Дорожное приключение

ДОРОЖНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

«Газель» Виталия Сергеевича Удальцова неслась по скользкой шоссейке. Ночная дорога радовалась одинокому автомобилю, кокетливо принаряжалась в ноябрьский ледок и беззастенчиво расстилалась, отдаваясь колесам грузовика, который упрямо насиловал ее, припадая на колдобинах и снова взмывая капотом для очередного удара. Усталый Удальцов тоже радовался: скорому возвращению домой, завтрашнему торжеству, учтивым поклонам елок, приветливым взмахам березок, досконально изученным, а потому не столь досадливо опасным, выбоинам. И даже съежившийся гаишник, выхваченный светом фар и стремительно поплывший назад, почти обрадовал, ибо он тоже был свой, родной, романовский. Через каких-то полчаса Виталий Сергеевич будет дома, нырнет в горячую ванну, подремлет часика два и к условленному с Ириной времени будет как огурчик.
Замерзший гибедедешник, словно удивляясь столь раннему автомобилю, запоздало отмахнул жезлом. Газанувшая было «Газель», проскочила еще метров восемьдесят и ткнулась к обочине.
— Не замерз, сынок? — Удальцов выпрыгнул из кабины навстречу неуклюже шагавшему постовому. Тот шел, придерживая правой рукой бьющий его по бедру, явно мешающий и досаждающий, автомат.
— Что везешь? — милиционер отмахнулся от протянутых документов и стал по дуге обходить машину, время от времени наклоняясь и как бы для формы заглядывая куда-то под колеса.
— Продукты из Москвы, товарищ сержант! — расплылся в улыбке Виталий Сергеевич, послушно откидывая тент грузовика.
— О, продукты! — оживился гаишник. — Что, папаша, колбаски организуй нам! И консервов. Во! Давай-давай, ну еще банку — четверо нас — чего жмотишься. Все, папаша, поезжай, счастливо!

Ничего страшного — обычная сцена, — но настроение, словно пыль от сильного ветра, заклубилось черными мыслями. Ладно, черт с ним, дома ждут. Сегодня такой день у семьи особенный. Эх, еще бы подремать — и порядок. Раздраженный, взволнованный, как пятиклассник у доски, Удальцов от поста добирался на автопилоте.
Во всем уездном Романове был один единственный светофор. Установили его несколько лет назад, но служил он, скорей всего, украшением, местной достопримечательностью, приобщавшей город к цивилизации, но никак не средством регулирования движения. На вялые подмигивания желтого глаза (остальные почему-то не горели) реагировали только дремучие иногородцы, которые простодушно тормозили перед ним и тщетно дожидались зеленого сигнала…
Перед самым светофором, к которому летел Виталий Сергеевич, по дороге тащился трактор с болтающимся прицепом. И когда Удальцов на всех парах пошел на обгон тихохода, зловредная тележка дернулась на выбоине и вильнула в сторону «Газели». Виталий Сергеевич шарахнулся на встречную полосу — и началось! Колеса, взвизгнув по гололеду, пошли юзом, машину занесло, что-то заскрежетало. Сработала водительская сноровка – руль чуть вправо, тормозить нельзя: на льду это смерть! Но грузовик уже развернуло, опять заскрежетало, - бах! – удар по заднему мосту, расцеловал бордюр – и хлоп! – «Газель» завалилась на бок, и еще прокатилась несколько метров по обледе-нелому асфальту, раздирая тент и удобряя дорогу разваливающимися коробками.
Виталий Сергеевич очнулся: ныла правая рука, видимо, выбил плечо, саднило лицо, по лбу стекала струйка крови. Пронзительно ревел клаксон. Удальцов с трудом выбрался из кабины и, распахнув капот, выдернул клеммы. Рев оборвался, а вместе с завыванием, словно обессилев от наступившей мертвой тишины, Виталий Сергеевич без сил рухнул на стылый бордюр. Злополучного трактора и след простыл.



***
А день-то складывался как удачно. Утром подвернулась срочная и выгодная шабашка. В гараж прибежал запыхавшийся и ликующий Михалыч, мол, выручай, Виталя, позарез нужны продукты, да, срочно, из Москвы и по высшему классу, новый магазин, сам понимаешь.
— Я бы и сам на базу смотался, да забот с этим магазином полон рот. Поможешь? А? — он обнимал и хлопал Виталия Сергеевича по спине.
Удальцов с радостью согласился — деньги сейчас ох как пригодятся. Да и как старому другу не помочь — с Михалычем они не один пуд соли съели – вместе крутили баранки еще на Пятой автобазе. Приятель и подбил Удальцова взять ссуду в банке, купить по новенькой «Газели» и заняться частным извозом — «через год как сыр в масле кататься будешь!» Но в коммерческих делах Михалыч был удачливей, быстро раскрутился и на днях открывал свой магазинчик.
В Москву Виталий Сергеевич поехал один — он всегда работал без напарника – надеялся только на себя. В принципе и дорога не слишком дальняя — 400 км туда да столько же обратно. За сутки обернешься. Жаль, Михалыч поздно пришел — пришлось выезжать в неурочное время, а возвращаться в ночь. Но привык он, водила с тридцатилетним стажем, один мотаться по дальним и не очень командировкам. Даже дорожного рэкета не боялся! А лихих людей сейчас на дороге развелось ох-хо-хо как много! Однажды бандиты гнались за ним на двух «Жигулях». Настоящую погоню устроили, как в кино, прижимали к обочине. Спасибо «Газелюшка» не подвела. Недаром он так любил и лелеял ее.

