Век сносился, как старое платье

"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.

ВЕК СНОСИЛСЯ, КАК СТАРОЕ ПЛАТЬЕ

* * *
Я часто жизнью напиваюсь в дым,
хотя она всё горше год от года.
Я не ушёл из жизни молодым,
а старым уходить мне неохота.

И время, словно брагу, я тяну
из чаши, мне дарованной богами.
А жребий, уподобившись коню,
устало дышит впалыми боками…



* * *
Хотел бы сказать: «Я в расчете с судьбой»,
но что-то мешает, однако.
Уходишь со сцены, а долг за тобой
гремит, словно цепь за собакой.

Давно понимаю, что близок предел,
что манит небесная пустошь…
О, тяжесть земных нескончаемых дел,
когда же ты душу отпустишь?



* * *
Пусть не стану я снова молод,
но не сдамся судьбе легко.
Окунусь в твою гущу, Город,
как в кипящее молоко.

Не всегда мы здоровьем блещем,
но для горечи нет причин.
Сколько раз ты меня калечил…
Сколько раз ты меня лечил…



* * *
Пространства к вечеру продрогли.
Мир мглист и пуст.
Похож на чёрный иероглиф
безлистый куст.

День отмаячил, как и не был,
клубя дымы.
Вновь никаких вестей от Неба,
помимо тьмы…



* * *
В преддверии иного мира
не впасть бы в суетливый раж:
кому останется квартира,
кому достанется гараж, -

а тайну главную открыть бы,
последним воздухом дыша:
кому теперь доверит крылья
осиротевшая душа?



* * *
Мой дом грустит, подкошенный судьбою;
век вековать придётся здесь и впредь…
И всё же отдает зубною болью:
«Увидеть бы Париж – и умереть».

Но страсть к России… Как мне с нею быть?
Родные прохудившиеся крыши,
бессилье, заставляющее выть…
А что в Париже?



* * *
Время капает из крана
и струится из трубы…
Наблюдать довольно странно
за свершением судьбы –

не какой-то и не где-то,
а своей и прямо здесь, -
где не вещая планета,
а Земля, какая есть.



* * *
Найти бы участь по плечу бы, -
так нет... В такую занесло!
Теперь терпи её причуды,
каких – по первое число.

И пусть удача будет редкой, -
терпи всю бездарь серых дней,
как сносит осень трёпку ветра
и измывательства дождей.



* * *
Я не мученик, не отшельник;
отчего же мои слова
так болят, как будто от шеи
отделяется голова?

Не был я сиротой казанской,
отчего же во сне кричу?
Надо всё-таки показаться
очень знающему врачу…



* * *
Выражая чувства скупо,
в излияньях не вольна,
жизнь, как преданная сука,
до конца тебе верна.

И пинок сочтёт за счастье,
и пустую кость возьмёт…
Смотрит нежно, дышит часто,
терпеливо ласки ждёт.



* * *
Я скручен, как бараний рог;
я сам себя на то обрёк,
хоть столько раз давал зарок –
быть выше дрязг и грязных склок.

Я говорил душе: «Пари!»
Она б смогла, держу пари,
когда б не будни-упыри,
когда б не жизнь, чёрт побери!..



* * *
Годы, годы, треклятые годы…
Груз былого свинцово тяжёл.
Говорят мне: «Душа на исходе,
а ты к Богу ещё не пришёл».

Отмахнусь от подобного бреда…
Люди, люди, греховная плоть,
ну откуда вы можете ведать
то, что знаем лишь я и Господь?




* * *
Вот снова на иглу тоски
я, словно бабочка, наколот.
Холодный мрак дождём раскис;
в нём, как горох, рассыпан город.

Он близок мне – и столь же чужд.
Я в нём живу, но словно сослан…
Признаться в ненависти? Поздно.
В любви раскаиваться? Чушь.



* * *
Бледен ликом и скуп на улыбку,
был в судьбе я не шибко удал;
и, конечно же, первую скрипку
никогда и нигде не играл.

Век сносился, как старое платье;
но фантомно болит, как протез,
пустота от несыгранных партий,
от другими исполненных пьес…



* * *
Нам, Жизнь, осталось мало;
глядишь, и кончен бал…
И ты меня ломала,
и я тебя ломал.

Но разве мы устали,
хоть время нас и жмёт,
пить жадными устами
небесный терпкий мёд?