний
Бесчеловечных дъявольских трудов,

До этого внесли свиную лихорадку,
Умерщвлена на Кубе часть свиней,
Заразных комаров украдкой
Там разбросал подлец и прохиндей.

Свободно свиньи бегали по Кубе
С тех пор, как их испанцы завезли,
Не знали, что столь подло их погубят,
Нацистов по злодейству превзошли

С тех пор немало лет минуло,
Злодейства, войны следуют подряд,
Людей мильоны будто ветром сдуло,
Повсюду уши сверхдержавы там торчат.

На Кубу прилетел в аэропорт в Гавану
Почти что двадцать девять лет тому назад,
Летели с остановкой сутки, прилетели рано
И вышли то ли в рай, а то ли в душный ад.

До этого в Марокко ИЛ наш приземлялся,
Заправка, впереди- длиннющий перелёт.
Закрыли в душном зале, народ, конечно, злился,
Устали, наконец-то,разрешение на взлёт.

Когда мы пролетали Бермудский треугольник,
Беременная женщина надумала рожать.
И объявили, родился увесистый разбойник,
Прекрасно чувствует и он, и его мать.

В Гаване нас встречала голая собака,
На тощем теле не было ни волоска,
Аэропорт-то излучений настоящая клоака,
Обнюхала и отбежала, худа, проворна и легка,

За год до этого погиб её хозяин,
Ил рухнул на подлёте, задев за провода,
И каждый рейс с аэропортовских окраин
Обречена встречать так навсегда,

К жаре и духоте мы быстро попривыкли,
Страданья облегчая, дул с моря лёгкий бриз,
 в отеле с облегченьем к пиву мы приникли,
Была бутылка нам, как долгожданный приз.

В Гаване жили долго мы, почти неделю,
По набережной целый день могли бродить,
Давали воду в сутки только раз в отеле,
Всё время нам хотелось выпить или пить,

Увидел как-то я такси с поломанною дверцей,
Водитель мял в руках полпачки сигарет,
Я сел, дверь закрываясь, проскрипела скерцо,
Спросил я по-английски, сколько же ей лет.

Меня в ответ спросил, а ю фром раша,
Ему кивнул я молча головой.
Он руку протянул, сказал по-русски Саша,
Кубинец я, но с русскою живу пять лет женой.

Летели вместе мы с Баклановой Еленой,
Настолько вздорной дамой, что не раз
Моя бы воля, я всенепременно
На голову ей опустил бы медный таз.

Она всех долго на работе доставала
Эгоцентричностью комичною своей,
Но доставать вдруг сразу перестала,
Отчаянный мужик подъехал к ней.

Спустя неделю привезли нас в Нике-Лопес
На нефтеперегонный тот завод,
Начальство не ломало в спорах копий,
Нам приказали сделать всё за этот год

Кубинцы после революции хотели,
Чтоб строить помогали им советские друзья,
Но, к сожалению, Союз уж развалить успели,
И всё –таки работали мы там совсем не зря.

На Кубе жили очень нелегко в ту пору,
Могучий и враждебный рядом был сосед,
И в СССР там видели надёжную опору,
А от соседа ждали лишь всё время новых бед.

Кубинцы не боялись завтрашнего дня,
Во всём нуждались и всё же веселились,
Фидель их в помощь посылал на линию огня,
Тогда в Анголе общие враги засуетились.

Со мной работал Хорхе, славный паренёк,
Таким все девушки могли залюбоваться,
Однажды на работе мы сели с ним в тенёк,
Он сообщил мне , что в Анголу едет драться.
 
Испуга тени не было там на его лице,
Что ехать надо, он не смел и сомневаться,
А Куба ведь сама была во вражеском кольце,
Но посылала сыновей своих сражаться.

В составе нашей группы на заводе
Был Кузнецов, как главный инженер,
Однажды, будучи чуть-чуть на взводе,
Всем нам решил он показать пример.

