Вечный лес

Sid Night


Вечный лес
Посвящается…










И умели они как любили,
И любили они еще сильнее,
А вокруг тебя пустое небо
И в пропасти разница
Между мной и тобой.
        А.
















The only true love I ever knew
was behind those downeast eyes.
The only comfort I ever felt
was during those long hours of loneliness
when I felt for you
I do believe
Only Innocence can save the world-
       -Ocean soul-
 

       Nightwish













Всё хорошо.
Солнце здых, не выдержал красных кистей на шторах,
Вонялка умер, потому что не перенёс сквозняка,
Без солнца-вонялки я слышу заоблачный шорох,
Когда проползаю случайно вдоль косяка.
Это так клёво – ползти по клочку «Лимонки»,
Это так клёво – пробовать дым на язык,
Это ****ец какой-то, комбик и две колонки.
Было клевее, да я понемногу отвык
Разбирать где какое, кто синий, кто жёлтый, кто красный,
Вот свинья заплелась, вот сам придумай свинью.
Ты пойми, мы все очень разные,
И кусок зелёных, как жёлтых – не повод к вранью.
Вот человек подъёбывался ко всем и разно…
Вот через пятнадцать лет он заболел и умер –
И вряд ли кто помнит, жёлтый он был или красный,
Но нигде не найти уже чистый луми.
Вот ёки сидят и спорят, кому ***вей,
А под занавес спора идут покупать бухло,
А в это время собачку учат готовить,
И еще неизвестно, кому повезло.
Вот за кистью на шторах – лица небеленая простынь,
Вот вонялкой прожжённая тряпка чистейшего света,
И всё можно уже, и не страшно, так сильно и просто,
А из дырки в носке над камином упала конфета.
А вот я заползаю в косяк, потому что я муха,
А толстая бабочка мордой стучится в стекло,
И в приступе счастья она отгрызёт тебе ухо,
И еще неизвестно, кому повезло.
И мы бьёмся о небо, холодное небо заката
С грязной крыши пятиэтажного дома.
Облака нависают над нами – кровавая вата,
Или рыжие лучики солнца – сухая солома.
Я один, как всегда. И никто не пришёл.
А холодное небо похоже на кашу с подсолнечным маслом –
Солнце в нём растворилось и просто погасло.
Но главное, что нет домашних заданий и всё хорошо.
       24.02.2003.

Сон.
Сегодня мне опять приснилось Q. Во сне был вечер, гаснущий, догорающий. Огромное и расплывчатое, как каша с маслом, небо над моей сонной башкой сворачивалось в тлеющие кровавые марли. Тёмное здание, которое вот-вот рухнет, лестницы, на которых за слово «****ый» синей краской – исключают из школы. Нетвёрдые, покачивающиеся стены – бухие и мрачные.
Мы валялись на рельсах где-то на окраине, и эти двое ждали трамвая – им было по пути. А я никого не ждал и ничего не хотел, кроме того, чтобы этот трамвай никогда не приехал, а лучше чтобы трамваи вообще не ходили – люди бы остались где-то в других городах, а солнце так и зависло в вечернем небе бледно-кисельным желтком, завернувшимся в кровавые марли закатных облаков. Мне хотелось вечно лежать на этих рельсах поздней весной, когда сквозь них уже начинают прорастать жёсткие синие цветы и неприхотливые городские травы, медленно покрывающиеся бледными блевотными пятнами.
Это был сон, ибо только во сне можно спокойно лежать на рельсах. Q валялось рядом и, равнодушно поглядывая на меня, чутко прислушивалось к небесной первозданной тишине перетекающей каши и стелющегося по проводам электричества. Было тепло и тихо. Полное безветрие. Q стянуло через голову свитер и футболку с Г.О., и продолжало пялиться в пространство, положив этот свитер под хайрастую башку. Солнечная мутная бляха текла по его глазам, заворачиваясь в марлевые облака.
Потом зазвенело, и подошёл проржавленный красно-жёлтый трамвайчик, но он был 22-й, а не 13-й, я бы мог на нём куда-нибудь уехать, но не уехал никуда, и остался валяться на рельсах, протирая позвоночник жёсткими травами.
Q вытащило меня за руку из-под этого трамвая: «Ты спишь, что ли?». Нас было трое. Темнело. И мне хотелось лежать вот так вечно, протирая позвоночник, сбивая коленки, сдирая локти и, отрываясь от движения раннего кузнечика поздней весны в траве, наблюдать, как по его смугловатой руке с чуть вспухшими синеватыми полосочками стекают капли кровавых закатных лучей, а от моей обветренной маленькой руки с тёмным пунктиром шерсти отходит, отрывается, отваливается кусок растрескавшейся кожи.
Авитаминоз. Мёртвые клетки, старая, затянувшаяся, засохшая царапина – всё это падает на жёсткую травку, разодравшую рельсы. Не надо, не надо слёз, билетов по 250, тоскливой психопатской истерики. Я с отвращением вспомнил свой пьяный вой, сопли, искромсанные руки и попытки скинуть ему на пейджер: «Позвони, если вспомнишь, позвони, если поймёшь…».
Не надо говорить о простом и глобальном, не надо ****ься со мной из жалости. Зачем, когда можно просто лежать, глядя в темнеющие, ржавеющие марли, протирать позвоночник, а когда он протрётся совсем, напополам, тихо познать тайну жизни от гормонального дисбаланса.
Я сдёрнул кровавый лоскут с предплечья. Q, с философским видом выковыряв гранитный камушек из спины, поболтав пальцем в образовавшейся мягкой ранке гранатного цвета, положило обе свои офигительно красивые руки на мои худые исцарапанные плечи и сказало:
- Ну что же ты, Сид, вот теперь и мы с тобой совсем одинаковые…
Я проснулся, но еще добрых минут семь-восемь чувствовал прикосновение этих руки, и последний луч солнца, ползающий по его гладкой, как тёплый мрамор, груди с маленькими тёмными сосками, и по моим грязным обломанным ногтям. Солнце пристрелили.
       27.02.2003.

Непрочные вены проступают под кожей,
Пробиваясь, пульсируют, рвутся, текут,
Возвращение в норму теперь невозможно,
Я сдираю с предплечья кровавый лоскут.

Ветер, вылизавший меня изнутри, скоро выпьет большими глотками мои пока еще действенные, но уже отнюдь не девственные мозги с копошащимися в них тараканами, которые старательно размножаются, чтобы не захлебнуться. Моя душа, в существование которой я никогда толком не верил, слетела шелухой на холодный асфальт, впиталась в грязный затоптанный снег. Когда его сгребут в большие кучи чернеющего снега по бокам дороги, когда этот снег растает, моя духовная сущность уйдет в землю с грязной талой водой и возродиться, найдя себе пристанище в каком-нибудь просыпающемся дереве.
Всюду жизнь.

Муся, завтра весна!!!
…хоббичьи, человечьи и эльфийские… (уши)
       28.02.2003.
Я еще никогда и ни с кем
Не умирал. Может, надо решиться?
Моя боль лишь набор нерастраченных схем,
Я уже не могу просто остановиться.
А я всё-таки ждал, сердце билось о рёбра,
И опять психовал – я же псих, хоть и добрый.
Как печальная весть, грязь под содранной кожей,
Посмотри, это здесь, а мы были похожи.
Только руки опять – автоматически.
Только в сторону взгляд, и всё лишь символически.
Посмотри, это всё – загорелись глаза,
Под язык – колесо, и фигня, что нельзя…
Кресты уже не болят и понемногу бледнеют,
Они пусты, как твой взгляд, они припухли от клея.
И колесо под язык, и забывать насовсем,
Эмансипэйшн ****ык, хоть никогда и ни с кем.
Забытый кем-то билет с неповреждённым контролем,
А если выхода нет, а если в собственной боли?
И можно даже глаза мне занавесить хайрами,
И кислой стала слеза, и кровью стали мы сами.
       2.03.2003.

Слезами глаза расплескались,
На стенах слова потерялись,
И с разумом чувства расстались,
Одни только мысли остались.
Цепляясь за чёлку, повисли
И бродят одни по пробору
Гуляют лохматые мысли,
И виснут на всех без разбору.
Шестёрки, десятки и двойки,
Алгорнские Ёки и рожки.
Я выбросил их на помойку,
Где бродят еврейские кошки.
Из носа текло по подушке,
И солнце светило Диркстёрву.
Радикально-эльфийские ушки
И голос мой радостно сорван.
Звенели рассветные струны,
И снег почернел и растаял,
И мне о солдатах фортуны
Пел слюногрыз Ковердайл.
Еще одной маленькой частью,
Куском беспорядочной саги
Задрали пушистое счастье
И рулон туалетной бумаги.
Живи я в шестидесятые,
Я бы не уважал вождя,
И у какой-нибудь ленинской статуи
Сидел бы сквозь шелест дождя.
Меня бы тотчас заметили,
Отволокли в ментовку, избили,
На все вопросы ответили
Твердым «нет» и руки скрутили.
А знаешь, где-то есть штаты горные,
Живут индейцы там последние,
А знаешь, есть еще Калифорния
И есть прикольное время летнее.
Башка моя непривычно чистая,
Все мысли сгинули, безобразники,
Где-то у ног зашуршали листьями
Башку я мою по большим праздникам.
Коала – мишка семейства сумчатых,
Немножко грустный питерский сплин.
Я Муза и оттого задумчивый,
Сияющий солнечный, блин…
       4.03.2003.

Колыбельная для Блэкморши.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали всё пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры.
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Пастернак.
За далёким зелёным и северным морем
Берега изрезаны фьордами,
Берега раскрашены шельфами.
Ночь одеялом расстелется вскоре,
Ричи Блэкмор – аккордами,
Вечный лес – эльфами…
Спи, Блэкморша, спи, засыпай поскорей,
Завтра будет светлей.
Туманные клочья
Весны над мостом
Растаяли ночью.
Забудь обо всем.
Далеко, где дождливые долгие зимы
Расплескались над звёздами сонными,
Ты откуда? Из вечного леса, вестимо.
С Авалона. С Альбиона. Из Лондона.
И западный ветер, и встречный восточный,
Растаявший ночью
С подземным кротом.
Забудь обо всём.
За далёким зелёным и северным морем
Песчаная отмель цвета твоих хайров.
Ночь одеялом укроется вскоре,
Лоскутным цветным одеялом летящих снов.
И тлела под солнцем земля, и горела свеча,
И Дворцовый мост в синей дымке,
В слепящих рассветных лучах.
Солнца восход. Белым светом, как снег, невидимкой.
Белки-летяги, хвойные ёлки, это так просто –
А ты проснёшься вот завтра, и косы как звёзды,
И мне тебя не узнать.
Одиночество –
Рыжий вечер – это когда очень хочется
Blackmore’s Night…

Прощание с покемонами.
Разноцветные колечки
Дымных линий, светлых песен,
Бессловесные словечки
Мир так клёв и мир так тесен.
Просто банка из-под чая
Так напоминает бонги,
В результате получая
Звуки радости вдогонку.
Догонялись чем попало,
Что хотели, то имели.
Нам, наверно, было мало,
Дальше – больше, пепел – фея.
Слюни, фильтр, всё по кругу
Покемоны побежали,
Боже, Муся, дай мне руку!
Но уже не удержали
Неразумных покемонов,
Кошек, солнца и драконов,
Бегемотов, тараканов.
Завтра лето будет рано,
И раскрашенная рана,
И нещадная заливка,
Словно штопором завивка –
Пока, покемоны, пока!!!!
Бегите, пусть будет легка
Лапка – пустая рука
В стране Восходящего Солнца…
Мы встретимся с вами потом,
И даже забудем о том,
Что вы покемоны.
И пусть будет снова Бацилла,
Масяня – грабли, унитазы, вилы.
Многоцветные колечки
Жёлтой шёлковой волной
Бессловесные словечки
Покемоньей шириной
Ярких линий, мутных песен,
Мир не клёв, хотя и тесен,
Это просто я бухой.
       20.03.2003.
Последний концерт в «Фаусте».
Неизжитый картон,
плоскогорья картин
и приземистый ветер над башнями;
вечный свет,
вечный гул,
вечный хохот витрин
над забавами жизни вчерашними.
Ракустика. Ракушка. Серым снегом
Носком ботинка на дымящейся земле
Я стал еще на пару человеком,
И по двери растёкся я с разбегу,
И на каком-то старом барахле
Я спал.
В платок сопливый был завёрнут пряник,
И я достойного искал, кому бы мог
Я (по обычаю в карманах много дряни),
((Отточенной о раненые грани)),
Я подарить сопливый свой платок.
Нашёл. Узнал.
Какие-то осколки карусели,
Фрагменты полнокровных ярких снов,
Вокруг меня рубились, выли, пели,
А я в своей нестиранной постели
Проснулся вновь.
Я очень рад, и это символично
Не вытирать слезящуюся слизь,
И коноплёвый клёвый безразличный
Шизофреничный друг и очень личный
Случайно стеклись.
Хотя в конце дремучего тоннеля
Давно нет света – я и не искал,
Вокруг меня рубились, выли, пели,
Я думал о нестиранной постели,
Стоял, смотрел и слушал радикал.
О, эти вены – вызывают крики плоти
И хрипы сдавленных, раскрывшихся, моих
Раскрытых ран, и как же вы живёте,
Еще чуть-чуть – и вы меня допьёте,
Но это ничего; Я добрый псих.
P.S. Наверно, что-то случилось.
       21.03.2003.
О миг безрадостный, безбольный!
Взлетает дух, и нищ, и светел,
И гонит ветер своевольный
Вослед ему остывший пепел.
Миротворческий угол, кусок потолка и кровать.
Синей творческой кашей и раздавленной лажей границ,
А я здесь задыхаюсь, не верьте, мне нечем дышать.
Ну и ладно, забудьте, оставьте меня, препарируйте птиц.
Деградация мысли, и света, и польского кекса,
Телевизор в оконном проёме раздвинутых ног,
Девальвация пепла и ветра, условность рефлекса,
И бухие дороги, дороги для тех, кто не так одинок.
Я взлетаю. Раскинуты руки, я даже дышу,
Мои слабые легкие памяти лет потолка,
И мой ветер срывает с ушей моих грязь и лапшу,
Моей новой душе догоняться не надо, она так легка.
И постель – это символ кровавого бреда и боли,
Это место, где резали тех, кого вы не ****е.
Нас ****и в начале концом человеческой воли.
Вы сдавали экзамен, ****ь научили вас в школе.
Если волосы выросли, значит, так нужно кому-то,
Мне хотелось найти, что есть кто-то сильнее меня.
И опять раскрывается ярче всё с каждой минутой,
Чтобы мы становились ступенью для каждого дня.
У него были руки и были слова, как у Джона Фогерти,
Подыхать надо вместе, вот только не знаю, в каком.
Не везет мне в любви, ну и что, повезет значит в смерти –
В том, к чему я летел, а теперь приближаюсь ползком.
       23.03.2003.

