Но и умершего не лишай милости. Былинка

Кажется, весь город собрался на кладбищах – Радоница, день поминовения усопших. Везде яички Пасхальные, и радость Пасхальную не утишить…

Апрель, на кладбище размытое
Идут машины и народ.
Потоп – что горюшко разлитое,
С трудом пройдешь к могиле вброд.

Повывернуты, опрокинуты
Вчера лишь врытые кресты,
Водою памятники сдвинуты,
Дрожат промокшие кусты.

А похороны продолжаются,
Не остановишь этот смерч;
В потоке мутном отражаются
Одновременно – жизнь и смерть.
Сергей Хомутов


Реже я стал бывать у тебя, мама, но в мыслях с тобой, и папу вспоминаю часто.

Вот и вздрогнуло сердце: «сыночек» - показалось – позвали меня. С тонкой ветки скатился
листочек, как слеза уходящего дня. Александр Макаров.
 

А когда разговариваю с тобой коротко, только одно и слышу: «Молись, сынок, молись, и за папу молись…» Неужели вам так плохо? Батюшка обмолвился, что судьба твоя там неладно пока складывается. А что я еще могу? Вот обещал тебе к «крестной» съездить, к подруге твоей, Клавдии Васильевне Литвиненко – и побывал. Согнулась вся колесом, как ты, 89 лет, но бодрая; в квартире чисто, ухожено, газовую плиту новую ей как ветерану поставили; дети собираются ее к себе перевезти. Вспоминала молодость, первую свою любовь, войну, о тебе рассказывала, как вы в Вене познакомились, но не плакала, молодцом держалась.

Мы о ней статью в газете опубликовали – «Медсестра». Да ты, наверное, все знаешь. Лере сделали операцию, а я выпустил очередную книгу; там и фотография Баденская есть, на которой меня держит папа, а ты сзади его обнимаешь. И дом №38 на Иоганнштрассе в Бадене, где мы жили. Оказывается, я очень мало о знаю о вас; попроси меня толком рассказать – одни обрывки получатся: в свое время неинтересно было, а теперь и спросить не у кого… Поумнел с запозданием. Пойду папе лампадку зажгу…
ОГРАДКИ
И сгинет снег… Скатеркой-самобранкой воскресная потешит зеленца… Я снова крашу краской «серебрянкой» ограду над могилою отца. Не для красы. Такая есть опаска: не подновишь – и медленная ржа сожрет металл, когда облезет краска; и все путем, пока она свежа. Вот где семью соединило нашу! Куда ни глянешь – близкие одни… Не золотом, а «серебрянкой» крашу последнее пристанище родни. Докрашу и скажу себе: «В порядке!» Да будет жив простой мой русский род, покуда подновляются оградки, покуда память за сердце берет. Виктор Максимов.

Солнышко появилось, теперь чаще буду у тебя; все пытаемся посадить цветы на могиле, а они погибают – и тепла много, и влаги, только ландыши пока прижились болотные.

Папу чувствую, ему получше, он даже нам помогает, а как это – никто не ведает; люблю вас и скучаю пуще прежнего, ну да недолго осталось… Но Господь все равно не возьмет, пока все положенные дела на земле не переделаешь. У меня вот газета, у Леры – я, сын и внук; теща держится героически, несмотря на годы… Не скорби, мама, по батюшкиным молитвам Господь все управит к лучшему, и я буду стараться.

Вспоминал я, светлея от грусти. Жизнь мне долгую память дала, как нашла меня мама в капусте и сыночком родным назвала. Александр Макаров.

Кланяюсь тебе, дедушка Иван Иванович, бабушка Анна Федосеевна, дядя Евгений Иванович, и тебе, конечно. Я зернышек насыпал на твою могилку, птички прилетят клевать – и тебе веселей станет. Да вот они: две сизокрылых голубицы присели на твою оградку. До свидания, мама!
Ночное стихотворение
Душа не на месте. И что это с ней?
Все чудится – дверь отворилась ночная…
И вздрогнуло сердце, и стало взрослей, -
То жизнь продолжалась моя, не иная,
Моя, не иная, взойдя на порог,
Сказала счастливейшим голосом: «Мама!
Опять ты не спишь?» - «Безпокоюсь, сынок…»
… Но жизнь обняла и свежо, и упрямо,
Всем юным восторгом, напором крови…
И вздрогнуло сердце, расширив границы,
Границы тревоги, границы любви,
В которой и мне суждено повториться.
Любовь Ладейщикова

«НЕ ЗАСОРЯЙТЕ РЕЧЬ! НЕ ЗАСОРЯЙТЕ ЖИЗНЬ!..»
Ненавижу людей, ругающихся матом! В армии ни одно приказание, ни одна разборка командирская без матерщины не обходилась, да и в солдатской курилке мат-перемат вместе с табачным дымом клубился. Ругались и генералы, и прапорщики, и первогодки - словом, все ругались.