Было часа четыре утра, и мороз стал до костей пробирать, присевшего на посеребренный, заиндевевший бордюр, водителя. Закурил — пальцы рук не слушались — спички ломались одна за другой. Удальцов крякнул и, словно пингвин, пошел собирать растрепанные коробки. Нагнулся за одной, но руку обожгло болью. Дорога была пустынна, совсем изредка пролетали легковушки. Пару раз Виталий Сергеевич голосонул, но первый водитель лишь размашисто и излишне картинно резанул ладонью по горлу, мол, смертельно спешу, а другие просто делали «морду тяпкой».
Рассветало. Возле поверженной «Газели» постепенно росла бесформенная груда коробок, которые Удальцов уже волоком подтаскивал поближе к машине. Появились первые прохожие, и скоро у светофора образовалась толпа: дорожка на единственный в Романове завод проходила мимо светофора. Заводчане, спешащие по этому «брод-вею» останавливались, качали головой и жадные до чужого горя плотоядно подсчиты-вали ущерб, внутренним чутьем безошибочно определяли содержимое коробок: в квадратных — водка (не вся же разбилась!), в больших белых упаковках — колбаса, там — консервы, а здесь — что-то в стеклянных банках, закуска, словом. Толпа негром-ко гудела. Народ гудел не из сочувствия, просто ждали. Ждали неизвестно чего, скорей идеи, или зародыша идеи, некоего толчка, который поможет сложить единодушное мнение о том, как правильно отнестись к случившемуся.
Удальцов заволновался — люди не спешили расходиться. Поэтому Виталий Сергеевич даже обрадовался машине гибедедешников, подрулившей к «Газели».
— Товарищ милиционер! — он бросился к передней дверце, распахнул ее и вдруг узнал того самого белобрысого парня с поста. — Товарищ сержант! Помогите, пожалуйста, — ведь все растащат!
В толпе живо прислушивались к разговору.
— Гражданин, у вас что-нибудь украли?
— Нет, пока еще нет.
— Тогда чего орешь, папаша? Щас инспектор подъедет, составит протокол, все, как положено. Ясно?!
«Так точно!» — чуть было не козырнул Удальцов, но спохватился и только махнул здоровой рукой. Звонкой пощечиной хлопнула дверца, насмешливо фыркнуло облако выхлопов, машина сорвалась с места, мигнули красные фонари.
Но стоило милиционерам отъехать, нервы в толпе не выдержали.
— Видал? «Помо-оги-и-те…» — дразнили Удальцова. — Что, перевернулся, хапуга? Отъел харю — и будто кто-то позарился на его харчи! — возмущались многие.
У машины нарисовался Арбуз — горький пьяница и скандалист, — известный всему городу, и тут же заканючил, тыча культяшками обмороженных по-пьяни пальцев в коробки:
— Командир, дай бутылку, трубы горят, умираю. Тебе-то чего — все спишут. Ну стакан хотя бы налей, командир! Вон бутылка початая… Трубы, ей-ей, горят, — заметил он бутылку с отколотым горлышком.
И все бы ничего, успокоились бы, разошлись — начало рабочего дня было не за горами, но вдруг в толпу вклинился местный дурачок, юродивый Соленый. Толпа брезгливо расступилась. Сумасшедший опустился на колени, стал ползать между коробками, копошится в них и, время от времени, что-то отправлял в рот. С подбородка, заросшего реденькой бородкой капала слюна, с губ срывалось несвязное бормотание: «Соленый кушать хочет… Соленому много не надо…» Тут он наткнулся на Арбуза, который вти-хоря, под шумок, умудрился изуродованными руками слить остатки водки из разбитой бутылки в свой раздвижной пластмассовый стаканчик, а вторую, целую бутылку сунуть в карман.
— Не тронь! Мое! — нечеловеческим голосом заорал Соленый, выбив из рук Арбуза стакан с водкой. — Уйди… уйди… Мое… мое…
Рассвирепевший Арбуз с силой оттолкнул Соленого и со всего маха пнул его в живот. Под душераздирающие вопли сумасшедшего он схватил ящик водки и поспешно побежал по улице.
— Лю-ю-юди-и! — истошно голосил дурачок, сгребая коробки в охапку и разбрасывая их по сторонам. — Это все наше! Наше!.. Наше!.. У нас же награбили… за наш счет жируют… Кончилась ваша власть… — он показал Удальцову фигу, а его нечеловеческий визг закончился невнятными причитаниями и всхлипами.
Толпа, от души потешавшаяся над Соленым, внезапно затихла. И вдруг – рванула. В первых рядах шли мужики – за водкой, за ними плотной шеренгой – бабы – за колбасой. Удальцов толкнул одного, ударил другого, но его оттеснили, затоптали. В клочья рвались коробки, разлетались ящики. Одуревшие мужики дрались из-за лишней бутылки, бабы, словно дрова, сгребали в охапку батоны колбасы, прикрывая мясные поленницы платками, куртками.