Казалось – страшно,
Оказалось – лажа.
Казалось – можно,
Оказалось – ложно.
Казалось, что нормально,
Но отчего-то больно,
Оказалось – радикально,
Оказалось – рок-н-ролльно.
Хотелось – света,
Хотелось – лета.
Казалось – малость…
Ни здесь, ни где-то
Ничего не осталось.
 
       23.03.2003.

Эльфовы заёбчики.
Эльфовы заёбчики, странные причуды,
Крылья домотканые. Кто ты и откуда?
Стены сигаретные, тягостно и тихо,
Каждому по солнышку, кто рождён от психа.
Каждому по солнышку радостным кастетом,
Чтобы стать оторванным и забыть об этом.
Каждому по крылышкам, нечего нас мучить,
Каждому по крылышкам проволокой колючей,
Каждому по хвостику, мирная скотинка,
Каждому по хвостику гопницким ботинком.
Каждому по глазонькам, каждому по ушкам,
Утереть кровавые рукавом соплюшки.
Каждому по Азии, кто рожден в Европе,
Каждому по мордочке, каждому по жопе.
Каждому по небушку, да об землю рылом,
Каждому по облаку, каждому в могилу.
Каждое предательство поощрить наградой,
В каждое отверстие напихать затычек.
Праздник Проституции. После – с Новым гадом!
И к замочным скважинам подобрать отмычек.
Эльфовы заёбчики, глючные картинки,
Ветряные мельницы, солнечные свинки,
Яркие стаканчики. Да пошли все к черту!
Каждому по солнышку, кто родился мёртвым.
       24.03.2003.

Сид Барретт…
Сид Барретт сидит на вершины далекой горы,
Его белый «Стратокастер» - не подключен.
И в горле оплавленном тлеют края красно-черной дыры,
Сид Барретт свободен, и смутен, и глючен.
Чахоточный ветер швыряется пеплом, и греет, и дует,
И кровью харкает: протяжно, тепло.
Сид Барретт ушёл ото всех, он сидит и глюкует.
Чахоточный ветер из воздуха дует цветное стекло.
Небо лежит на плечах кусками пространства,
Облака – покрывало над бездной, но бездна открыта.
Солнышко с радостным рылом, опухшим от пьянства,
Облака под ногами Сида.
Песни о Солнце не больше, чем глюки с повадками крыс,
Узоры туберкулёза.
Сид Барретт, я ветру молюсь, чтоб ты не ёбнулся вниз –
Пить мои слёзы.
Белый Сурок с чёрной шерстью идёт по лесам,
Дорогам и рощам.
Шуршащие прелые листья – земля небесам,
Таким же, но проще.
Белый Сурок смотрит в ветвях берега этих рек,
Россыпи домиков, крыш, дымоходов.
Белый Сурок смотрит в небо – идёт снег,
Он идёт куда хочет, и это свобода,
Потому что никто не знает, где сейчас Белый Сурок:
В листопадном тумане
Или один в перекрестьях
Из рельсов, тропинок, дорог,
С ветром в кармане.
Чёрная Хмурь этой ночью покинула норку,
Взяв с собой только щётку, и пасту, и хлебную корку.
Ёжик в реку попал и плывёт по течению вниз,
Стены повымерли.
И причина их смерти – гипертонический криз.
Ёжик в стену залез, как Роберт Алан Циммерман.
Сид Барретт, ушедший в себя и глюкующий там,
Как вечное лето,
Чёрная Хмурь, Ёжик и Белый Сурок по утрам,
Воздух, Хлеб и Вода.
Я хочу, чтоб вы встретились где-то.
       25.03.2003.

О вреде курения.
Троекратной небесной прослойкой
И кусками хрустящего льда
Отражается небо помойкой
И хиляет Большая Вода.
По неровному панцирю круга
Пробегают дорожки всего.
Закурив, обретаешь ты друга,
Если бросишь – теряешь его.
Просыпается город,
Взъерошенный, злой,
Облаками.
Укрывается он
И блестит под иглой
Мураками.
Под ладонью нагретые стены
Черно-белых картинок, а в них –
Больно, ярко и так охуенно
Отражение картинок цветных.
Есть что вспомнить сейчас и когда-то.
Вечер залит закатным сиропом,
Это значит мы очень богаты,
Это значит есть жизненный опыт.
Зажигается город,
Взлохмаченный, как
Курт Кобейн.
Холод лестниц свернулся в косяк
И портвейн.
Времена непролётного года,
С неба падает всякая жуть,
Не живёт своей жизнью природа,
Вечно надо хоть что-то ввернуть.
Что ни утро – стеклянные лужи,
Подступающий новый апрель,
Воздух преет, когда ты не нужен,
Воздух виснет, туманная прель.
Крыши кривы, когда ты не нужен,
Питер с кладбищем страшно далёк.
Обернись, да не вышло бы хуже
И мой голос на рельсы не лёг.
Рассыпается город,
Разбросанный, как
Мусор-вилка.
День за днём превращаются сказки в ништяк
И в копилки.
Кто один в предрассветных просветах,
Тот всё знает про мятный туман,
К разветвлению ведут сигареты,
Иногда незакрученный кран.
Ковыряясь в чуть тёплых болячках,
Как не знать, что уже не уснёшь.
Закурив, обретаешь ты спячку,
Если бросишь – уже не живёшь.
Разлагается город,
Расхлибзанный, как
Сюрреальность.
Кровоточащий грязный кулак
И банальность.
****ской сущностью полнятся гордо
Разноцветные дыры в заборах.
Закурив, получаешь ты в морду.
Если бросишь не думай не скоро.
Если бросишь окурок под ноги,
То оставишь дымящийся крестик.
В клочьях шерсти мешок на дороге.
Ты оставь, умирать надо вместе.
Ночь укутает плечи молитвой
Ночь сама поднесет зажигалку,
Или вытащит влажную бритву
Из корыта уснувшей русалки.
Звёзды отражаются
В лужах простых.
Вместо вазы
Начали, знаешь ли, ставить цветы
В унитазы.
       27.03.2003.

Черти.
По сортиру скачут черти,
Воплощая пыльный тщет.
Нету веры, нету смерти,
Да и незачем вообще.
Приоткрытые кабинки,
Раскуроченная дверь,
Разноцветные картинки.
Если скажут, ты не верь.
Перемазаны помадой,
Перебиты зеркала,
Если б было всё как надо,
Я бы вылез из угла.
И по краю унитаза
Своевольно растеклась
Разблестевшаяся маза –
Отличительная грязь.
Если скажут, вы не верьте,
По сортиру скачут черти,
Их пушитые затылки,
Рожки-ножки, ложки-вилки,
Свет в глаза слезящий красный,
Черти глючны и просты
И сплетают сладострастно
Свои вшивые хвосты.
Из бачка вода стекает
И журчит прозрачно сладко.
Сонечка, мой взор смущают
Окровавленные ватки.
Кровоточащие зубы,
Руки в мелкой красной сыпи,
Шум воды, текущей в трубах –
Колыбельная для хиппи.
Колыбельная для кошки
С теми, кто еще в пути.
Если светятся порожки,
Значит, можно перейти.
Всем, кто помнит это время –
Счастья, мира и удачи,
Если я останусь с теми,
Кто не сможет дать мне сдачи.
По сортиру черти скачут,
Умывая морды грязью,
И от пригородной дачи
До республики Бенгази
Галерея тонких ниток,
Все со всем в свободных связях,
Галерея тонких пыток,
Перемазанная грязью.
В унитаз ныряют черти,
Брызги в стороны по стенам.
Нету веры, нету смерти,
Брызги грязи, брызги пены.
Я обкурен и глюкую
В унитазном поднебесье,
На трубе сижу в углу я,
Вот под раковиной, здесь я.
Занавешено пол-рожи
Всё хайрами да хайрами.
Если б только было можно
Не впускать в сортир цунами.
Пусть у каждой есть свой лидер
Всех ключей и всех ночей,
У меня есть тёплый свитер,
Я свободен, я ничей.
И в большом опасном мире
Остается только спать.
Эх, наверно здесь, в сортире,
Я останусь найтовать.
       28.03.2003.

Память.
Трещины прошлись по сновидениям,
В пепел превращаются границы.
Я в последний раз прошу прощения,
По дороге в лето мне не спиться.
Мне б не спится по дороге в лето.
Чтобы обломаться так жестоко,
Нужно снова быть зачем-то где-то,
Отчего-то, от чего так одиноко.
От кого-то, от кого совсем не слышно,
Кроме слов немного погодя,
Кроме трещин снов бесстенно и бескрышно,
Кроме шелеста прощального дождя.
Дождь прощальный, дождь из моего прощения,
Хоть и надо бы совсем наоборот,
Трещины прошлись по сновидениям,
Ночь разрушится и бред ночной пройдет.
Помнишь руки – тёплые, отталкивающие, светлые,
И глаза, и взгляд их мимо, сквозь и в небо по стене?
Не забудется, и может, стану ветром я,
Шелестящим над землей в забытом сне.
Тишина и окна не растаяли,
Пепел, забинтованные двери
В вечный бред, которым всё же стали мы,
Осознав, что бесполезно верить.
Не понять, наверно, можно лишь в том случае,
Если ты не хочешь понимать.
Ледяные солнечные лучики,
Лестница всего лишь на кровать.
Мне уже не нужно по бумажке
С надписью по краешку: «Там львы…»
По карманам джинсовой рубашки
Я не в силах дотянуться до травы.
Боль притихла: у неё такая фишка:
Ненадолго затаиться и утихнуть,
Для того, чтобы когда совсем и слишком,
Снова грязно и внезапно вспыхнуть.
Новый крестик – неглубокий, разболевшийся,
И я заново отстраиваю стены.
Старый мост, сгоревший, разлетевшийся,
Плоскости, пространства, перемены.
Всё бывает, эльфы тоже ошибаются,
И в сравнении чего-то познаётся.
Дождь – это тот, кого дожидаются.
Ветры – это связки разрываются.
И никто не дождётся.
Будь как ветер – не привязывайся к людям.
Будь как эльфы, возвращайся, будь как прежде.
Мне снилась музыка отброшенной надежды.
НИЧЕГО НИКОГДА НЕ БУДЕТ.
       6.04.2003.

Серое ковровое покрытие
Целой лужей пива расползается.
Далеко идущее событие
Это просто смертью называется.
Каждый только о себе и для себя,
И конечно, я не исключение.
Просто если я люблю тебя,
Это, блин, такое ощущение.
Ты прости меня. Подумаешь, косяк.
Твои вены пробуждают мою душу.
А еще ты можешь сделать так,
Чтобы снова продолжались уши.
На глазах твоих припухлости и корочки,
И глаза твои синеющего льда.
Несмотря на это, моё имя – мараморочка,
Хоть не будет, ничего и никогда.
Вот темнеет. День устал и хочет спать.
Грустная грузящаяся хрынь.
Да зачем же всё, ****ь-копать?
И еще звоночек: звынь-звынь-звынь…
Ночь. Улица. Фонарь (разбит). Аптека.
И шастает по городу гопса,
И топчет звон растаявшего снега,
И из окна доносится попса…
       6.04.2003.

Непонятные сараи.
Мне необходимо 2 года, чтобы стать алкоголиком.
Какие странные сараи
Под этим небом голубым.
Слепое солнце умирает
И жрёт с утра мои грибы.
Употребляет мои глюки,
Ему приятен сей процесс.
По мне плывут и виснут звуки,
И, вызывая интерес,
У солнышка в моём сарае,
Энигма как два пальца в рот,
Ползёт от края и до края,
И по ушам наоборот.
Гармония сараев серых,
Цветки в горшках, больничный взрыв,
И как же я живу без веры,
Тихонько дверь свою прикрыв.
Мы встретимся еще, конечно,
В полёте светлом и простом,
Когда я буду очень грешный,
Не зная ничего о том,
Что солнышко совсем загнулось
И сожрало все грибы,
Предсмертно тихо улыбнулось,
И отошло, про всё забыв.
Оно сгорело и ослепло,
Хотя и было всё не так,
Осталась только горстка пепла
И тихо тлеющий косяк.
Полёт над гнёздами кукушки,
Над целым рядом всяких гнёзд,
Он равен холоду психушки,
Он светел, радостен и прост.
Он недалёк уже от рая,
И от ведра Большой Воды.
О, непонятные сараи!
Они свободны и просты…
       14.04.2003.