Взял инструмент, поехал на работу,
Минут пятнадцать под солнцем простоял,
Облился сразу же обильным липким потом,
И в поле больше никогда не выезжал.

Руководитель был настырный и упрямый,
И надо должное отдать, душою не кривил,
Свои претензии высказывал он прямо
И норму жёсткую всем нам установил.

Перестраховывался, был не равнодушен,
Порядочный, приличный человек,
В систему нашу верил, начитан , был не скушен,
Достойно прожил свой недолгий век.

Помимо тех, кого уже я вспомнил,
Там переводчик был и восемь мужиков,
Объём работ топографических огромный,
Трудиться надо было всем без всяких дураков.

С семьёй Лимонов жил, он на погранзаставе
Служил, мужик отличный, топограф хоть куда,
Он в Кемеровском тресте уважать себя заставил,
На Кубу послан был и вот попал сюда.

Я тоже, как топограф, щи лаптем не хлебал,
В московском тресте поработал я успешно,
Нас Кузнецов двоих к соревнованию толкал,
И делал это как обычно, но потешно,

Мне говорил, тебя Лимонов обогнал
И уступать ему, свой, значит, трест позорить,
И то же самое Лимонову твердить не уставал,
Договорились с Юрой мы, политику, как строить.

Был в группе Глазунов из Петербурга даже,
Начальником отдела Владимир там служил,
Рассказывал он часто нам об Эрмитаже,
И на работу как и все топографом ходил.

Разумен и спокоен, а может просто сдержан,
Держался очень просто, со всеми был учтив,
Он нашим бабам нравился, но был весьма воздержан,
Сюда заставил ехать его денежный мотив.

Василий с Кемерова звёзд с неба не хватал,
Был больше он рукастый, а не головастый,
И ром глотал он рюмками, ковшами не хлебал,
И в общем, добрый был мужик и не горластый.

Из Волгограда Судоргин, так, непонятный мужичок,
От Кузнецова он всё время защищался,
Умения в профессии имел он с ноготок,
За счёт знакомств своих на Кубу он прорвался.

Одна из женщин, Кадышева Ольга,
С улыбочкой, всегда приклеенной к лицу,
Хитрюга, на контракте пробыла довольно долго,
Давала на людях отпор любому молодцу,

А ночью, сами понимаете, все кошки были серы,
Когда вели себя с понятием с умом,
Умельцы сексуальные имели чувство меры,
Чтоб не застигнутыми быть умельцем стукачом.
Вторая тетрадь
Там много было разных персонажей,
Общителен, немного удручён
Володя переводчик был, ведь, даже
Ему вменялось быть обычным стукачом.

Водитель Крюков был простым как просо,
Частенько он бывал немного пьян,
Всё узнавал, задав ему хитрющие вопросы
Наш Кузнецов Михайлыч Валерьян.

Всё контролировал, что в группе там творилось,
Знал, даже, у кого на теле был изъян,
В семье любой что елось и что пилось,
С кем каждый время проводил и кто когда был пьян.

С семьёй топограф из Москвы жил Николай Долманов,
Мрачнее тучи частенько он бывал,
В командировку уезжал он часто, рано,
Был негодяй, жену его в то время приручал.

И Коля часто задавал себе вопросы,
Ну, почему повсюду езжу я один,
Всё нервничал, курил, ломая папиросы,
И эта мысль в мозгу сидела, словно клин.

Жена шофёра Крюкова была весьма скандальна,
И содержание, и форма, всё одно,
Была хабалкой, говоря банально,
При случае на всех стучала заодно.

Такая вот была там обстановка,
Стукачество, подгляд и заурядный гнёт,
а от начальства сверху пришла раз установка,
вступать с кубинцами контакты реже наперёд.

Руководил тогда Беридзе тем контрактом,
Он всех специалистов, как Берия зажал,
Но пикники любил и на природе как-то
Соломинкою жёнам всё ноги щекотал.

