Я мнил себя вознесшимся над бездной

"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.

Я МНИЛ СЕБЯ ВОЗНЁСШИМСЯ НАД БЕЗДНОЙ

* * *
Что мне до того, что кто-то раньше
тот же путь проделал до меня,
так же кофе пил, глаза продравши,
и седлал крылатого коня?

Что мне до того, что в тех же путах
бился чей-то мозг, томился дух, –
если вновь мне землю в первопуток
превратил небесный белый пух?



* * *
       С. М.
Меня со счетов уж списали тишком,
но всё-таки, братцы, я выжил.
Стишок за стишком, как стежок за стежком,
судьбу свою новую вышил.

Не знаю, надолго ли эта судьба,
но лекари были не правы…
Душа, если надо, способна сама
набресть на целебные травы.



* * *
Как здорово, что дышится, как прежде,
и что ещё не перевёрнут лист,
и что пока на клавишах надежды
ещё играет грустный пианист.

Как хорошо, что можно кутать тело,
забыв, что время тикает в углу, –
как будто не поставлены пределы
теплу и телу, телу и теплу.



* * *
День проплыл мимо окон, что окунь,
в серебристых чешуйках дождя…
Отчего, если счастье под боком,
жизнь порой так скушна и тошна?

Отчего, если тихо и просто
веет ветер, плывут облака, –
так шершава житейская проза –
как небритая чья-то щека?



* * *
Мне кажется, что это – не со мной,
что не рождён я для такой планиды;
не для меня проходит век земной,
не подо мною тонут Атлантиды.

Не верится, что стану стариком,
что ждёт меня больничная перина…
Но тает у меня под языком
реальный шарик нитроглицерина.



* * *
Тебе не мало в жизни врали
и строили не мало рож, –
но наступаешь, как на грабли,
опять на подлость или ложь.

И вновь с душою потрясённой
в себя уходишь, сам не свой,
оставшись белою вороной,
хоть и пытался стать иной.



* * *
Мучишь блеклую строчку
и грызёшь карандаш…
А с себя-то сорочку
не сорвёшь, не отдашь.

Чтобы Родина выжила,
что ты сможешь, скажи, –
обладатель возвышенной,
но бумажной души?



* * *
Говорят, что жизни мало
посвятил я тёплых слов,
хоть она меня ласкала,
как и всех других сынов…

Жизнь, я помню долг сыновний,
на тебя ничуть не злясь.
Не грусти! Лишь я виновен
в том, что ты не удалась.



* * *
Шум праздника утих. И снова ты один.
Поблекла мишура недавнего успеха.
Вчерашний день во тьме подобием руин, –
где, словно привиденье, бродит эхо.

Придётся зубы сжать и малость поостыть,
хоть гордая душа уже не станет мельче…
На каждого из нас довольно простоты
и жжения слезы, и зависти, и желчи.



* * *
Вот и прошел недуг,
тряска ночей бессонных.
Музе я просто друг,
мы разошлись без ссоры.

Звон пустоты во мне;
чувствую, что немею…
Как же теперь на Земле
жить, не паря над нею?



* * *
Ах, горы, горы… Уходя сюда
от повседневных радостей и горя, –
с каким восторгом я вбирал в себя
высокомерие высокогорья!

Подставив мирозданию чело,
я мнил себя вознёсшимся над бездной…
О спуске было думать тяжело,
как о любой расплате неизбежной.



* * *
Кто она, безвестная мадонна,
что среди дымящихся руин
малое, кричащее, родное
прижимает к трепетной груди?

Сколько их по градам и по весям –
беженок, скиталиц, юных вдов?..
Жить одной любовью да поэзией
мир, как оказалось, не готов.



* * *
Было – веком, а стало – мигом;
Вечность слизывает следы.
Как в потоп, между мной и миром –
тусклый блеск дождевой слюды.

Смутно виден в пространстве мутном
город радостей, город слёз.
Он проснётся однажды утром, –
а его уже ливень снёс…



* * *
Уходя от вас всерьёз
в мир, где меркнут все лучи,
я с собою бы унёс
эту ветку алычи,

эту, в солнечном огне,
что – смертям в противовес –
расцвела в моём окне
обещанием Небес.



* * *
В ком-то зависть и злоба,
что, земное стерпя,
часть небесного свода
ты взвалил на себя.

Скалят зубы – и ладно.
Ты сопи и держись…
Кто сказал, что атлантам
светит лёгкая жизнь?