Подмена

У меня на лице играет осеннее солнце. Оно, пожалуй, самое подходящее для того, чтобы в голове появлялись умиротворенные мысли о новой жизни, в которой будет смысл. 4 октября самый подходящий день для моего рождения.
Посмотрим, что я могу взять с собой в эту новую вторую жизнь. Скажу вам, первая была очень даже ничего. И я, новая, сидя сейчас за одним столом со мной, старой, даже немного завидую этой крашеной блондинке напротив. Мы играем в карты на воспоминания.
Она много ставит на кон. В кошельке у нее явно больше, чем у меня. Я ведь помню только сегодняшнее утро. Хотя мой козырь в том, что в это утро у меня воспоминания только счастливые – об облаке рыжих листьев и недосмотренном сне. А вот у нее тузы ее большой любви с лихвой компенсируются тучей шестерок бессмысленной суеты и семерками обид. Обе боремся за жизнь. Я выигрываю. И буду выигрывать до первого телефонного звонка. Ведь звонить-то будут ей. А меня пока знает только груша напротив окна.
Назло ей я завариваю ромашковый чай. Она много курит и пьет прямо из турки кисловатый кофе, с выдавленным в него лимоном.
Заканчиваем партию. Я отыграла у нее вкус грейпфрутового сока, оставив ей московскую квартиру с зеленым диваном и киевской скатертью в тон. Справа от меня в отбое лежат несколько бывших друзей. Они ни к чему нам обеим и давно уже стали разменной картой. Дождь мы так и не смогли сдать друг другу, поэтому поделили пополам. Я без тени сомнения оставила ей июньский дождь с привкусом первого поцелуя. Забрав себе осенние дожди, которые так вкусно пахнут свободой и тишиной. Забрала любимый блюз в темноте и сон «калачиком», и тот маленький мир под одеялом, без которого она как-то осиротела и слегка расслабилась в жестком кресле. В глазах появилась отрешенность и азарт человека, которому нечего уже терять. Хотя это, конечно, был блеф. У этой когтистой карьеристки еще много сюрпризов в рукавах.
Борьба за самое главное только начинается. У нее ведь еще осталась моя мечта. Уже разыграны несколько партий и моя память наполняется мамиными глазами, бабушкиными молитвами, дедушкиными невыплаканными за всю долгую жизнь слезами, папиным шепотом после ночного кошмара, далекими, но не забытыми вечерами в компании друзей. Где-то внизу живота появляется незнакомое чувство, от которого начинает ломить запястья и немного мутить. На ее лице появляется тяжелая усталость. Соленая, как вода на пляже Коктебеля, она вытекает с двумя маленькими слезами в уголках ее зеленых, сейчас почти изумрудных глаз. Ее пачка с сигаретами быстро пустеет, ей все труднее поднять руку, чтобы дотянуться до кофе.
Мне становится очень жаль, такой по-детски взрослой тени своей прошлой жизни. Я оставляю ей одиночество, которого нет с сегодняшнего утра. Она безуспешно тушит его в горке разыгранных карт – безделушек, которые ее еще цепляют: номеров телефонов людей, которые тянутся за ней ненужным багажом; шрамов от тех, чьи лица она уже не помнит, а слова их поглотил ветер и унес в небо; ожиданий звонков от тех, кто давно забыл запах ее волос и контур плечей; подушек, которые стали тяжелыми и неудобными от того, что набиты свинцом ее мыслей; старыми дневниками, которые населены несуществующими образами прошлого, не ее, чужого прошлого; кассет и дисков с звуками неузнаваемых песен и еще сотен фотографий, на которых она не узнает даже себя.
У нее уже нет шансов выплыть из этой темной воды недописанных историй. Поэтому сегодня пришла я. Я – коротко стриженная с подведенными белым карандашом дымчатыми глазами, с ногтями-лопаточками и пустой памятью. Я пришла, чтобы она смогла повернуть вспять то, что не поддавалось ей одной.
Она совсем не чувствует, что из открытого окна октябрь пахнет арбузами. Не видит, как фонари сушат каштановые лица, отчего они становятся морщинистые и желтые. Она уже не слышит аккордеона, который выводит такую старую мелодию из ее, не моей памяти. Не видит, что небо стало, как всегда в Киеве, фиолетово-розовым от нависших облаков и взглядов, которые в нем тонут. Я хочу прикоснуться на прощание к ее белым пальцам, но промахиваюсь, и она разлетается. На моей коже остается пыльца, как будто с крыльев мотылька.
Я сижу одна в прокуренной комнате, куда уже втекли сумерки, немного продрогнув от прохладного ветра. В зеркале напротив я вижу изумрудные зрачки, которые постепенно сливаются с вечером, вбирая в себя дым ее сигарет. Вокруг моего кресла пол покрыт длинными белыми локонами. А на столе остывает ромашковый чай.