Двойник.
Сегодня новолуние, и можно попрощаться.
Весна давно не мылась, даже хочется ****ься.
Но стоит только вспомнить – это мокро, это больно,
Порой как издевательство и вовсе не прикольно…
Огромная луна в крылатых серых пятнах
Вчера висела здесь, подумай, как это приятно.
Хотя порой бывает совершенно непонятно,
Как сделать, чтобы лучше хоть немного, да и ладно…
И чувствуешь себя на дне консервной банки
Со звёздчатой дырою в крышке, в серых червячках,
И чувствуешь себя таким прожжённым джанки,
И расстояние между нами как от слива до бачка.
В апрельских судорогах тлеет небо-край,
И греет солнце, и его немного крючит,
Ты поживи еще пока, не умирай,
Пускай меня еще поглючит.
Наверно мне известно то, что нас объединяет:
С утра почти все люди восседают на толчках,
Почти во всех сортирах одинаково воняет,
И расстояние между нами как от слива до бачка…
А у меня есть плоть от плоти – придуманный близнец,
Тупая безобразная лохматая девица,
Она глядит на мир как на один большой ****ец
И не сегодня-завтра может спиться…
Она умеет петь, и пить, по барабанам хлопать,
Она плевать хотела на глобальные загрузы,
Она не бреет ноги и так редко моет жопу,
Такая вот пощечина общественному вкусу.
А я, что я, такой же феньковатый безобразный,
Мои прикосновения растворяются в крови,
Я буду жить недолго, но зато ужасно грязно.
Да только ты пока еще живи…
       17.04.2003.

О, эти злостные транки!
Алюминиевой банкой
Разрезаны губы
Случайно и грубо,
И раны открыты,
Жизнь кажется бытом.
       20.04.2003.

Троекратная вечность – и самое безысходное в ситуации сей, это то, что она никогда никуда не приведёт.

Моральная оценка личности.
Этика – раздел философии, занимающийся теорией морального выбора. Мораль – это нормы поведения человека в обществе, осознание себя и окружающих его людей. Нравственность – применение известных человеку моральных норм, принятых в этом обществе. Моральные нормы личности меняются в зависимости от времени, от национальности, по социально-классовым приоритетам. В 70-е годы в России норма – молодой строитель коммунизма. В 80-е в СНГ – национальное превыше всего. В 70-е годы люди называли себя советскими. Поэтому национальные традиции использовались только для связи народов между собой. Каждая нация берет за основу традиционную религию и на ней строит всю систему морали. У низших слоёв агрессивная потребительская позиция, основанная на зависти и социальном неравенстве. У высших слоёв: возможно всё, только чтобы хватило на это денег. Принадлежность к элите определяется родственными связями. Главное – к какому роду ты принадлежишь. Для низших – жди милости и случая. Главное в любых моральных нормах – это соотношение добра и зла. Вопрос добра и зла оценивается в разных моральных нормах в соответствии с мировоззрением и убеждениями. Сейчас из-за разрушения способов передачи ценностей вопрос добра и зла решается каждым в отрыве от традиций: на него влияют лишь собственные интуиции и СМИ.

Романтика…
Романтика сырой лопаты
Из окровавленных ресниц,
Из света, неба, дыма, мата,
Из ломаных колёс и спиц.
Романтика говна в кроссовке,
И камешков в своих носках.
Глаза теряются в массовке,
Слепой кишкой цветёт тоска.
Романтика соплей зелёных
И свежестиранных трусов,
Портвейн вонючий и палёный
И грязь расквашенных носов.
Цветы, потресканные вазы,
Истлевший маленький косяк,
В следах ботинок унитазы
Висят кругом и так и сяк.
И первый дождь по серой куртке,
И повсеместный бабский критч,
И два обоссанных окурка,
И мокрый ломаный кирпич.
Романтика сырых подвалов,
Полуразрушившихся стен,
Пиратских дисков на развалах
И ожиданья перемен.
И влажный воздух как подушка
Бутылка пива и стакан,
И шоколадная лягушка
Прекрасней тысячи нирван.
Да только это всё недолго.
Листочек в клетку, вся ***ня,
Не вышло никакого толку,
Совсем не вышло из меня…
Я был романтик пионерский,
А стал хреновый реалист.
Не страшно, вид имея зверский,
Не повернуть башку на свист,
Не страшно получить кастетом
И говнодавом по зубам.
Смотри, не торопись с ответом.
Подсказок нету. Думай сам.
И хлещет радугой кровища.
И звёзд, и крыш ночной оскал.
Эй, подожди, кого ты ищешь?
А я всегда тебя искал.
Хотя мне и придётся спиться,
Я не смогу тебя забыть.
Ты знаешь, чтобы мне присниться,
Достаточно всего лишь быть…
       25.04.2003.

Дверь в лето.
Смерть без веры, потолок в волосах.
Звёзды выползли и стало темно.
Идеалы были втоптаны в прах:
Самый лучший оказался говно.
Светлый снег – обрывки белой бумаги,
Грязный бинт носового цвета.
Это хриплый лай замёрзшей собаки,
Это дверь в моё пушистое лето.
       27.04.2003.

Разлететься осколками глиняной кружки
В куче грязи и солнца, и солнечной стружки,
В куче боли и пыли, и мокрых записок,
Новый крюк одиночества светел и близок.
       14.05.2003.
Хипповские бусы и раскрывшиеся одуванчики.

Не помню. Не верю. Не знаю. Не люблю.
В летнем полумраке светлые огни,
Выцветшее небо, вымокшие дни.
Тёплый ветер носит пепел сонных дней.
Жить, сплетаясь в феньку и в узлы на ней.
Ночь на Сортировке. Стены и мосты.
Все законы жизни вечны и просты.
След подземной радуги, стёртая стена.
Вечное стремление, вечная война.
Надломленная вера. Расплаканная жля.
Замёрзшая нелепая и жёлтая сопля.
Снять шерстяную варежку и вытереть соплю.
Не помню. Не верю. Не знаю. Не люблю.
Пепел над огнями, пепел на ветру,
Если вдруг не вылезет солнце поутру.
Позорные эпитеты приклеены на мёд.
Прямое вроде зеркало, но почему-то врёт.
Пугливые мелодии слетались на свечу.
Спасибо, хватит святости, я больше не хочу.
Я не оставлен, что же вы, нет-нет, я просто сплю.
Не помню. Не верю. Не знаю. Не люблю.
В солёных каплях вечности один какой-то сон,
Забытый в закрутившемся веретене времён.
Крутящиеся свиньи, завёрнутые глюки.
Заснувшие собаки. Дымящиеся люки.
Теряющий, оставленный, забытый и чужой
Ну мог бы ради праздника не быть совсем ханжой.
Оклеенный ненужными, похожими на тлю.
Не помню. Не верю. Не знаю. Не люблю.
Застывшей лунной живности мешают фонари,
И солнце просыпается, но как темно внутри.
Танцующая бритва, кровавый ветер стих.
Кто подписал закон о том, что любят лишь тупых?
А если будет новое, я для себя куплю.
Не помню. Не верю. Не знаю. Не люблю.
       2.06.2003.

Ночь.
Когда становишься ночью,
Глубокой, шуршащей, бумажной,
Изорванной в чёрные клочья,
Тогда жить уже не страшно.
И ждёшь, вдруг откроешь смысл
И сможешь себя продать
За стопку бумажных чисел,
Как ночь – но приходит утро,
И ты забываешь ждать,
Становишься в чём-то мудрым,
Но в чём – ты не можешь знать.
И вдруг, даже если знаешь,
Внутри кулачок тоски
Сжимается; понимаешь,
Как ветер и ночь близки.
И ливень: прямой и светлый
В вечерней пыли сверкал.
Цвет неба откроют ветры,
Ведь лужи честней зеркал.
Привыкнешь – и не противно,
Не вскинешься сгоряча.
Стремительны слёзы ливня,
С шипеньем погасла свеча.
Внутри копошится жалость
По памяти от руки,
И снова, как прежде, сжалась,
Под сердцем рука тоски.
Шелест ветра, обрывок бриза,
Шорох мусора тёмных свалок
И качаются под карнизом
Шнурки на нитке; и слишком жалок
Взгляд в оправданье, кто бы ты ни был,
Спускайся, время: автобус прибыл.
И хочешь счастья, но знаешь: тупо.
И люди: мелочь, жучки под лупой.
Когда-то хлопнули дверью школьной,
Любить кого-то… Но знаешь: больно.
Не страшно ночью,
Кто одинок.
В кровавых клочьях
Горит восток.
       3.06.2003.

Весёлое время.
Пресная накипь грязной сирени
Между маем и летом проводит черту.
Прохожие смотрят с унылым презреньем,
Слюнявый язык блуждает во рту.
Как мухи, жужжа, пролетают машины,
И редких прохожих кривые шаги,
И ждёшь всё удара, не в морду, так в спину,
И бездна от правой до левой руки.
Весь Город – людская помойка и свалка,
В мир кровоподтёков стекается свет,
Рукою в карман, может, есть зажигалка,
Да есть, но зачем, если нет сигарет.
Закат догорел и нахмурились тучи,
И воздух по цвету как свежий синяк.
Скины и гопы, кто же всё-таки круче?
Вечернее время разборок и драк.
Немые деревья ветвями качают.
Пойти вдоль дороги – зачем и куда,
Попрятались звёзды, сие означает,
Что мне никогда не вернуться сюда.
       4.06.2003.

Гармония.
Гармония. Акустика. Помытые полы.
И звуки осторожные попрятались в углы.
Марина говорила: если любишь, отпусти.
В ночь уходят, если некуда идти.
Гармония. Акустика. День, прожитый не зря.
Отброшенное в сторону осталось с января.
Висячие, бесячие, ведущие пути.
В ночь уходят, если некуда идти.
Гармония. Акустика. Зелёным рукавом,
Как тряпкой, можно вытереть разбрызганную кровь.
Акустика. Гармония. Не думай ни о чём.
Светает. Солнце выползет – и ты вернёшься вновь.
Гармония. Затаскана ночная хренотень
И руки расцарапаны в мой гармоничный день.
       5.06.2003.

Дождь прячет рассветы – глаза расцарапанных дней.
Капля за каплей воды – незакрученный кухонный кран.
Замкнулся. Устал. Разбросал клочья серых теней.
Рассвет под завесой воды. Нет никаких ран.
       6.06.2003.

Дым над водой, ковёр из кошек,
Кровавый душ и тень по лужам.
Из-под хайров не видно рожек,
Повязкою укрыты уши.
Испорчен праздник, вспухло ухо,
Забей на всё, пируют боги.
Одна сплошная показуха
И лужа крови на пороге.
Расцвечен мир – сплошная зелень
И чёрный шёлк, раскрылись створки.
Лесной чертог листвой застелен,
Застыла смерть кровавой коркой.
       7.06.2003.

Посвящение…
Небом разделённая луна.
Промелькнуло время – тень осталась
И в осколках разлетевшегося сна
Засыпающее солнце отражалось.
Посвящаю – но и это только малость,
Только отблеск, только пепел, только тень.
Все же то, что после этого осталось,
Чтоб швырнуть в неблагодарный день.
Времена – четыре лапы года.
Мы достались лету и весне.
На дороге – одинокая свобода,
За свободным одиночеством – ко мне.
       8.06.2003.

На синее потемневшее небо выползла луна – хрипловатое ночное светило.
 
А на кисти два шрама.
Перечёркнутых. Крест.
И дерьмо в центре храма.
Я забыл, что ты есть.
       11.06.2003.

Забвение.
Прохладное солнце, ночная палатка,
Прозрачное с неба – усталость и тени,
Размывшийся привкус вина кисло-сладкий,
Косая прохлада шершавых ступеней.
До снежного пуха, порвавшихся чёток,
До птиц в серой слизи сквозь рваные тучи,
До быстрых дорог и квадратных решеток.
Связать просто руки, задёргать, замучить,
Сквозь пепел и клочья сожжённой бумаги,
Сквозь пепел и дым новогодняя ёлка.
Истерзаны тучи, разорваны флаги,
Осталось недолго, осталось недолго.
Комок под одеялом, тупая надежда,
Стеклянные шарики сыплют забвением,
Пусть в пропасть, да только б не стало как прежде…
Хватило бы сил избежать повторенья.
Связать просто руки и дать отыграться,
И сделать всё так же, пойти против воли,
Ловить на лету и опять улыбаться
На крики случайной неласковой боли.
Все бабочек лета размазать по стёклам,
Поджарить на свечках, понятно, знакомо.
Размытым узором и лето поблёкло,
И прикурить от горящего дома.
Напрасно впустую ночная палатка,
И звёзды от солнца опять прикурили,
И небо в тумане и дым горько-сладкий,
Забвение. Пыль. И по кругу пустили.
       12.06.2003.

Полнолуние.
Огромное рыло полнолуния
Уползло за угол дома.
В такие минуты тоска по кому-нибудь
Становится невесомой.
В такие минуты она застревает
В дырявых зубах, в жёстком ворсе ковра.
Тяжелее: никто ничего не знает,
Всё лучше свернуть до утра.
В трехмерном стекле хрупко скалятся рамы
Редких ночных огней.
Укрываются шерстью застарелые шрамы
Беспокойно прожитых дней.
В сиянии лунная круглая харя,
И время бежит
По трещине в старой гитаре,
Над пропастью во ржи.
Рассвет через два с половиной часа,
Завтра феньке вправлять мозги.
Уже сегодня – закрыть глаза
Хриплой ночной тоски.
       13.06.2003.

