Осенняя элегия

Исчерпанность и нагота полей,
обрывки разорённых огородов
вторые сутки поглощали воды
метавшиеся косо по земле.

Сложив в карманы минимум вещей,
я понимал, что путь мой будет долог,
что дождь не скоро свой откинет полог,
поскольку был и так не слишком щедр.

Раскуривая вымокший табак
я миновал берёзку у канавы,
курган из валунов оставил справа.
И непривычно-долгая хотьба
рождала боль в ногах, но как в ответ -
яснели мысли, становились проще,
и всё , что раньше находил наощупь
светло и точно жило в голове,
и обретало строгий ритм пути
с цезурами усталого дыханья,
всё, что вокруг - и веток колыханье,
и ряд столбов торчавших впереди.

Вот так идя я становился всем,
тем, что потом вдруг становилось мною.
Чуть- чуть горча табачною слюною
рождалась речь и отделяла свет
от тьмы, дорогу от дождя,
и небо от полей, поля - от леса,
и даже то, что вроде бесполезно,
что вроде не заметил проходя,
казалось было частью речи о
большем , а не перечнем предметов,
всё, даже листья что слетели с веток.
Был каждый назван, каждый помещён
как звук в свою мелодию, и стал
молекулой ритмической структуры,
в гармонии единой портитуры,
краеугольным камнем стал.

Вот так акын перечисляя путь,
предметы сочетает в длинном пеньи:
порыв дождя, встревоженый репейник,
и ржавчиной изъеденый лопух.

Так обретали речь в моих губах
дрожь отражений в неглубоких лужах,
так говорил немножечко простужен,
и сплёвывая изо рта табак
высокий холм и старая сосна,
чугун крестов разрытого кладбища,
так ветер говорил меж ними рыща ,
и  рухнувшая в никуда стена.
Так бормотала хлипкая тропа
ведущая к брусничному болоту,
и льющие вторые сутки воды
и лозняка драчливая толпа.

Всё превращалось в чуть нескладный стих,
и обретало жизнь в дыханьи ритма...
Я брёл по сельской местности размытой.
Слегка светлело где-то впереди.