Неприкаянно, но чинно
на страницы и кино
вылезает матерщина,
словно газ, покинув дно.

И как будто все в порядке,
ибо знали те слова
даже малые ребятки,
в мир шагнувшие едва.

И как будто все, как было,
только в воздухе страны
стало больше смака, пыла,
ядовитой белены.

Жизнь снаружи не плохая –
иностранное едим!
Просто – не благоухаем,
а мутнеем и смердим.
Глеб Горбовский, СПб

Идет по улице пара юнцов – через слово непристойность, да с вызовом, чтобы услышали. А если никак нельзя прямо выругаться, то и без перевода несъедобное слово «блин» понятно звучит в каждой фразе. И девчонки, и подростки сопливые за примером старших товарищей тянутся: матом ругаться – круто! Взрослых не замечают, да и взрослые уже не рискнут от греха подальше замечания делать. Теперь «нелитературные выражения» преодолели барьер, грязными ручьями вливаясь в кино, театр, на страницы книг и журналов.

От скверных слов из скверных уст
Земля становится безплодна!
Но вот служители искусств
Внушают: «Модно и народно».

И непечатные слова
Печатают в «изящной» прессе –
И не растет уже трава
И сохнут елки в темном лесе.

И оскорбленный детский слух
Гноится мерзкими словами,
Питается нечистый дух
В таком нечестии и сраме.

И воспевается порок
На унижении святого.
Есть Слово – Бог. И в слове – Бог
Есть антибог. И антислово.

Так не поганьте же уста,
Ведь речь, как Русь, как мать – свята.
Нина Карташева

Когда я в 1965 году заканчивал 11-й класс, мой однокашник выругался в подвале, где мы покуривали по переменам. Случайно услышавшая ругательство уборщица побежала к директору, - и выпускник получил в аттестате четверку по поведению. А это значило, что ни в один институт ему ни ногой.

У дедушки самым страшным словом было «дрянь», и то редко. Отец матом не ругался, хотя характер был еще тот; выплескивал жене что-то обидно-резкое, но матерных слов не употреблял. Да и нечасто это случалось – любил он маму до умопомрачения и пронес свою любовь до конца дней. Так что я «ума-разума» на улице набирался, на работе, в армии. Но с годами бесовскую страсть поборол. Да, видно, не до конца: то в редакции, не совладав с эмоциями, выстрелю поганой фразой, то вчера знакомого обозвал почем зря. И вправду, становилось на душе легче; но я-то знаю бесовский механизм: он не зря трудился-подзуживал, злость помогал копить, чувство ненависти будил, а она и вылилась в односекундье матерными помоями.

Выругался – полегчало. Тогда лукавый на время отходит в сторонку, закрепляя навык… Не зря в народе говорят: «Посеешь поступок - пожнешь привычку, посеешь привычку - пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу». Наверное, не один бес вокруг ругателя крутится: где мат, там и пьянь, и блуд, и всякие делишки грязные…

А ночью снится мне кошмарный сон: во рту шевелится мерзкая мышь, а выплюнуть ее я никак не могу. Тут и духовника совета не надо: Господь предупредил, а там сам решай… Страшно, что грязные слова мгновенно появляются в голове, а язык, как пушка, отраву уже в лицо человеку швыряет; не уследишь, не ухватишь. Надо самообладанием владеть, но больно трудна эта наука:

†«Великое приобретение, если сдерживаешь слово, готовое разразиться, когда со вне ударяют в твое сердце. Укрощая слово,ты укрощаешь и волнение гнева и, хотя не без труда, укротишь его. Если не дашь свободы языку, когда он кичится и приходит в дикую ярость, но держишь его в узде, то отвратишь обиду». Свт.Григорий Богослов.

Петр I незаконнорожденных записывал в художники. Думаю, матерщинников император без колебаний определял бы в дворники и отхожие места чистить – вон сколько грязи на Руси за века скопилось, не разгрести…

Молодежный слэнг обретает сторонников. Появилось множество словарей: без них, пожалуй, и не поймешь, в чем смысл: «С прайсом глухо. Не на что чаю попить. Аскать идти стремно, кругом менты. С впиской вообще полный облом. Весь пипл бесфлэтовый – придется до утра в парадняках тусоваться. До того гляди свинтят да обхайрают в ментовке… Да что говорить, и стремно, и сыро, и некому руку подать…?» Все поняли?