Тихо. Стрёмно. Темно.
За стеклом в темноте дождевые потоки.
Спящий дом, полутьма, все уснули давно
В пересвете огней одиноких.
Тихий звук, сердца стук, засмотревшийся глюк,
В дымных сумерках сонные звёзды.
И вокруг – никого, ничего своего,
Каждый спящий – слова, каждый создан.
Ведь случись что – от спящих подмоги не жди.
Спящий – глючный, беспомощно-светлый.
Серым дымом времен затянулись дожди,
Задремали за шелестом ветры.
Тихо. Сонно. Тепло.
За окном в темноте дождевые потоки
Водопадами хлещут стекло
В ночь, прочь, в даль, в тишину – убегают сырые дороги.
       14.06.2003.

Посвящается Ёжику.
Какие-то придурки шли вдвоём
И нажрались утячьим хлебом.
И небо сегодня тоже твоё,
Да только зачем тебе небо?
Как спокойно, как весело – одному.
Лунный луч, одинокая птица.
Расскажите, что кому снится
И глючится что кому.
Такие твои, уютные стены,
Светлячки рассыпались за окошком.
Под одеждой живые вены,
Синие ночные дорожки.
На руке зарубцевалась руна,
В небе пахнет прохладной гнилью,
А по брёвнышкам бегут струны,
А за спинами растут крылья.
Слёзы кажутся водой пресной,
Вены ищут, кто бы стал шприцем,
А по улицам, по солнцу – лица,
А по крышам, по флэтам – песни.
Это небо для тебя тоже,
Прорасти бы здесь травой мне бы.
А на радуге сидит ёжик,
Да только зачем тебе небо?
       15.06.2003.

Посвящается Алисе.
Лежат лежмя, висят висьмя и висьмя,
А допотопный все одно – не утонувший,
А по ночам я сочиняю людям письма.
Свет нынешний, а день минувший.
И есть желание покататься на трамвае,
Сон зимний, под колёсами уснувший.
Хотел забыть, но это ведь не забывают.
День нынешний, а свет минувший.
А Солнце в мыслях шмыгает под воду,
Мы с ним взаимно все друг другу заебали,
Ему нельзя преодолеть свою природу,
Нет в мыслях песен – думать перестали.
И шизоухий ветер, на ночь глядя,
Приносит неизвестным неизвесть.
Синоним «люди», несомненно, «****и»,
Все, кроме тех, у кого в мыслях песни есть.
       22.06.2003.

Дождь был во сне.
Всё, что снится, приходит наяву
Чуть-чуть другой поступью.
Изменившееся, словно примерившееся к нашему, к новому,
Разбившееся о реальности железные листы.
Голос дневной, летний, прошлогодний.
Вечность настоящего.
Они настоящие – они и Битлз слушают, и бум шанкар, и на трассу выходят.
Они не сумасшедшие, просто они всё делают как настоящие.
Да они и есть настоящие.
Вечность настоящего.
От такого дождя не спрячешься,
Да и не нужно это.
От него не укроешься, потому что не нужно.
Он сам себя укроет чистыми в полете слезами.
Сонная муть,
Шум ветров в зелени,
Там не один ветер,
Их четверо и есть, и они – братья.
И потому они здесь встретились, что сегодня открылось лето, как рана, навстречу.
Боль Солнцестояния
Закрепилась отсутствием солнца.
Красная волна.
Черные дыры.
Чернеющие провалы,
Оставленные.
Беспомощный воздух и несуществующий закат, который
Смотришь с балкона на Площадь.
Отмечали.
Времени-то прошло всего два года.
Неблагодарно.
В ночную свободу один сплошной крик,
Молчаливо раздавленный еще внутри.
Мне нечего бояться.
       21.06.2003.

От догорающих костров
Летели искры светлячками,
Текла в кроссовки рыбья кровь
Харчками.
Не надо уши преклонять
Натянутой улыбкой Солнца.
Она придёт меня обнять
И улыбнётся.
Мне в рожу пыльные цветы
И пятки сливы в босоножках.
Охуевать от пустоты.
Всё небо в белых кошках.
Мне очень трудно говорить
 О том, что будет… будем… были…
Зашли в чужой подъезд курить,
Бессмысленно любили.
Когда запутался совсем,
Нет сил сопротивляться,
Нет смысла спрашивать: «Зачем?»
Нет смысла удивляться.
А может в чём-то он и прав,
Но, ****ь, чего же ради?
And everybody fuck my love,
My love fucks everybody.
Когда я камнем падал вниз,
Башкой сшибая звёзды,
Мне все кричали: «Берегись!»,
Да только было поздно.
Был нежный шепот: «Заебись…»
В расслабленные уши.
А поебались – разошлись.
Час от часу всё хуже.
Уставший от подобных встреч,
Поверивший в свиней…
Пойми, игра не стоит свеч,
Подумаешь, больней…
Однажды крылья на ***,
Но было не однажды.
Свобода – с крыльями свинья,
Ну я тогда не каждый!
Сквозь плёнку слёз холодный свет
От охуенной боли.
Дождаться снега и в ответ
Уснуть в открытом поле.
       15.06.2004.

Сначала страшно и сладко,
Потом лишь больно и сыро.
И вновь ночная палатка,
И снова чёрные дыры,
Оставленные ушедшими…
А завтра больно не будет,
Всё атрофируется,
И всякий просто забудет,
Перефотографируется.
Дома стоят сумасшедшими,
Все лица в окнах знакомы,
Кривые все и корявые.
Я на пороге дурдома
Кусаю вены дырявые.
Да, я такой.
Я улыбаюсь закатно.
Будем считать, что это был кто-то другой,
И он ушёл безвозвратно.
Ведь тех, кто ушёл безвозвратно,
Можно любить безболезненно.
       6.06.2004.

Я опять отнёс воспоминанья на помойку,
Я опять расправил крылья, чтоб лететь.
Всё по швам и вновь на перекройку,
И не нужно слишком многого хотеть.
Разболелась приоткрывшаяся дверца
До любви, до смерти, до ***ни.
Кто-то гнал вчера, что любят – сердцем.
Любят – солнцем, а оно у всех в тени.
Может всё же руки мне развяжешь?
Да опять же: на ***? Куда и с кем?
Хотел, но не взлетел. Надежда – лажа
После самого последнего «Зачем?»
От меня еще чего-то оторвали
С той последней фенечкой, когда
Я узнал, что мы не раз бывали,
Но теперь уже не будем никогда.
От кого скрывали? Не от нас ли,
Чтобы мы вернуться не смогли.
Всё равно ни разу не был счастлив.
Крылья ощипали и сожгли.
На оставшиеся гнутые каркасы
Привязали всякую ***ню.
Даже в том, что все мы пидарасы,
Я кого-то вряд ли обвиню.
Знаешь, больше не к чему стремиться.
Нахуя мы все чего-то ждём?
Я же стану Хрюкающей Птицей
В небе, обесцвеченном дождём.
Белые разорванные флаги
Под ногами, но не в кровь, а в грязь.
Облака нетронутой бумаги.
Я нормальный. Просто напилась.
Я люблю, когда горит бумага,
Если б память можно было сжечь…
Взмах руки невидимого мага –
И гора тяжёлым бэгом с плеч!
       6.06.2004.

Мы заполняем мир ***ми,
Пытаясь жизнь наполнить светом,
И вряд ли замечаем сами,
Что получается при этом…
Однако нам необходимо
Еще сильней, чем просто нужно,
А время протекает мимо
Всё так же больно-равнодушно…
И снова будет год от года
Мир с обгоревшими краями.
Пытаясь обрести свободу,
Мы заполняем мир ***ми…
       9.06.2004.

Мне просто повезло.
По небу шоколадом
Размазалось говно.
Мне просто повезло,
Что ты тогда был рядом,
А я было одно.
Мне просто повезло.
Какой безумный мир,
Затяжки на колготках,
Тепло чужих квартир,
Рука в цветных обмотках,
Безумствие моё… оно меня спасло.
Да ведь не привыкать.
Один раз в жизни можно.
Меня совсем не сложно
По небу расплескать.
Мы небо заебали.
Да я же не смотрю.
Все спали.
Спали, говорю.
Тогда еще, в апреле,
Сны смотрели.
Мне просто повезло.
А там теперь тепло
От каждого касания,
Случайного желания
Еще чего-нибудь.
И может быть, когда-нибудь,
Пока вообще забудь,
Чего-то там случиться,
Да ничего,
И кто-то постучится
В запотевшее стекло
Сердца моего.
Уже однажды было.
Мне просто повезло,
Я всё уже забыло.
Невидимая чёрточка,
Небесной крысы мордочка
Край облака грызет.
А кто его, а если вот
Там тоже кто-нибудь живёт
Я ничего не знаю
На голову больная
Мне просто повезёт.
       24.06.2004.

Ты обойдёшься без меня, и я уж точно
Проточным временем, конечно, бесконечным,
Я на разлив ручьём останусь здесь бессрочно,
И стану вновь похуистически беспечным.
Ты обойдёшься без меня, осознавая,
Что потерял, и вряд ли вспомнишь имя,
И каждый раз опять охуевая
Ты будешь уходить в себя с другими.
Ты обойдёшься без меня, и я уж точно
Оставлю губы на резиновых присосках,
Ты оторвёшь их больно-кровоточно,
Как капельки расплавленного воска.
Ты обойдёшься без меня, я жду напрасно
И растекаюсь кровяными ручейками,
Не понимая до сих пор, что всё прекрасно.
Вот моё сердце, прикоснись к нему руками,
И в полумраке грязной лестничной площадки
Оставь на нём прохладных пальцев отпечатки.
       26.06.2004.

От солнца потемнела кожа, выгорели волосы,
И после драки с дверью кровь пластом под ногтем.
Дорогой вдаль уходят белые полосы,
В лохмотья мяса с косточек изгрызены локти.
Иной раз скажешь да пошли вы все в ****у,
Сколько можно меня ****ь, милые?
Если б только поймать утреннюю звезду,
А ведь это можно с вашими силами.

Давно не виделись. О чём могу спросить,
Корявый разговор наш начиная?
Мне нечего сказать и не о чем просить.
Ну, разве что… Как ****ь очередная?
С ней клёво, да? Она красива, да?
И даже есть, где на ночь оставаться?
Ну, это необыкновенная ****а.
Ты до сих пор не любишь целоваться?
Мне хочется хотя бы раз взглянуть,
Чтоб по-философски улыбнуться,
Как, поебавшись, ты пытаешься уснуть,
И как потом пытаешься проснуться.
Как ****ь твоя, запутавшись в трусах,
Никак собрать не может собственные ноги,
Кругом всё в пепле и в лобковых волосах,
И в мутной, подступающей тревоге.
Тут грязно. И чужой свободный флэт
Тебе напоминает свиноферму.
Она вчера так клёво делала минет
И вытирала губы, сплюнув сперму.
А ты **** её во все места
Без использования презерватива.
О, как она до крайности проста
И как до охуения красива!!!
Легко и просто. Выебал – ушел.
Сама ушла – легко найти замену,
И всё опять, как прежде хорошо.
Никто не разрушает твои стены.
Ну вот, опять вопросы,
Мат и слёзы.
Мне, правда, жаль, мне не хотелось оскорблять
Ничьих высоких чувств нисколько,
Я лишь спросил, как поживает ****ь,
И только.
А рассказать тебе, как я живу?
А хорошо. Вплетаю бисер в косы.
А вечерами пробивает на траву,
А по ночам, конечно, на колёса.
Меня увидеть трезвым – праздник, я
Всё время напиваюсь, как свинья.
Все хорошо. Я очень много пью,
И оттого вполне со всеми дружен.
Дай Бог здоровья твоему хую,
Он мне пока еще не очень нужен.
       18.07.2004.

Я каждому хочу отдать кусок себя,
Сладкий, кровоточащий обрывок.
Ты со мной ****ся, не любя,
Существо со спермой вкуса сливок…
Хочется безумства и тепла –
Да, не ебли, а тепла, - порой бывает!
Тень луны слезами потекла,
Небо без меня охуевает…
       13.08.2004.

Настоящие леди не сидят в переходе,
И бэг меж раздвинутых ног не валяется,
Настоящие леди одеты по моде
И никогда по помойкам не шляются.
       18.09.2004.

Я помню розовый дом
С пацификом на стене,
И существо с хвостом,
Махнувшее лапой мне.
Я помню вонючий подъезд,
Бутылку в липких подтёках,
Расцарапанный крест –
Больно и одиноко.
Я помню твой клёвый смех
И кучу ненужных слов,
Я помню пушистый мех
Твоих хайров,
И хруст запястья в тёплых пальцах твоих,
И сигаретные ожоги вдоль позвоночника,
Когда наш мир, предназначенный для двоих,
При переводе обрел корявость подстрочника.
Помню чёрные слёзы растёкшейся краски
И в заплаканном зеркале ****ские глазки.
Замерзает земля там где мы стояли,
Ветер в глаза, моё: «За что?» и твоё: «С *** ли?»…
       19.09.2004.

Слизью выходит нежность,
Слезами – боль…
Светлая дрянь безгрешность –
Только позволь…
Радость при виде крови –
Классно же, чёрт возьми!
У вас же всё наготове
С двенадцати до восьми.
Я, может, был бы нежнее,
Да слизь вся вытекла, больно,
Я становлюсь всё страшнее,
Мной всё равно недовольны.
Всё, чего не было –
Выльется кровью,
Жуткой болью, как в страшной сказке.
Сквозь небо – стекло,
Белые пятна смазки.
И крылышки окровавленные,
Какая безумная жалость –
Благодарить за каждую малость.
Мне недолго осталось.
       27.09.2004.

