Меня пустили по миру стихи

"Небесный терпкий мёд". Валерий Клебанов.

МЕНЯ ПУСТИЛИ ПО МИРУ СТИХИ

* * *
Раскинув снасти тайной страсти,
вершу свой безнадёжный лов,
страшась на людях, как напасти,
высоких чувств, красивых слов.

Пусть лишь во мне горит мой свет,
не видимый снаружи…
Так золотые кольца лет
хранят деревьев души.



* * *
Всё небо – в золотом овсе.
Как много света в душу льётся!
Я так стараюсь быть, как все,
но мало это удаётся…

Мои собратья! В этот час
подумал я в тиши вечерней:
а вдруг Господь нам отдал часть
и нимба своего, и терний?



* * *
В слепую удачу не очень-то веря,
мучительно дух собирая в комок, –
я сердцем стучался в закрытые двери,
а вот кулаком почему-то не мог.

Как тягостно жить, ни на что не отважась.
Но сердце имеет над временем власть!
И дрогнула всё же дубовая тяжесть.
И заскрипела. И поддалась…



* * *
Февраль хоть холоден, но краток,
и в этом есть отрадный плюс.
Я на его листе тетрадном
свой след оставить тороплюсь.

На фоне свежего мороза
авось я чем-то да блесну, –
пока подошвы грубой прозы
не затоптали белизну…



* * *
Бессонных мыслей ворошенье…
В ночи яснее видит разум,
что жизнь – лишь средство выраженья
того, чем Небу ты обязан.

Твори, пока хватает воздуха,
пока земля ещё твоя,
а сердце – словно постук посоха
о каменистость бытия.



* * *
                 NN
От красивостей – оскомина,
да и проку ни на грош.
Только дальше от искомого,
от исконного уйдешь.

И, поверь, стыдиться глупо
речи терпкой и простой, –
как колодезного сруба
или поля с бороздой.



* * *
Не скрипнет дверь под дружеской рукой,
не запоёт затопленная печь.
И навсегда потерянный покой
уж некому и незачем беречь.

К чему перо, и кисть, и мастихин?
И для чего средь боли и разлада
в твоей душе рождаются стихи,
как дети в той семье, что им не рада?



* * *
Как я долго плутаю между
тёмных признаков и примет,
где легко потерять надежду,
как собака теряет след…

Окружённый людскою глушью,
диковат становлюсь и сам;
и, боясь обнаружить душу,
прикрываю её, как срам.



* * *
Уступаю себя по пядям,
отступаю под натиском лет.
Всё трудней оставаться крылатым,
если прежнего воздуха нет.

Но порой, возмечтав о паренье,
хоть не стоит мечта и гроша,
пообщипанное оперенье
вновь к себе примеряет душа…
 


* * *
Как изломала жизни линию
души возвышенная блажь!
Жена ворчит: «Всё это лирика…»
А я опять впадаю в раж.

То окрылённый, то раздавленный,
не сплю, ворочаюсь всю ночь…
Я так боюсь за Мироздание
и так хочу ему помочь!



* * *
Не дай вам Бог родиться Лермонтовым –
хоть двести лет назад, хоть ныне.
Людское чванство непомерное
отравит мозг и душу вынет.

Нет, дай вам Бог родиться Лермонтовым –
хоть в мире нет страшнее счастья, –
чем разбивающимся демоном
над человечеством промчаться!



* * *
По земле, что до боли кругла,
забывая, зачем я живу,
продолжаю тянуть, как бурлак,
своих песен и дней бечеву.

Сколько было уже – не сочтёшь! –
огорчений, потерь, пепелищ;
сколько будет ещё их... И всё ж
вдохновенно дорогой пылишь.



* * *
Мысль уже созрела, вроде,
но ты с нею не спеши.
Пусть она ещё побродит
палестинами души,

пусть помучается вдоволь,
одинока и нища, –
в дебрях жизни бестолковой
сокровенное ища…



* * *
Не примеряй чужую участь,
не представляй свою иной,
не ной, что чей-то тёмный ужас
тебя обходит стороной.

Смирись со счастьем и не мучься,
что оттенил черты лица
прохладный лавр благополучья
взамен тернового венца.



* * *
Хоть трепещу, Господь, но всё же дай
терзанья те, что заслужил по праву.
Дай пить и пить из тёмной чаши тайн
смертельную, но сладкую отраву.

Вновь душу озареньем подстегни,
измучай разум бденьями ночными…
Меня пустили по миру стихи,
и если я богат – то только ими.