На пикники мы редко выезжали, между делом,
Кто рыбу в озере ловил, кто языком чесал,
Пополз ужом Беридзе, хотя был грузен телом
И пяточку моей жене пощекотал.

Та вскрикнула, естественно, так сильно испугалась,
Подумала, ужалила, наверное, змея,
И оказалось, что не слишком она и ошибалась,
Беридзе ловелас был и порядочный свинья.

Свою жену довёл до ручки он и часто та болела,
Но, ведь, начальник нуждался в женской ласке,
И выбирал он жён специалистов так умело,
Что не боялся никогда и никакой огласки.

Существовали там на Кубе магазины отоварки,
И правила для них наш гений составлял,
Так было, что в продуктах для домашней варки
Уже прибавочный заложен капитал.

Продукты выкупали все по норме,
Учитывалась численность в семье,
Вот здесь таились деньги для прикорма,
И жёны были наподобие рантье.

Была рассчитана такая норма
На человека весом в двести килограмм,
Излишки продавали кубинцам для прокорма,
И занимались этим в семьях жадные мадам.

На послереволюционной Кубе оставались
Те, кто до этого вполне прилично жил,
Из класса среднего, кто в США не перебрались
Всё поменяли на еду, кто сколько накопил.

По карточкам на Кубе продавали
Всем поровну, а норму на семью,
И положение и вклад определяли,
Кто хапал больше, тех сажали на скамью.

Советы местные по нашему там были,
Но только назывались КЗР,
Работая бесплатно, довольно скудно жили,
Такой вот депутат-действительно пример.

Те комитеты КЗР работали повсюду,
И защитить пока что революцию смогли,
Там не карают тех, кто предаётся блуду,
А червяков –бездельников из Кубы в США смели.

Специалисты жили в трёхэтажном доме,
Как говорили, в эдифисио, у нас,
Специалистов сто, примерно, русских кроме,
Испанцы, чехи, много и других.

Дом со щелями, пол там был бетонный,
Вначале жил один я на первом этаже,
Кубинок часто видел, дышать старался ровно,
Хотя они ходили все почти что неглиже.

Хотя мы за собою все, конечно, убирали,
Приставили к нам камарерш из пожилых,
За чистотой следили и, кстати, наблюдали,
К кому, когда, кто ходит из мулаток удалых.

Кубинки к иностранцам заходили,
Специалистов наших обходили стороной,
За иностранцами свои там не следили,
У нас порядок установлен был иной.

У нас же если стукачи доложат,
Что кто-то ночь провёл с кубинкой молодой,
То сроку сутки лишь ему положат,
Чтоб с Кубы он уехал, уже невыездной.

Специалисты на мулаток вперяли свои очи,
Природа ведь у каждого брала свои права,
Но улетать на родину всем не хотелось очень,
Как правило, природу побеждала голова.

Моим соседом в эдифисио был Валерьян Михайлыч,
Перестраховывался, часто, молодых предупреждал,
Налево не стремитесь вы, нам говорил устало,
Стукач доложит если, по правилам воздам.

Ко мне мулатки часто в дверь звонили,
Однажды позвонила уж тёмная совсем,
Сказала, милый мой, привет, тебя мы не забыли,
Скорей открой, мол, я тебя не съем.

В ответ ей сообщил, сосед тут рядом важный,
К тому же без жены, сейчас он холостой,
Мужчина пожилой, но видный и отважный,
И человек хороший, добрый и простой.

Мгновенно та к нему переметнулась,
Звонок и бормотанье, потом и двери стук,
Мне Кузнецов рассказывал, как в душе та уснула,
Как уходя, стянула полотенце и утюг.

«Воды спросила жалобно, мне стало её жалко,
Пошёл я дверцу в холодильник открывать,
У холодильника была быстрей меня, нахалка,
И чуть початую бутылку рома-хвать,

И половину добрую из горлышка отпила,
С трудом бутылку эту я у неё отнял,
Потом ушла в санузел, и долго там чудила,
Какой такой мерзавец её мне подослал».