Россыпью порванных фенечек, забытых на пыльной полке,
Воздушными каплями пепла,
Замуткой бессмысленных дымных узоров
Тлеющей сигареты…
Чем станешь?
А вот бы взять бы леску покрепче,
Протереть все нужное тряпочкой и расставить по чистым полочкам,
Собирать пепел и сдавать вместе с бутылками,
И влюбиться без памяти
В дымных хрюшек, которых не будет ведь уже никогда.
А вот бы вернуться… А вот…
Нельзя да кто сказал, что это надо?
А это надо. Иногда.
Все равно рвется – от сбывающихся желаний, и пылью, и пеплом становится – для пушистых и золотистых.
Фотографировать свиней не получается.
Такое же жуткое место, как библиотека.
Библиотека философского знания,
Неструктурированный поток сознания.
Позитивен
Теплый ливень.
Гривасто-хайрастые переливы,
Дождевые потоки,
Кровоподтеки
Синяки
Араньяки
Подкожные ветки,
Не вены, а просто руки…
И все когда-нибудь теряет смысл.
Рвется в бисер.
Рассыпается. Тает.
Исчезает
Куданибудь.
Забей. Забудь.
Абстракцией здесь является прошлое.
И должен был знать: вся жизнь человеческая в своем личном прошлом.
А знал ли?
       14.09.2004.

       
Я запретил себе влюбляться,
Чтоб не лишать себя надежды,
Но продолжаю появляться
Внезапно там, где не был прежде.
Чего-то я устал смеяться,
Чего-то мне уже давно
Ночные ангелы не снятся
И совершенно не смешно.
Теперь, как сумасшедший битник,
Рисую Город Красной Ночи,
Я депрессивный суицидник,
Но даже смерть меня не хочет.
Я запретил себе, но все же
Два года на феназепаме
Я ощущаю время кожей,
Когда ловлю твой взгляд губами…
Который год смотрю сквозь сумрак,
Где каплями свисают петли.
Я заблудившийся Снусмумрик,
А ты запутавшийся светлый.
А вот недавно мне приснилось,
Что мы весна и мы повсюду,
И ничего не изменилось,
Но я был рад такому чуду.
А смерти нет – друзей забудем,
Кого любили просто бросим,
Опять чего-нибудь замутим
И пыльным солнцем хлынем в осень.
И в каждом слове капля крови,
А в человеке крови реки,
Как в пепси-коле, столько боли,
Что все, что снилось – позабылось.
Недели скалятся и злятся,
И я пока еще не спился,
Я запретил себе влюбляться,
Однако все равно влюбился.
       3.10.2004.

Осень.
Фруктовые глаза
Искрятся послевкусием,
Янтарная слеза
Сползает жёлтой гусеницей.
Истлевших летних дней
Темнеющие пятна,
Но было и больней
Уже неоднократно.
Разбитые слова
Безмолвными осколками
И мёртвая листва
Прозрачными иголками,
И небо всё исколото,
И прелых листьев золото
Не тает. И от холода
Изменки – белый шорох
Сквозь листьев тёмный ворох.
И от того количества
Вчерашних догонялочек
Совсем нет электричества
И палочек-вонялочек.
Поэтому случайно,
Поэтому свеча,
Поэтому отчаянно
И страшно по ночам.
       4.10.2004.

Я Вас люблю – чего же более,
Теперь Вы для меня мертвы.
В слезах от нестерпимой боли
Я называю Вас на «Вы».
Я ненавижу Ваших женщин,
Бескрылых примитивных стерв,
И сердце в паутине трещин,
Когда натянут каждый нерв.
Со мною в первый раз такое –
Люблю достойного меня,
Но оставляю Вас в покое,
Чтоб уберечь, как от огня,
От разрушительного чувства,
От деструктивности, когда
Моё жестокое искусство
Перетекает в провода.
Не претендую на главенство
Среди прекрасных Ваших снов,
И всё же для меня – блаженство
Когда-нибудь увидеть вновь
Ваши пинкфлойдовские кудри
И нежно-глючные глаза,
И в каждой стихотворной сутре
Мне светит тихая крейза.
Моя же личная психушка
Среди битловских жёлтых стен,
Где можно спать, обняв подушку
И ждать случайных перемен.
И вот среди всей этой лажи,
Среди бумажной шелухи
Магические глюки, Ваши
Невероятные стихи…
Вы только не смотрите странно
И безразлично сквозь меня,
Так уже было. Были раны
И капли жидкого огня.
Я Вас люблю. Да, так бывает,
И я для Вас теперь мертва,
И только время убывает
И превращается в слова.
       5.10.2004.
Снег.
Снег. Первый снег. Я без шапки.
Ветки. Зелень. Шевелятся ёлки.
Куда-то что-то делось, и осколки
Исчезнувшего вмёрзли в лапки.
Изменки пролетают белым роем,
Мне кажется, я снова Клювокрыл.
А двери ждут, когда мы их откроем,
Чтобы потом ждать, кто бы их закрыл.
И капли снежной слепоты от белой моли,
И клочья жёлтой выцветающей тоски.
Одним случайным касанием руки
Мне страшно отпускать себя на волю.
       5.10.2004.

Всяк да не приколется к облому своему,
В белой бесконечности страшно одному.
В чёрной беспредельности – чёрный беспредел.
Время замедляется. Всё как ты хотел.
Время поздней осени, снега под дождём,
Дней истлевших бабочек. Ничего не ждём,
Ни о чём не думая, ищем наугад
Лестницу на небо. Двери в райский ад.
Боль моя, печаль моя… По ночам теплее…
Мне бы фенечки плести и коробки клеить.
Ветер колокольчиков, ветер изменений,
Миска непрожаренных и смешных пельменей,
На четыре стороны до семи морей
Крошки пережжённых мёртвых сухарей.
Небо льдом покроется, снег застелет грязь,
Снова будет ангелу некуда упасть.
И устанет солнышко, и пойдёт прилечь,
Снова будет крылышки некому поджечь.
Если раны залиты – будем промывать,
Спиртом неразбавленным, леской зашивать.
А на леске бусинки – чья же ты была,
Маленькая фенечка, островок тепла?
Звёздочки в пакетиках от моих колёс,
Облака холодные в пятнах чёрных слёз.
       15.10.2004.

А грустно быть никому не нужным…
Спящим над пропастью в полном отглюке,
И чем-то страшным резать руки,
И ржавой бритвой резать ноги,
И с пальцев слизывать ожоги…
И думать, слышать, отвлекаться,
И вечно по рукам таскаться,
И напиваться безобразно.
Любить-то хочется… напрасно.
       17.10.2004.

Расковырять ручеек у себя на руке –
Почти затянувшийся давний порез.
Смотреть, как струятся в моем ручейке
Корявые слёзы продрогших небес.
Наверное, всем будет очень смешно.
Смотрите, она так старалась…
Наверное, что-то случиться должно.
Да нет, вроде не собиралось.
А вечером слушать Deep Purple и Queen
В светлой зашторенной комнате.
Так трудно поверить, что снова один,
Что Вы меня даже не помните.
Смешно или страшно – глаза все в грязи,
Волосы скручены плойкой,
Что кто-нибудь вряд ли вообще отразил,
И можно гулять за помойкой,
А можно заехать к цивилам на чай –
Везде одинаково тесно –
И не с кем, и не о чем, неинтересно.
Позвонить и сказать: я приеду, встречай,
Ответ: извини, но давай не сейчас.
Давай не сегодня, мне завтра с утра…
Вытереть грязь со слезящихся глаз
И тихо сказать ты прости, мне пора.
Расковырять на руке ручеек,
Вытереть сопли, высморкать слёзы,
И красноватый неровный подтёк
Просто списать на психозы.
       19.10.2004.

Разговор с Папой.
Кому-то, верно, нужно было,
Чтоб я кого-нибудь любила,
Чтоб кровь то стыла, то кипела,
Чтоб я кого-нибудь хотела.
Наверно, кто-нибудь Всевышний
Велел мне на земле быть лишней,
Во всём мне с детства потакая,
Он точно знал, кто я такая.
Чтоб сердце было наготове,
Велел узнать вкус слёз и крови.
Никто (а я была Иной!) –
Не церемонился со мной.
Зачем-то это было надо –
Вкачать мне в сердце столько яда,
Лишить природной красоты,
Изрезать душу на бинты.
Заставить грязью мазать глазки,
Писать сомнительные сказки,
До крови, яростно и грубо,
Вгрызаться в собственные губы,
И руки резать. Всё – иное,
И не до крови, а до гноя.
Кому-то, верно, нужно стало,
Чтоб я смеяться перестала,
Чтоб то ли в сумрак, то ли в кому…
Должно быть как-то по-другому,
Но я не знаю, как должно,
И всё равно мне всё смешно.
Наверно, это нужно было,
Чтоб я кого-нибудь любила
Отчаянно, напрасно, тщетно
И совершенно безответно.
Не знала, что сказать при встрече,
Лишь подойти, обнять за плечи
И прошептать: «Только живи…»
Рукой в ожогах и крови
Коснуться… и отдёрнуть руку –
Как можно прикасаться к глюку?
Так кто же – с неба? Нет? Со дна?
Хотел, что я была одна…
Из тех, кто управляет всем,
Но только кто? За что? Зачем?
Ему, что, легче стало, что ли
От моей грусти и от боли?
От смерти бережно храня,
Быть может, он любил меня?
       22.10.2004.

А я не девственница, нет,
Я жертва надругательства.
Я отвечаю на запрет –
Свободой, на предательство –
Забвением, которое
Придумано – и пусть!
Не вызвали мне «скорую»,
Не вырезали грусть…
Брали меня коряво и криво
Грязными пальцами ковырялись.
Я пережила эту альтернативу –
Меня курили. Мною ширялись.
Недоделанные суррогаты,
Награждённые именами,
Мне казались когда-то
Развоплощёнными снами.
Из пересчитанных по пальцам фраз
Я составляю рассказ,
Как склеенные осколки стекла,
А я любила один раз,
А потом даже влюбиться уже не смогла…
Придуманные, использованные – мной,
Мне жаль вас, бедные.
Я же Ночь, под моей луной
Все, как один, - бледные…
Вы же не знали вообще, куда,
Что ж так неосторожно?!..
Меня не любили – никогда.
Сомневаюсь, что это вообще возможно.
Я – принцесса рассвета,
Я – смерть в чате,
Скомкав свои секреты,
Я превратилась в хранительницу королевской печати.
Поиски не увенчались успехом,
Чувства не вышли за пределы кровати.
Чёрным моим роскошным мехом
Сопли вытирать – хватит!
Помнишь, я просила тебя: забудь
С видом всепоглощающей скуки,
А если встретишь когда-нибудь –
Улыбнись и вытри о джинсы руки.
Всё хорошо!
Иди, куда шёл.
Спасибо. Последние связки разорваны.
Увы и ах!...
Последние нити рассыпались в прах.
А ты для меня из того же самого мира, где клёво,
Только я и тебе не нужна.
Я ко всему готова.
Я никому ничего не должна.
Вечная пустота внутри: от сердечного голода и душевной жажды.
Пока могу – терплю.
Я уже любила однажды,
И больше – не полюблю.
       22.10.2004.

В рай.
На запад с востока –
Дорога.
Сквозь снежную вьюгу –
К югу.
Дорога, как водосток,
Стекается на восток.
Сквозь степь, где ковыль и клевер –
На север.
Никто и не знает даже –
Куда же.
Идём, без конвоя –
Двое.
Откуда – давно забыли.
Снег падает нам на крылья –
Окровавленные бинты.
Куда – не знаем ни я, ни ты.
Километр за километром
Рвёт ветром.
Кто светел – свят.
Что делать? Кто виноват?
Над нами, наверно,
Воронка инферно –
Кружат вороны,
Смотрим в стороны.
Нет бы в объятия –
Наше проклятие.
Нежность – тёплая слизь.
Пальцы сплелись.
Гордые и свободные
Животные.
Морды в крови перемазаны,
Всё – сказано.
Ты – первый.
Вырваны нервы,
Сердце – точат черви.
С неба – тысячи сверкающих иголок.
В груди у меня – осколок
Застывшей зеркальной влаги.
Чувства – клочья бумаги
Исчезнувших красно-белых афиш,
Слёзы – капли с крыш.
Земля под ногами – стонет,
Небо в глазах – тонет,
Гляди, загорелся край!
Светает… Идём – в рай.
       26.10.2004.

И было моё несчастье,
Бесполое, как деепричастие.
Теперь – отлично,
Клёво, гармонично.
Те, кто лично –
Неприлично,
Непривычно –
Тем, кому было безразлично.
       26.10.2004.

Попала в психоделический переплёт
Оранжевого заката.
Полёт,
Облака – рыжая вата.
Так красиво и клёво,
И так больно еще никогда
Не было. Снова
Разноцветные провода,
Одивающая вода,
Придуманные города
И конопляные демоны,
И огромные холщовые сумки-мешки.
Пирожки…
С чем они?
Ломаются зубы
О гвозди,
Гвоздей гроздья
Рвут губы.
Булка с кровью – и грехи долой.
Горящие угли, засыпанные золой,
Оранжевое солнце, серый дождь, день-ночь –
Сёстры
В невероятно пёстрых
Джинсовых одеждах.
Ночь,
Хлопнув дверью, выбежала прочь,
Вдруг осознав, что дальше – нет надежды.
       31.10.2004.

Как безысходно связаны мы тем,
Чего не было! Бессильно
Опустились крылья,
Зачем?
Как безысходно связаны мы тем,
Что есть! Вдруг среди стен и статуй
Ты вспомнишь о своей крылатой?
Где? С кем?
Как безысходно связаны мы тем,
Что будет! Ты услышишь,
Я взлетела
Выше
Тела
И бессчётных подсистем.
Всё будет так, как я хотела.
Как безысходно связаны, как ловко
Сплетённую из слёз верёвку
В две феньки, на два скрученных запястья
Для нас, измученных вселенской страстью,
Это – счастье.
Я не забыла.
Вся в синяках от ускользающего разума,
Как безысходно связаны мы
Тем, что было!
       31.10.2004.

