Душа устала с серостью бороться

"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.

ДУША УСТАЛА С СЕРОСТЬЮ БОРОТЬСЯ

* * *
Хоть нам того не хочется,
но очень уж заметно
сбываются пророчества
из Ветхого Завета.

И свищет ветер гибели,
как бег небесных конниц, –
шурша листами Библии
и листьями смоковниц.



* * *
Шипы терновые покуда
святого не коснулись лба, –
но горек поцелуй Иуды
и неизбежен, как судьба.

И нет конца небесной силе,
и нет ничтожеству конца…
Кому-то – миссия Мессии,
кому-то – доля подлеца.



* * *
Мой странный дух живёт отшельником,
дешёвых радостей лишён.
За то, чтоб не бренчать ошейником,
не раз расплачивался он.

К таким диковинно упрямым
всегда действительность крута.
Как часто он бывал без пряника,
стремясь уйти из-под кнута…



* * *
Ворчим, Икаров зря коря,
что ими высь забыта.
А на Икарах – якоря
семьи, работы, быта.

Им нынче – как зубная боль –
намёки на паренье.
И тихо дожирает моль
былое оперенье…



* * *
Мы в этой жизни без чудес
обходимся вполне.
Обычный луг, обычный лес,
обычный свет в окне.

И чаша, что испить до дна,
обычная она.
И жизнь обычная дана,
которая – одна…



* * *
Душа устала с серостью бороться;
ей не хватает розовых чернил.
Идут дожди. И серый цвет сиротства
себе иные краски подчинил.

Ты мог ли веселее жить, не мог ли, –
к чему упрёк риторики пустой?
Идут дожди. Миры насквозь промокли.
И не увидеть неба со звездой.



* * *
Щепотка боли в каждом блюде,
что преподносит нам судьба.
Откуда мы? Что мы за люди?
Зачем изводим так себя?

К чему нам эта непохожесть,
свой путь, особенный удел, –
коль небо вздрагивает, ёжась
от беспросветных наших дел?..



* * *
Давно я тобой, эпоха,
как сквозняком, продут.
Здоровье моё по крохам
твои холода крадут.

Глядишь, так и выйду весь я,
ничем тебя не коря…
Морозно блестят созвездья
на лезвии декабря.



* * *
Всё больше брошенных детей…
Где разместишь? В каком приюте?
Как с Божьих сбились вы путей,
детей бросающие люди?

Не зря нас повергает в дрожь
творящееся на планете:
подумаешь – и вдруг поймёшь –
мы все – как брошенные дети…



* * *
Уж небо закатом набухло,
и тучи желты, словно йод.
А сонная бухта, как буйвол,
прибрежную гальку жуёт.

Над берегом – леса завеса;
и чудится город за ней,
где к ночи смешались созвездья
земных и небесных огней…



* * *
Собирая, как белые грузди,
блики памяти, что посветлей, –
обойтись не могу я без грусти,
что, как грозди, свисает с ветвей.

И за то, что душа обогрета
теплотой, сохранённой в лесу, –
в бархат позднего бабьего лета
благодарно роняю слезу…



* * *
Журавлиной стаи стон
над землёй суровой…
Осеняет нас крестом
красный лист кленовый.

Что посеял, то пожал –
яровые ль, озимь…
Беспощадно, как пожар,
догорает осень…



* * *
       Р. Л.
Пусть нам больше костром не согреться,
не затеять подъём или спуск, –
но остался на донышке сердца
горных троп можжевеловый вкус.

И над бездной, зовущею падать
в царство мрака, лишённое грёз, –
давней юности цепкая память
держит нас, как страховочный трос…



* * *
Ты жертва житейской рутины,
забот о насущном куске.
Твой замок похож на руины,
душа твоя – на волоске.

Но в ней что-то сладко щекочется
и жжётся, и просится с уст,
и столько всего ещё хочется –
от новых ботфорт – до безумств!



* * *
Возможно, кто-то знает средство,
но я не ведаю, увы, –
как жить, не утруждая сердца,
не напрягая головы.

Опустошенья опасаюсь, –
ведь все мы – времени рабы…
Но разве зря душа, как парус,
взвилась над лодкою судьбы?