Я знаю, что дарю. Я помню, что беречь. Я детям говорю: - Не засоряйте речь! Отбудет во вчера, в безплотность прошлых снов потешная пора словечек, а не слов. Не вечен произвол твой, скверный ученик! Уже в тебе глагол карающий возник. Он медленно слетит с высот, где даль чиста, язык отяготит и освятит уста… Наивный монолог! Беседует со мной мой собственный сынок – как будто бы больной. Как будто бы чужак, презрев не свой закон, поранил о наждак наш общий лексикон. Смешные петушки! Задору – на века, и так невелики все эти «на фига!». И там, где юный сквер, и в собственном дому – средоточенье скверн, патлатое «му-му». Ругайся или плачь, не опровергнут страх, не укрощен палач в коротеньких штанах. Он к нежным просьбам глух, и все же там, внутри, в нем тоже – строгий дух рождения зари. И не один лишь тот императивный глас, которым день зовет к благоразумью нас, - внушает каждый штрих родной земли и лиц, поля с простором их, леса с народом птиц, все, чем не пренебречь, каким ни окажись: - Не засоряйте речь! Не засоряйте жизнь!.. Римма Казакова

ПОСЛЕДНИЙ ФРОНТОВИК
Ну вот и ушла Великая Отечественная война в историю…

Когда последний фронтовик
Глаза сомкнет совсем,
Наверно, в этот самый миг
Нам плохо станет всем.

Пронзит неведомый недуг
Российские сердца,
И потемнеет все вокруг
От солнца до крыльца.

Нас зазнобит не по поре,
В жар бросит не живой,
И клен у мамы на дворе
Поникнет вдруг листвой.

Мы задохнемся, как в дыму,
Ослепнем, как в ночи,
И не помогут никому
Лекарства и врачи.

Потом отпустит боль, уйдет,
Листву расправит клен,
А утром радио наврет:
«Над Русью был циклон…»

Мы с облегчением вздохнем,
Продолжим мирный труд,
Не зная, что теперь живем –
Как сироты живут.

А где-то будет биться крик
Знакомых и родных,
Когда последний фронтовик
Оставит нас одних.

Когда последний фронтовик
Уйдет во времена,
Россия в этот самый миг
Приспустит знамена.
Николай Березовский

«Войну можно считать законченной только тогда, когда похоронен последний солдат». А.Суворов.

Пресс-служба Санкт-Петербургской епархии безстрастно сообщила: «Экуменическое богослужение прошло 8 сентября 2000 года в лютеранской церкви свв.Петра и Павла в Санкт-Петербурга. Оно приурочено к намеченному на 9 сентября освящению самого крупного в Европе немецкого воинского кладбища на 80000 захоронений вблизи села Лезье-Сологубовка Ленинградской области.

В богослужении принимала участие также женщина-епископ Мария Йепсен, доцент СПбДА протоиерей Владимир Федоров, протоиерей Василий Стойков и нынешний председатель приходской общины этого храма священник Вячеслав Харинов; в освящении – митрополит Владимир(Котляров).Председатель Народного союза Германии Карл Ланге сказал: «Эта земля – собственность церковная, и лишь благодаря митрополиту Владимиру мы приехали проводить церемонию воинских захоронений».

Митрополит Владимир возложил ко кресту букет цветов и со словами «вечный покой» благословил немецкие воинские могилы крестным знамением…» АПОРТ

Суровые ели. Холодный гранит.
«Ничто не забыто!» «Никто не забыт!»
… В ограде сурепка, пырей, лебеда.
Над прахом убитых склонилась звезда.
Они обрели здесь последний приют.
А сколько в лесах да оврагах гниют?
Их грабят подонки,забывшие стыд.
Ничто не забыто. Никто не забыт.

Роняют в огонь, раздавив медальон,
Истлевшие буквы славянских имен.
В оскалы зубов, где застряло «ура!»,
Горящие угли суют из костра.
Погибший однажды вторично убит.
Ничто не забыто. Никто не забыт.

Черемухи майской победный салют…
Штабистам опять ордена раздают.
И дела им нет, что полвека почти
Лежат незарытыми роты, полки…
Над ними лишь ветер привычно скорбит.
Ничто не забыто. Никто не забыт.

Укор и надежда в глазах матерей:
Под треск барабанов и лживых речей
Найдутся ль неверной России сыны,
Пропавшие без вести после войны?

Облезлое золото сумрачных плит…
Ничто не забыто?
Никто не забыт?
Виктор Кудрявцев

Сгорают звезды, люди, царства… Испепеляющий конец! – И нет на свете государства, в котором умер мой отец. И словно он в сороковые и не выигрывал войну – так быстро справили живые себе отдельную страну. И словно не было державы, свалившей гордого врага. И там, где город русской славы, теперь чужие берега. И там, где время сохранило могилы русских казаков, теперь степная правит сила чужих очей, чужих подков. И там теперь чужие страны, где гибли русские полки. А горстку русских ветеранов добьют латышские стрелки. Валерий Дударев