Умножили скорбь, умножая познание.
Не мешайте мне, я в бреду.
Я не хочу приходить в сознание
И никогда более не приду.
Вы все такие клёвые и прекрасные,
А я дура и ****ь.
Мысли разные безобразные
Словно реки, не текут вспять.
Обошлась бы одним глотком –
Захлебнулась своей тоской!
И взмахнула цветным платком,
Обернулась опять рекой.
И потекли студёные ключи
В моей крови, кипящей и палимой
Прекрасным солнцем. Ты держись, молчи,
Покуда боль не станет нестерпимой.
       31.10.2004.

Я пела. Внутри всё кипело,
И кровь на губах пузырилась.
Мне – что оставалось?
Я забывалась.
Забылась.
Считать за побег.
Широкое небо светилось.
На многие мили – лишь снег, снег и снег.
Стена. Жуткая. Белая.
Уходишь со словами: «А я что сделаю?»
Пока я вставала,
Бежала
К воротам по снегу в одних носках,
Внутри всё уже остывало,
И таяло сердце в руках.
Моё! Моё, не подложное,
Тебе добровольно предложенное –
Не жалко отдать.
Да только тебе – к чему?
Душу готова продать.
Господи, почему
Я не родилась – Ей?
И кто-то опять к губам
Поднёс и велел: «Пей!»
Пройти по разбитым лбам,
Подошвами кровь – там…
Простила за всё, что было,
Чтоб не извиняться впредь,
Внутри я уже остыла,
И насмерть уже не согреть.
А это тебе – на память,
Как хочешь – не возвращай.
Сквозь душу твою (пламя!)
Крикнуть тебе: «Прощай!»
       31.10.2004.

От разлуки до разлуки
Тело помнит твои руки,
От измены до измены
Пальцы помнят твои вены.
От психоза до психоза
Губы помнят твои слёзы.
От потери до потери
Открывались эти двери,
От заката до рассвета,
От раската до завета
Ни ответа, ни привета.
Конопляные туманы
И расхлюпанные раны.
Дальше будет только хуже.
Странно… тело помнит душу.
       31.10.2004.

Плач.
Тихо говорила
Тихо умерла
Феньки раздарила
Джинсы порвала.
Сквозь цветные кольца
Все пути прошла
От народовольца
И до помела.
Волосы растила
Длинные хайра.
Всё ему простила
Вот она, депра.
Высветлила голос,
Как у соловья.
Снег седой, как волос,
Радуга твоя.
Радостью сквозь пальцы
Ёбаная ****ь!
Вышила на пяльцах
Шёлковую гладь.
Долбанная сука,
Грязная дыра!
Долгая разлука,
Длинные хайра…
Волосы русалок
Ветром золотым,
Палочек-вонялок
Ароматный дым.
Глиняных курильниц
Отсветы в окне,
Лучших собутыльниц
Приводи ко мне.
Солнце золотое,
Рыжее твоё.
Что мы? Где мы? Кто я?
Ты любил Её?..
Тёплое зимовье
Снежная метель,
Сбрызнутая кровью
Мягкая постель.
Ковриком лоскутным
Для Него была,
Небом звёздно-мутным,
Холодом тепла.
Синькой серебрятся,
Светят синяки,
Нечего бояться.
Больно веняки…
Больно ковыряться
В тесноте тоски.
Вот и безнадёга –
Слово не моё.
Долгая дорога…
Ты любил Её?..
Сливовые губы
Кровью налились.
Господи, как грубо
Мы вчера еблись!
Жёлтый одуванчик,
Клёвая трава,
И еще стаканчик…
Я уже мертва.
Синеглазой музы
Письма на руке,
Старые загрзуы,
Листья по реке.
Сладкую отраву
Мне велели пить.
Шёлковые травы,
Шёлковая нить.
Порванные чётки
Деревянных бус,
Мысли идиотки,
С мыслями ебусь.
Залиты стигматы
Раз и навсегда,
Не бинты, не вата –
Ветер и вода.
Что же, предположим,
Что помочь не сможем,
Как же так, я тоже,
Содранная кожа,
Содранная с сердца
Кисточкой руки.
Приоткрылась дверца –
Петли, косяки…
Вырезала руны
На зажившем вновь,
Где цветные струны,
Где цветная кровь.
Вытекшая сила,
Что тебя звала,
Тихо говорила,
Тихо умерла.
       4.11.2004.

Этот город пропитан стремленьем признаться в любви,
И пронизаны улицы нитью закатных огней.
Только не уходи. Оставайся. Живи.
Если вырастут крылья, то падать обидней. Больней.
Артефакты мои, амулеты,
Цепочки, браслеты
И винные пробки
В коробке.
Безраздельно, но вместе, но слитно,
Я перед тобой – беззащитна.
И, как награду, мне флаконы с ядом
На шею вешали, свободные,
Хрустальные, замёрзшие, холодные.
Слёзы небесные –
Пресные…
Этот город пронизан стремленьем куда-то уйти,
И пропитаны улицы клеем случайных связей,
От налипшей за лето и за зиму грязи
Я хотела бы сердце отмыть,
И найти
То своё,
Что в тебе от рожденья живёт.
Ты научишься слушать,
Пусть даже истреплет точка твою душу
И вены на феньки порвёт.
Просто слёзы небесные – пресные,
Просто с Ней – всё больней,
А со мной ты Иной.
Мне знакома глубокая кома,
Бездна без дна и без дома.
Но живу наяву,
Слёзы в каплю коплю,
Потому что – люблю,
Потому что – люблю.
       10.11.2004.

Леннон в Ёбурге на фоне окон банковских,
Сигаретные туманы под ногами,
Нервный кофе, какой-то панковский,
Пятый уровень моногамии.
Вместе, просто на разной скорости,
Через всё, что уже застрёмано,
Не рассказано, переломано
И засыпано снежным хворостом.
Не прощаясь, из строя выпали,
Да она же из слова – вся.
Как бы ни было, долг ты выполнил –
Поздоровался.
А может быть еще не всё потеряно
И не на всё готовые ответы?...
А может быть не всё еще проверено
На содержание таурина, как конфеты?
В день аптеки, дёшево, со скидкой,
Сегодня пьём только то, что продаётся в аптеке,
На ведьмачьей ночной дискотеке
Небо выложат кафельной плиткой.
Какая разница, подумай сам,
Я – крыса с красивыми глазами,
Или эти – бескрылые, безголосые
Гёрлы мелированноволосые?..
Мы все умеем стоять на цыпочках
И раздвигать ляжки пошире
С обольстительной улыбочкой.
Твоя душа – единственная в мире,
Но я не первая, кто это заметил,
Не у меня одной выросли крылья,
Но ты, приручивший меня без единого усилия,
Ты теперь за меня в ответе.
Но я не умру, потому что от этого
Еще никто не умирал.
Послушай новый альбом Летова
И он исчезнет, как «Радикал».
Делать больно тебе – слишком сложно,
Будто в собственное сердце вгрызаешься,
Жить становится невозможно,
Как всё, к чему ты прикасаешься.
Я вписываюсь в книгу одиночеств. Ты знаешь, Макс Фрай…
В принципе тоже клёво.
Меня всё равно не пустят в рай,
Да я к нему и не готова.
       12.11.2004.

Я слишком устала играть
Мне не идущие роли,
И не могу больше врать,
Не задыхаясь от боли.
Затем, привыкая терпеть
И связывать душу верёвкой,
Знаю, что не успеть,
Стремаю народ на тусовках.
И незачем больше идти,
И незачем больше стараться,
На этом наверном пути
Мне суждено потеряться.
А нечего больше терять,
Давным-давно всё потеряно,
Я не хочу повторять
Сказанное немеряно.
Простите меня тогда
Все те, кого застремала.
За мною же как всегда
Тянутся провода
И прошлое неформала.
Смеяться теперь попса
И слёзы уже не модно.
В нечёсаных волосах
Гуляет ветер свободный.
И бьющийся кипяток
Из выкрученного крана,
Сквозь пальцы бегущий ток,
Вода и заплатки к ранам.
С тоской измученных глаз
Несдержанного обещания
Скажи мне в последний раз
Хоть что-нибудь на прощание.
       13.11.2004.

Слёзы на глазах
И глаза в слезах,
И опять прости,
Только не грусти,
Что не обрести,
Что не оплести
Фенькой до кости,
Не пройти насквозь,
Как-то всё стеклось.
Это не твоё дело,
От чего мне лечиться,
Это не моё тело,
То, чего я хотела,
Никогда не случится.
Я всегда одна,
Как кусок говна,
Я обречена,
Я не венчана,
Я не женщина.
Мне плевать, с кем пьёшь
И кого ебёшь,
Мои танцы – дрожь,
Моё счастье – ложь.
Я люблю тебя больше всех на свете…
       15.11.2004. 16:45.

Твоя фамилия Звезделло,
Ты никого не узнаёшь,
И до меня тебе нет дела:
И не заметишь, как убьёшь.
Я напрочь отреклась от тела,
Я отказалась от него,
Оно почти окаменело,
Не чувствовало ничего.
Я притворялась, что всё классно,
Носила имидж, как одежду,
И зная, что небезопасно,
За крылья дёргала надежду,
И они выросли большие,
Да я сама того хотела:
Сильнее и размах всё шире,
Моя надежда обнаглела.
Твоя фамилия Звезделло,
Ты никого не узнаёшь,
Ты знаешь, а когда нет тела,
Не замечаешь, что живёшь.
Ведь неужели эта дура
С крестами краски на щеках,
Лохматая, без маникюра,
Могла держать себя в руках?
Ведь неужели эта сука
Не вылезает из вранья?
Она целует твою руку –
Так неужели это я???..
       15.11.2004. 18:22.

Летом солнце ярко,
Летом воздух чист,
Чё грустишь, доярка?
Ну-ка улыбнись.
У меня нет времени слизывать слизь,
У меня нет возможности это надеть,
И вдобавок я не умею ****еть –
Дура!!!
Дождь, и промокла шкура,
Хайр висит клоками,
Солнце – за облаками.
Мы вместе во время ночного дождя,
Оглянись, уходя,
И увидишь кучу битого антрацита.
Почерневшее, окаменевшее,
Промерзшее сердце разбито
И раздолбано напрочь.
Летом солнце так ясно,
Что сменить клёво на ***во непросто,
И мои раны не спекутся коростой,
Это так больно… Это так классно…
       15.11.2004. 19:07.

И чётное количество бычков, и рана
Совсем уж не видна она со дна стакана,
Ромашки в ярко-красном чае, это клёво,
Когда уже не ждёшь, но ко всему готова.
А солнце снова спряталось в свои тетрадки,
Янтарные плевки мерцают на заплатке,
И больно, но не сильно, впрочем, жить ведь можно,
Промыв холодной водкой раны осторожно.
Стигматы на ладонях разрывает ветром
И песня превращается то в крик, то стон,
А мимо ходят девочки в зелёных гетрах
С мальчиками в стиле Benetton.
 Но кто-то попросил нарисовать улитку,
Ползущую по корпусу земного шара,
И я вплетаю в волосы цветные нитки,
И всюду за собой таскаю хвост – гитару.
А жить с плевком в глазах это смешно и страшно,
А что там будет дальше – то не так уж важно,
И нет её, ни там, ни тут, она осталась между –
Её повесили за крылья, как мою надежду…
       16.11.2004.

Посвящается Арбенину.
В объятиях Города одна
Лежит огромная луна,
И все помойки в сизарях,
И слепнут мыши в фонарях,
Всё как всегда.
Как много лет тому назад,
Иду, не ведая преград,
Под облаками.
И я опять пойду туда,
Туда, где чёрная вода
Лизала камень.
Так безнадёжно, словно бы
Эти гранитные столбы
Могли воскреснуть.
Эти гранитные гробы,
Окаменевшие грибы
Не могут треснуть.
Только упрямая вода
Со всею нежностью стыда
Целует камни вновь и вновь,
Всё ищет каменную кровь,
Чтоб ей напиться.
Так ты целуй и лёд и грязь
Сквозь дней причудливую вязь,
И превращайся в снег и в дождь,
И помни: то, чего ты ждёшь,
Должно случится.
Верёвки слёз, туманы слёз
У наглотавшихся колёс,
И превращает их мороз
В хрустальный бисер.
Из хладнокровной синей мглы
Чернеют мрачные углы,
И переполнены мосты,
И устремляются кресты
К небесной выси.
Внутри диковинного сна
Лежит волшебная страна,
Где губы тают на губах,
Где рвутся петли на столбах –
Страна чудес.
И мне в глаза, тебе в мечты
И с потемневшей пустоты,
Где лунный свет течёт с лица,
Сырые звёзды нам в сердца
Глядят с небес.
       17. 11.2004.

Дайте мне пистолет. Он холодный.
Я к виску его приложу,
И скажу:
Вот теперь свобода.
Никому не принадлежу.
По губам потекут отравой
Ускользающие слова,
Поплывут с левого на правый,
Перестанет болеть голова…
       18.11.2004.

Но рассвет бы такой огромный,
Ярко-розовый и чужой,
А мне нечего будет вспомнить,
Кроме выпитого душой,
Кроме вымученных картинок,
Кроме выебанных стихов,
И следов тяжелых ботинок
На распухшей от слёз и слов
Грустной морде. Да я не знаю,
Как мне дальше и как мне что,
Это значит, что я Иная,
А Иная – совсем не то,
Что тебе подойти могло бы,
Ведь ты тоже Иначе мог.
И я тоже вернулась, чтобы
Поздороваться через порог.
       21.11.2004.