С порядком заграничным мы таким смирились,
Зарплата заграницей была совсем иной,
И за границу мы тогда стремились,
Чтоб счёт пополнить суммой небольшой.

Ко мне ещё один приятель заходил,
И,кстати, его тоже Хорхе звали,
Меня он нелегально на рыбалку вывозил,
Начальники нам ездить далеко не дозволяли.

Однажды рано утром, прервав грядущий сон,
Тайком мы сели в старенький автобус,
И прямиком направились на пляж Плайя-Хирон,
Что было авантюрой чистой пробы.

В пути недолго были, в аварию попали,
Отъехали от дома километров этак сто,
Водитель, поворот проспав, нажал на все педали,
Чуть-чуть задели в повороте старенький авто.

Тот крутанул три полных оборота,
И замер, как стреноженный скакун,
От пережитого шофёр наш впал в икоту,
Час успокаивал его наш Хорхе-говорун.
 
Водитель старого авто, оправившись от шока,
недолго постоял, потом ударил по газам,
никто там не был ранен и никакой мороки,
и на авто царапин никаких, я видел это сам.

 Потом ещё проехали мы двести километров,
Во всей своей красе открылся пляж морской,
Осталось до воды всего с десяток метров,
И вот нас всех накрыло солёною волной.

Нехитрая у всех у нас была экипировка,
Лишь маска, ласты и подводное ружьё,
Да плотик сзади пенопластовый, верёвка,
Все ружья самоделки, из магазина , лишь, моё.

Ружьё моё- из магазина спорттоваров,
С резинками у Хорхе самодельное ружьё,
Из моего ружья не прострелить омара,
Ружьё у Хорхе даже барракуду бьёт.

От берега отплыли метров двести,
Вдруг крик раздался и чуть позже стон,
Отчаянно руками машут, мол, дурные вести,
Спасайся, Алехандро укусила тибурон.

Никто тогда из нас на месте не застыл,
Само собою в винт вдруг превратились ноги,
Но странно то, когда я к берегу приплыл,
Над Алехандро там уж суетились у дороги.

И, оказалось, что не так всё было плохо,
Конечно, Алехандро потихонечку скулил,
Его в плечо царапнула акула-кошка, кроха,
Которую, приняв за что-то, он случайно подстрелил.

У даже небольшой совсем акулы кожа
Тверда шершава, точно, как наждак,
Плечо задела, удирая в панике, быть может,
И превратила кожу на плече в кровавый мак.

На берегу, вестимо, Алехандро подлечили,
Перевязали туловище всё ему бинтом,
И потихонечку от берега отплыли,
Уже не вспенивая воду как винтом.

Вдруг Хорхе сделал знак остановиться,
Вниз показал и крикнул нам, лангуст,
На тридцать метров он мог лишь спуститься,
Всех остальных немного одолела грусть.

Но Хорхе настоящий был товарищ,
Товарищества всем нам преподал урок,
Дал два лангуста каждому, сказал мне, дома сваришь,
В последний раз нырнуть уже не смог.

Часа четыре мы болтались в море,
Свой плотик каждый рыбкой загрузил,
Переборщили, видимо, в охотничьем задоре,
И вышли на берег уже почти без сил.

Я нечто очень дорогое взял из дома,
В Союзе врач лекарство прописал,
Початую чуть-чуть бутылку рома,
Подранок Алехандро больше всех глотал

Уж вечер наступал, смеркалось быстро,
Собрались и уселись спать в автобус ровно в семь,
Водитель спать не должен был, маэстро
Усталые, ведь, жизнь доверили мы все.

Доехали без приключений и нормально,
Вернулся в эдифисио я ночью, ровно в час,
А на вопрос, где был, ответ почти реальный,
Па пляже в отдалении я плавал стилем брасс.

продолжение следует...