***
«Жигули», в которых возвращался с дежурства Андрей Шитов, притормозили у «Бородавки» — знаменитого Романовского винного магазина, который долгие годы был единственным, где можно было разжиться спиртным. До конца смены оставалось минут сорок. Шитов, которого сослуживцы, несмотря на молодость, величали «Иваныч», по-нимал, что нужно было бы составить протокол того ДТП у светофора, но очень уж не хотелось возиться – на все оформление уйдет часа два-три – не меньше. И вечно эти происшествия в конце дежурства случаются! От этого было досадно. Андрей щурился в лучах осеннего морозного солнца. Изо рта – даже в кабине – клубился парок. Хотелось спать и ни о чем не думать.
— Иваныч, Иваныч, смотри! – водитель ткнул квадратным темным пальцем в запотевшее стекло, за которым тяжело ступала толстая пожилая женщина, вся, словно в пулеметных лентах, обвешанная гирляндами сосисок, за ней семенил пацан с двумя авоськами, из которых торчали тупые колбасные концы.
Шитов как ужаленный вылетел из машины:
— Эй, гражданочка! Гражданочка! Можно вас на минуточку!
Но баба с мальчонкой проворно нырнула за угол дома и, видимо, скрылась в ближайшем подъезде – только ее и видели.
— Эй, мужик! — внимание Андрея переключилось на счастливого мужичонку в потрепанном, засаленном пиджачке, чьи карманы подозрительно оттопыривались.
— Эй, мужик! Стой! Сюда иди, тебе говорят! Что это? Откуда? – Иваныч ловко охлопывал его тщедушную оцепеневшую фигуру и одну за одной извлекал из карманов, из-за пазухи четыре бутылки водки и несколько банок тушенки. — Где взял, тебя спраши-вают? У светофора?
Прохожий, казалось, был глухонемым, только мычал и корчил рожи, но уразумев последний вопрос, радостно закивал головой на тонкой кадыкастой шее.
— И что, много там осталось?
Он снова оживился и лицо вдруг от уха до уха порезало страшное подобие улыбки.
— Понятно, — хмыкнул Шитов, заметив красноречивый жест мужика, потеревшего ладонью по горлу.
— Потапов, поехали! Куда, куда — в отделение!

В дежурке, как всегда ранним утром, было не продохнуть от табачного дыма, от дружелюбно-забористых ругательств, от гула по-милицейски уверенных голосов. Десятка два мужчин грубовато толкались в небольшой комнатушке. Одни, сменяющиеся, грохали на столы бронежилеты, небрежно швыряли автоматы, радиостанции, резиновые дубинки, что-то спешно дописывали; другие, заступающие, подхватывали всю эту амуницию, оставляли корявые вензели в толстенных журналах, беспрестанно обрывали трубку телефона.
— Да, Михалыч, — Шитов уже сдал смену и, словно что-то вспомнив в дверях, подошел к дежурному по отделу милиции. — Там у светофора «Газель» с продуктами перевернулась… Так это… народ того… шалить начали… растащили там кое-чего… Вот, лично у мужика одного забрал, — он выставил на стол одну бутылку и банку консервов.
— Что?! Почему молчал! Где Круглов? Уже на пост выехал?.. Вот что, — дежурный повернулся к Андрею. — Иваныч, возьми Алексеева, двоих пэпээсников — и пулей к светофору! Знаю, знаю, что только что смену сдал… Отбивать надо продукты! Ты только шугни, а Круглов подъедет — оформит. Ну все — лети! Да, Андрюха, — остановил он сержанта в дверях, — Закусона там, что осталось, прихвати. Все, давай! Пулей!