Что бы не случилось, только сердце билось,
Сердце разбивалось. Как так получилось?
Здорово и вечно, глючно и подсвечно,
В свете подвенечном, в платье бесконечном.
Не осталось смысла, высыпались числа,
Все на миг зависло, дешево и кисло.
Небо провисает и снежки бросает,
А они летают так, что не светает.
И уносят время к поднебесным высям
От последней веры до последних писем.
       22.11.2004.

Хочется плакать навзрыд – и нельзя.
Хочется вены связать узлом,
По нежному лезвию плавно скользя,
Вдруг перейти на излом.
Хочется в снег обнажённым лечь,
Не разомкнуть обожжённых рук,
Хочется кровью твоей протечь
Сквозь мёрзлую землю, и вновь на круг
Вернуться, и вечный круговорот
Вновь как всегда доведёт до истерики,
А прикорнувший у райских ворот
К противоположному берегу
Пусть уплывает. Во сне не беда,
Что там куда-то уносит течением,
Пусть ему снятся во сне города,
Которые вряд ли имеют значение.
На карту поставлена жизнь. Просто так.
Поздно стучаться, никто не откроет.
Но вряд ли открытием будет знак,
Что эта жизнь ничего не стоит.
       26.11.2004.

Пусть будет так, как не было до Нас.
Смотри мне вслед, я большего не стою.
И город мой все тот же, без прикрас,
Лишь выбеленный ангельской водою.
И может быть, когда-нибудь еще
Ты вдруг полюбишь то, что не случилось,
Но вход закрыт и выход запрещен,
И дверца в сердце навсегда закрылась.
Но пока жива в твоих руках
Никому не нужная свобода,
Прошлогодний снег на сапогах
Тает в первый миг Нового года.
       26.11.2004.
Нас заебали обстоятельства,
Мы пали жертвой обстоятельств,
Любя способных на предательство,
Но не лишённых обязательств.
Мы извели стихотворения
На туалетную бумагу,
А это тоже точка зрения,
Которая подходит магу.
Но ты опять другого мнения,
Уходишь, двери не прикрыв,
И это тоже точка зрения,
Гонящаяся, как нарыв.
Мы захлебнулись этой вечностью,
Вливаемой с горячим чаем
Столкнувшимся с бесчеловечностью,
И ничего не означаем.
Разбив о камни стен случайных
Несовершенные черты,
Что долгожданных, что нечаянных
Зовём по-прежнему на «ты».
Но все дороги в небо брошены,
И нет ни хвостиков, ни ушек,
Лишь только вопли недоношенных
Из переполненных психушек.
Ты раздавал свои автографы,
Как пластиковые ***.
И слёзы сбоку от ризографа –
И кто поверит, что твои?..
       26.11.2004.
Очередной.
Здесь пахло подвальными плюшками
И лунным повидлом по лестнице.
Ты станешь моею наместницей,
А звёзды – моими подружками.
А мне обижаться бессмысленно,
Пытаться забыть – бесполезно,
А то, что теперь многочисленно,
Мне больше неинтересно.
А ты не играй – расплатишься
Кровавым обрывком плоти,
И вниз по ступеням скатишься,
В раю будет как в болоте.
Грифоны с ладоней хавают,
Не лижут, а пьют. И плавают
За радужкой глюки нежные,
Как слюни у заколдованных
Принцесс. Это хлопья снежные
В глаза навсегда закованы.
       1-2. 12.2004.

А кто-то пьёт горячий глинт,
А кто-то прётся на сансару,
А кто-то длинный рваный бинт
Наматывает на гитару.
Однако холод всё равно
Скрипит по струнам, стынет, стонет
И хлещет красное вино
Из перечеркнутых ладоней.
А кто-то плачет о своём,
А кто-то ходит до помойки
И с одиночеством вдвоём
На чьих-то хатах делит койки.
С небес летят осколки звёзд,
Снег разлетается как блёстки.
Там, где веселье в полный рост,
Соседи дохнут от извёстки.
Я наблюдаю их полёт
Через горбатые перила,
Дождь не придёт, а снег не в счёт,
Что бы я там не говорила.
И в трёх словах весь смысл всего,
Связка ключей от всей Вселенной.
Я пью бутылку в одного
И залезаю в ванну с пеной.
       5.12.2004.

И никогда уже не докричаться,
И в синих строчках – одиноких и ничтожных,
Мы только тем и будем различаться,
Что вскоре их никто не будет помнить.
Твои же – неосмысленное множество
Нестройным эхом будет повторять,
И самое последнее ничтожество
Так же высветлит спадающую прядь.
И никогда уже не дозвониться
Сквозь сеть из недоступных абонентов,
Мы будем. Я – снежинкой на ресницах,
Ты – просто голосом с магнитной ленты.
Ты навсегда останешься со мною
В причудах снов, в мечтах, в рисунках стужи,
Я навсегда останусь Заводною
Птицей и портретом в луже.
И никогда уже не объясниться,
Всё сказано, и все слова как плеть,
А знаешь, я хочу тебе присниться –
Переболеть.
А после, сны стряхнув, как наваждение,
Особенно не веря в Божью милость,
Приняв свой глюк за миг освобождения,
Понять, что ничего не изменилось.
       9.12.2004.

Посвящается Семёну Чеурину.
Умереть молодой не позволит совесть
Прыгнуть с Метеогорки с чашей цикуты.
Когда-нибудь я напишу об этом повесть,
И кто-то скажет про неё, что это круто.
Её растащат на цитаты вплоть до точки,
Подчёркивая про верёвку и про мыло,
Не зная, как рождались эти строчки,
Как жутко, холодно и больно было.
Я к тому времени уже исчезну,
И в мыслях наконец приду к тому,
Что жить уже давно неинтересно,
А умирать смешно и ни к чему.
Я буду пить зелёный чай. Не знаю,
Заброшу, может быть, своё витийство.
А пиплы будут жить, припоминая,
И поговаривая о самоубийстве.
Я постарею. Перестану бриться,
Из глаз исчезнут облака и блёстки,
И всё равно от времени не скрыться,
И в волосах покажется извёстка.
Ты тоже постареешь. Станешь мудрым,
Печальным, клёвым старым музыкантом.
Однажды сонным золотистым утром
Купишь собрание сочинений Канта.
Вот я приду к тебе с бутылкой виски,
Мы вспомним, как с тобой учились в школе,
Я подойду к твоей душе так близко,
Что ты отдёрнешь руку, как от боли.
А за окном уже темно и вьюжно,
И на трамвай я точно не успею.
Мы вместе. Ничего уже не нужно,
Только смотреть, как в полутьме играют феи
На флейтах и на маленьких варганах,
Спят лица фотографий чёрно-белых,
А ты пойдёшь на кухню за стаканом,
Ты наконец-то научился это делать.
И будет тишина по всей квартире,
Осколки счастья тоже больно ранят.
И никого не будет в это мире,
Лишь только мы и время – капельками в кране.
И мы уснём под утро с разговорами
Мы перестанем говорить друг другу «Вы».
За этими словесными заборами
Мы оба восхитительно трезвы.
В обнимку под одним огромным пледом
Мы будем спать до следующего дня,
А может быть, до следующего лета,
И ты вдруг наконец поймёшь меня.
Проснёмся мы в один из тихих будней
Под крупным снегом, под трамвайный звон,
Проснёмся где-то около полудня,
Когда в предвечной темноте последний сон.
А после чая из огромной кружки
И пальцев, обожжённых на свече…
Прости, наверно, старые хиппушки
Не часто плачут на твоём плече.
А мы наверно глюки тех влюблённых,
И мы им просто глючились порой.
И улыбнувшись тихо, просветлённо,
Мы разойдёмся братом и сестрой.
       9.12.2004.

Всё прощаю.
Завещаю:
Все свои стихи и песни,
Которые всё равно тебе посвящаю,
А так даже интересней.
Всё твоё: возвращаю.
Всех ангелов, живущих на карнизе,
Всех паучков на потолке,
А мне, как крысе из небесной выси,
Останется стоять невдалеке
Бесплотной тенью, призраком прозрачным
И наблюдать, как посвящается тебе
Всё небо, уже более удачно
Зависнувшее на земной тропе,
Все ёжики с хрустальными иголками,
Все стены, что увешаны футболками,
Вся музыка, висящая над полками
И все слова, летящие осколками.
Всё, что мне помогало жить от солнца до луны,
И шить штаны,
И клеить стразы,
Чинить текущие краны
И конвульсивно плачущие унитазы…
Всё, что когда-то представлялось мне моим,
На самом деле всё это, пожалуй,
Принадлежало всё же нам двоим.
Теперь оно твоё.
Но ты, конечно, скажешь: «Мне не надо».
Зимнее небо цвета шоколада
И вечное: «Я не люблю её.
Я ей не должен ничего. Она чужая
Мне, и совершенно не нужна.
Ну, верит. Ну, верна. Я уважаю
Её за всё. Спасибо ей. Она –
Почти святая».
Я так больше не могу.
Мой призрак, улетая,
Будет тихо таять
И растворится в утреннем снегу.
       9.12.2004.

Одиночество.
У Курта – Кортни, у Джона – Йоко,
У Зю – её волшебные картинки,
У зимней ночи – флейта водостока,
У Ричи Блэкмора – его блондинка.
Вот Джим и Пэм. Вот Питер Пэн и Вэнди,
Вот свет от солнечных сплетений и систем,
Вот философские возвышенные бредни…
У каждого бумажный ангел за плечами,
 У каждого невиданные сны,
А у меня – кусок луны,
Своими мутными лучами
Чуть освещающий кусок стены.
       9.12.2004.

Огоньки сигарет в тёмных комнатах,
Бесконечное чаепитие.
Вы простите, что вышло стрёмно так
Ожидаемое событие.
Вот и небо стало компьютерным,
Вот и кровь почернела вроде бы,
Это цепь от бинома Ньютона
К спелым ранам чёрной смородины.
Просто кровь на морозе е яркая
По пути из клеточки в клеточку,
Смерть идёт, башмаками шаркая,
Запахнувшись в свою жилеточку.
У неё балахон с «Нирваною»,
И коса у неё до пояса,
И джинса безнадёжно рваная,
А в глазах её тайна кроется.
Пустота: всё, чего не помните,
Искры: всё, что ожогом по сердцу,
А народ сидит в тёмной комнате.
Кто-то просто с балкона бросится,
Кто порвёт узелки венозные,
Кто повесится, кто отравится.
Смерть, ты знаешь, штука серъёзная,
В одного с ней никак не справиться.
Ничего не осталось, Господи!
Ничего никогда и не было,
И по ниточке тёплых слёз пойти,
Как когда-то солнце на небо шло,
И одно лежу, и окно лижу:
В лёд и стёкла туман забрался,
А небо всё точно такое же,
Как если бы ты не сдался.
Где-то на этажах Led Zeppelin
В кружевах сигаретного дыма,
Всё клубится туманом пепельным,
Всё, что было – необратимо.
А слёзы уже не смываются,
И дорожки давно проплаканы.
Облака никуда не деваются,
Не светает. Нет солнца. Так оно
Никогда уже не придёт.
В красоте моей мало толку,
А ума моего осколки
Там, где вряд ли их кто найдёт.
И сердце болит загадочно,
Как будто его жевали.
Спокойствия недостаточно,
Пришёл, а тебя не звали.
Блуждать в лабиринтах маковых,
Понять наконец-то тут,
Что все пути одинаковы:
Они никуда не ведут.
       19.12.2004.

Море.
Море, моё море, небесная карта…
С опалёнными пеной краями.
Мертвенный снег вероломного марта
Сменился давно проливными дождями.
Об этом когда-то писал Крапивин,
Мне всё сильнее хотелось уехать.
Море моё, впитавшее ливень
И отголоски звёздного смеха.
Ты изменяешь мне с чем попало,
Тебя любят люди и все созвездия.
Помнишь, как долго не понимала,
Что на твоём оказалась месте я.
Ты изменяешь мне с жирными курортниками,
С их жёнами в мятых несчастных лифчиках,
С поводками, ошейниками и намордниками
Их собак. С каждой нотой в попсовых мотивчиках.
Ты изменяешь мне с серыми утками
И белоснежными лебедями
В их перелёты на юг,
Ты изменяешь мне круглыми сутками
С детьми, с водолазами и с ****ями.
Четыре сезона. Порочный круг.
Ближе ко мне, дальше ко мне.
Все, кто устал от зашифрованных сводок,
А я ревную тебя ко всем ныряльщикам
И ко всем экипажам подводных лодок.
Я в море вовсе. У меня своя методика
Для привыкания к твоей бессвязности.
А я ревную тебя ко всем пароходикам,
Ко всякой живущей в тебе опасности.
Оставаясь собой, ты бываешь разным.
К чему это всё, о тебе столько пели,
Ты можешь быть невыносимо прекрасным
В ослепительном свете белого дня,
А весной, в начале апреля,
Ты становишься серым, мутным и грязным,
И никому не нужным, кроме меня…
       22.12.2004.