***
Удальцов молча сидел на обочине. Он уже не бегал, не орал, не дрался с мужиками. Впрочем, после семи толпу словно ветром сдуло — смена на заводе уже началась, но предстояла еще волна заводчан – тех, которые ходили на работу к восьми. Словом, когда машина ГИБДД снова подкатила к светофору, Виталий Сергеевич был в очень удрученном состоянии. У «Газели» в ворохе бумаги и разорванных коробок копошились лишь пацаны, выискивая чупа-чупсы и жвачку. Мальчишки при виде милиции прыснули врассыпную, а Удальцов только поморщился, как от зубной боли, при виде того же самого сержанта.
— Ну что, папаша, не сберег добра? Эх ты… И куда только смотрел… Кому вез-то? Никитину? Не повезло — строгий он, правильный слишком — на бабки поставит. Да, ты вот что, — Иваныч обозрел поле битвы, — посчитай пока, что украли… И еще, нам твой товар нужно отвезти на эту… как ее… экспертизу!
Но Виталий Сергеевич уже не в силах был реагировать, даже головы не приподнял со сложенных на коленях рук.
— Ну все, мы поехали. Щас инспектор подъедет, ты обожди немного. Папаша, не будь ты таким размазней! Не грузись, счастливо!
Тут-то и объявился Михалыч.
— Да-а… Ну ты и попал, старик, — начал он без обиняков. — На двадцать штук баксов попал! Это не считая потерянного времени. Микитишь?
И условились друзья, что пропавшего не вернешь, поэтому заявления в милицию подавать не будут (кому нужна эта бесполезная волокита!), а деньги Виталий Сергеевич отдаст через неделю. Михалыч по-дружбе помог перевернуть и отогнать помятую «Газель» в гараж, подкинул Удальцова до подъезда. На том и простились.

***
Виталий Сергеевич, морщась от боли, пробовал умываться. Правая рука не слушалась, плетью висела вдоль тела, на лбу багровела ссадина, возле уха шрам, аккуратно заклеенный пластырем. Тело было разбитым, тяжелым, словно всю ночь пришлось нагружать и разгружать машины с дровами. Жена Ирина и дочь Светлана, уже наряжен-ные, ждали и переживали — сумеет ли он пойти с ними к будущей родне?
Сумел. Шли пешочком, благо, по словам Светки, жених живет недалеко. Жена и дочь были рады, что он идет на помолвку вместе с ними. Виталий Сергеевич уже по-смеивался, уверял, что выкрутится, что кое-что накоплено, кое-что можно продать — и на свадьбу найдется. Жаль, конечно, что так получилось. Жена переживала молча, Светка вслух возмущалась, засыпала отца все новыми и новыми вопросами.
— Да как же так? Да разве… Я бы на твоем месте за монтажкой сбегала…
— Так я и сбегал… Только всем не отвесишь… Особенно этому сержанту…
— Ведь это же и есть трагедия русской души, — Света училась на журфаке и любила громкие до банальности выражения. — Да, да, трагедия русского народа, причина свершившихся и грядущих революций. Придет к нам какой-нибудь дурачок или, скажем, Стенька Разин, и скажет: «Иди — и возьми! Это — твое!» И мы пойдем — и возьмем! Немец или англичанин, разумеется, так не сделает. Там это просто невозможно, — возмущалась она.

Жениха ждали с минуты на минуту с тортом. Ирина и Светка ушли помогать хозяйке на кухню. Будущий свояк, подмигнув Виталию Сергеевичу, усадил его за праздничный стол:
— Пока о свадьбе не заговорили, пока гостей не считали, да и знакомиться под лимончик лучше! А?
Выпили, закусывали и приглядывались друг к другу. К разговору перейти не успели. Раздался звонок, открывать дверь бросилась Светка. Прихожая наполнилась радостным гвалтом, звонкими голосами, веселой суетней, — помогали жениху разгружаться. Виталий Сергеевич вышел в прихожую, приготовился объяснить будущему зятю, почему не может пожать ему руку. Готовился зря.
Его будущий зять шагнул навстречу, поскользнулся, протянутая рука повисла в воздухе.
— Анд… Анд… Андр… — что-то заклинило у жениха.
Теперь и Удальцов узнал утреннего сержанта. А тот бросил жалкий взгляд на родителей, на Светку, на всякий случай отшагнул еще на шажок, что-то быстро-быстро залепетал:
— Вы знаете… правильно… я сегодня… смена уже не моя была… да кто же знал… обидно вышло… я все объясню…
— Им объясняй, если поймут! Мне с утра объяснил! Ирина! Одевайся!
Застегнуться Виталий Сергеевич не сумел. Задом наперед надел кепку, повернулся к хозяину:
— За коньячок, за лимончик спасибо! А я-то думаю, почему лимончик губы дерет? Светка, — обратился к дочери, — решай сама… Хочешь — оставайся! Хочешь — за монтажкой беги!
У самого дома плачущая Светка догнала родителей.