Недосказанные сказки,
Позабытые легенды,
Солнца масляная краска
В небе цвета изоленты.
А вокруг камней и палок
Пальцы грубого помола.
Консервировать русалок
В луже мутного рассола.
Тёплый борщ венозной крови
Потемневший и прокисший,
Уровень сырой моркови
Никогда не станет высшим.
Край рептилий подколодных
И колодезного эха,
Добрых тёпленьких животных,
Сшитых из обрезков меха.
Кисти синие прожилки,
Люди, что уже мертвы,
И зелёный – цвет бутылки,
Но никак не цвет травы.
С неба падает чего-то,
Разъедающее воздух.
Лужи кислого компота
Отражаются на звёздах.
Вечность я грызу зубами,
А она с меня смеётся.
Сны и глюки под грибами –
Это всё, что остаётся.
Смысл жизни в вечных сбоях
И в бумажных голубях,
Мир прекрасен лишь с тобою,
Мир ничтожен без тебя.
       22.12.2004.

Со всей деликатностью посланный на ***,
Отбросивший гордость стыда и сомнений,
И просто от пепла вернувшийся к праху,
Совсем не считаясь с количеством мнений.
Так больно, что тратить слова бесполезно,
Так страшно, что руки в порыве бессилья,
Повисли плетьми. Да так просто нечестно,
Два жутких обрубка, которые крылья,
Примёрзли друг к другу. Снег вкуса ванили
К ним хлопьями липнет и виснет клоками,
Да, ангелов можно потрогать руками.
Нет, я не ангел, ведь крылья-то сгнили.
Огнём полыхает рассветная шкура,
Из вен вытекает ручьями вино,
Ты не виноват, что какая-то дура
Тебя полюбила когда-то давно.
Бессмысленно бегать, кидая предъявы,
Любить не заставишь. А всем всё равно,
Ты знаешь, что ты поступаешь коряво,
Мне выход понятный: петля и окно.
Живи себе дальше. Захочешь – забудешь.
Забудешь – прекрасно. Сомнения и жалость –
Подальше. Ты будешь,
А я уже нет.
Просто бред
И усталость.
       3.01.2005.
Порой так хочется уснуть
Среди всего так и не спетого.
Так странно жизнь перечеркнуть,
Забыть всё бывшее до этого.
И даже если воздух чист,
И ничего уже не надо,
Но я по жизни мазохист
И я найду себе усладу.
И может быть когда-нибудь,
Устав от слёз, очнись и смейся.
Я выбираю этот путь:
Не верь, не жди и не надейся.
       24.01.2005.

Калейдоскоп.
И всё на свете происходит просто так
И складывается своим узором,
Где мировой пожар, хлестнувший полумрак,
Вдруг обернётся мировым позором.
А мы – внутри хрустального объятия
Между разноцветных острых стёкол,
Возле этой Двери Восприятия,
Которую никто еще не трогал.
Прихотливой лапою Всевышнего
Всё вертится, и жизнь – мгновение.
Стёкла, показавшись ему лишним,
Бьются от его прикосновения.
       6.02.2005.

Влюблённые насмерть не просят пощады,
Они уже ранены. Точно. Смертельно.
И доза убийственно сладкого яда
Уже растекается в них беспредельно.
Я долго ждала, кто же мне это вколет,
Чтоб яд перед смертью немного согрел,
Но Господи, сколько же счастья и боли
Всего-то от пары отравленных стрел!
       6.02.2005.

Посвящается Совести.
Не думай! Люби! Забывай! Возвращайся!
Будь ветром в ладонях того, кто с тобою,
И никогда навсегда не прощайся
С живущими в драных лоскутьях обоев.
И пусть всё случается, как ты хотела,
И тот, кто ушёл, непременно вернётся
Взглянуть, как в твоих зеркалах заблестело
Твоё изначальное тёплое Солнце…
       7.02.2005.

Это бывает, когда обнажённые нервы
Становятся сталью и превращаются в трубы,
И во второй уже раз, не больнее, чем в первый,
Вязкая кровь недосказанных слов вытекает сквозь зубы.
Это бывает, когда переходы границы
Делают путь наш непройденный вдвое короче,
Слёзы, текущие вспять, примерзают к ресницам,
К чёрным ресницам тебя обнимающей Ночи.
Это бывает, когда уже не с чем поздравить,
И от того ли та боль, что могло быть иначе?
Только теперь невозможно что-либо исправить.
Только слова ничего ровным счётом не значат.
Память предательски вынет из сердца осколки,
Кислая кровь преступлений покажется сладкой,
Вспомнится ветер и взгляд из-под шёлковой чёлки,
И чёрные крылья твои в нежных кожистых складках.
       18.02.2005.

В безнадёжных и безденежных попытках
Прожигать слезами жизнь свою,
И ползти на перегнивших нитках
По несвежему постельному белью,
И не слышать песен, ставших криком,
И не плакать спиртом на ладони,
И несправедливость беззаконий
Перечёркивает жизнь единым мигом.
       20.02.2005.

Привыкай быть одна, безнадёга не лечится спиртом,
Пахнет кровью и водкой – к случайным изменам,
К легким флиртам
И страшным ручьям безнадёги,
Когда не поймёшь, что по венам,
А что – по стенам.
Привыкай быть одна, не смотри мне в глаза так трагически,
Говорили тебе, что дыра никуда не ведёт,
Называли каким-то там телом небесно-космическим,
И вся жизнь превратилась в похабный тупой анекдот.
Привыкай быть одна, ведь всё было известно сначала,
Говорили тебе, что не поздно еще отказаться,
Только ты отвечала: «Теперь невозможно расстаться…»
Всё возможно. И страшно. И сложно. И в небо со дна.
Привыкай жить насквозь. Привыкай быть одна.
       27.02.2005.

Тихий закат расцветает волшебными красками,
Тусклое небо в прозрачных потёках кровавых лучей,
Грязные стёкла смущенно застыли слезами дурацкими,
А из оттаявших глаз льётся светлый ручей.
Лёгкая грусть о непрожитом и о несбывшемся
Тлеет на самом краю своевольных полётов,
В пыль разлетевшихся, в кровь неземную разбившихся,
Просто наказанных кем-то когда-то за что-то…
Снова темнеет и что-то навряд ли изменится,
Слёзы что кровь бесконечны и нечем унять,
Сразу и насмерть. Куда же теперь она денется…
ЕЙ НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ.
ПРОСТО ПРИНЯТЬ.
        4.03.2005.

Я знаю, что ты пережил немало,
И на пути к сегодняшнему дню.
Я никогда тебе не изменяла,
И никогда тебе не изменю.
Я знаю, что тебя не переделать,
Да и меня, наверное, уже
Из чёрного не перекрасишь в белый,
И всю ту дрянь, что есть в моей душе
Убрать определенно невозможно
Одним сеансом психотерапии.
Не всё так просто. Но вернуться можно,
Хотя и все, и всё, и мы – другие.
Мне снятся безвозвратные потери,
Мне снятся города моей судьбы.
Не думай, что тебе во всём я верю,
И я сложнее, чем тебе хотелось бы.
Прости, я слишком многого не знала,
Но на пути к сегодняшнему дню
Я никогда себе не изменяла,
И никогда себе не изменю.
       8.03.2005.

И снова среди множества дорог
Я выбираю самую кривую,
А впрочем, ты настолько одинок,
Что вряд ли ты поймёшь меня – живую,
Такую хрупкую – запястья тонкий хруст,
Такую сильную – самой порою страшно,
И пресловутый долгий ящик пуст,
А ящик памяти заполнен чем-то важным.
Какими-то бессмысленными датами,
Ночами эротических кошмаров,
Слезами солнца и улыбкой фатума
В обрывках смутных утренних кумаров.
Зачем мне это надо? Впрочем, знаю ли,
Зачем это тебе? А надо знать?
Я здесь, покуда слёзы не растаяли.
Я улетаю. Не вернуться. Не догнать.
Не жди меня, мы всё равно одновременно.
Истрачено, и больше некуда юзать.
Я просто вскрыла неисчерпанные вены.
Не жизнь. Не цель. Моё призванье – исчезать.
А ты оставайся. Ничего не будет.
Зачем шептать то, что хочется крикнуть?
Те же улицы, те же люди,
Ко всему возможно привыкнуть.
И снова среди множества дорог
Я ничего не собираюсь выбирать,
Мы снова говорим через порог,
Мы снова начали друг другу врать.
Когда я понимаю, что не справиться,
И слёзы уже льются через край,
Я притворяюсь, что мне это нравится,
В своём цинизме я почти Макс Фрай.
       10.03.2004.

Королева бродячих собак.
Минус двадцать – еще не дубак,
А скорее уж холод собачий.
Слёзы мёрзнут. Я даже не плачу.
Королева бродячих собак.
Королева бездомных животных,
Вшивых тварей с блеском в глазах,
Безнадёжных, красивых, свободных,
Тех, что воют на все голоса.
По помойкам, дворам, подворотням
Я когда-то была среди них,
И я знаю, нас тысячи, сотни,
Сотни тысяч. Но все мы – одни.
Наши крики – заливистым лаем,
Наши песни – пронзительный вой,
А иного пути мы не знаем,
И всегда выбираем – свой.
Мы не верим. Но если случиться
Оказаться в кольце тёплых рук,
Мы верны. И не можем злиться
На того, кто зовётся – друг.
Я в двух случаях выгляжу глупо:
Если плачу и если смеюсь.
Слёзы брызнули, дрогнули губы,
Прошептавшие: «Я остаюсь…»
Я навек королева бродячих
Королева бродячих собак.
Я хотела бы зваться иначе,
Но иначе, наверно, никак…
       13.03.2005.

Тусклый вечер весны заползает в глаза,
И весеннего ветра холодные пряди,
Отхлестав по щекам, унеслись в небеса,
Оставляя разлуку в вечернем наряде.
А друзья мои вновь с чемоданом вина
Совершают налёт на свободную хату,
Только я почему-то сегодня одна,
Я сегодня одна, как случалось когда-то.
Я устала стремиться туда всей душой,
Я устала стрематься со слов непонятных,
Я устала им врать что всё так хорошо,
Ну или вообще хоть немного приятно.
Я ходила одна по безлюдным дворам,
Звук шагов в переулке убийственно гулкий,
И знакомый карниз был всё так же прям,
И он ждал завершения вечерней прогулки.
С крыши были видны золотые огни
Не то старых гирлянд, не то нового клуба,
И скрутились в клубок разноцветные дни,
И в бессильной улыбке скривились губы.
И каких-то знакомых несметная рать
Там внизу во дворе хлещет пиво с соломкой,
И тебя с ними нет. Но им наплевать,
А я не могу – у меня уже ломка.
Обжигающий холод – молчанье твоё,
В потёртом ксивнике – мёртвый мобильный,
А ты весь этот бред принимал за враньё,
Ты такой же, как я. Только более сильный.
И раскинуты руки и крылья узки,
И в ладонях история этого мира,
И на долю секунды мы были близки,
Я прижала к губам ломтик лунного сыра.
А сырые дома промерзают насквозь,
И нет никого до утра у подъезда,
И как-то само собой так повелось,
Что все обошли это стрёмное место.
Я была мертва и пьяна с утра,
Я провалялась в грязи до рассвета,
А к утру поняла, что теперь пора
В золотую страну бесконечного лета.
       14.03.2005.

Ищу человека.
       Посмотрите, это –крыса,
Я нашёл её в лесу,
Она толстая и лысая,
Я домой её несу.
Посажу её я в банку,
Накормлю её тортом.
Я люблю её, засранку,
И физически притом!

У моей кошки белые бока,
Она мила, но несколько дика,
И я её люблю. К чему?
А просто так, за место мужика.
       
Сквозь дощатые заборы,
Сквозь помойки и пески
И пустые коридоры
Нерастраченной тоски,
Сквозь облезлые колонны,
Чёрный снег и тонкий лёд,
Небоскрёбы, небосклоны,
Это смерть или полёт?
Я исчезну, я закроюсь,
Если вдруг собьюсь с пути,
Так и будет вечный поиск
Тех, кого нельзя найти.
И хотелось там остаться,
И остаться навсегда.
Еще можно отказаться,
Разлюбить же – никогда.
Столько ждать и не дождаться,
Остаётся только петь.
Столько звать – не докричаться,
Полюбить и умереть.
Сколько там у нас на стрелках?
Только пять едва-едва…
Посмотрите, это Хэлкар,
Я нашёл его в Е2…
Для чего всё это было?
Это правда или нет?
Я от губ твоих отмыла
Не один кровавый след.
По рукам струились реки
Непонятного тепла,
Я искала человека,
И, наверное, нашла…
       27.03.2005.

Кошки
По полям заснеженным
Вихрем снежной крошки
Шастают изнеженные
Великанши-кошки.
Мягкие, огромные,
Так уж повелось,
Их глаза нескромные
Видят нас насквозь.
Ходят за постройками
На нетвёрдых лапах
Парами и тройками,
Мягкий трупный запах,
Тёплый гной и кровушка,
Пудра и помада.
Светлая головушка,
Сделай все как надо…
Знаешь, как бывает,
В пятнах окон хмурых
Насмерть согревают
В серебристых шкурах.
       28.03.2005.

Как жаль, что не исчезнуть никуда мне,
Я крыльями приклеена к стене,
И бронзовой русалочкой на камне
Застыло всё, отпущенное мне…
       3.04.2005.

Рассвет. Я сплю без сновидений,
Обняв живые облака,
Едва остыв от наслаждений,
И небо цвета молока
И апельсинового сока
С каким-то лёгким баловством
Разбрызганного вдоль востока
Неаккуратным божеством.
Светлеют сумерки, и тени
Сползлись под самый потолок,
И в окнах городских строений
Сверкает солнца рыжий клок.
Мы спящими встречаем утро,
И нас наверняка здесь нет,
Где догорает рыжекудрый,
Слегка растрёпанный рассвет.
И чёрной теплотой укрыли
От суеты и грязи дня
Его раскинутые крылья,
Такие же, как у меня.
Спит мой любитель Doors, абсента
И секса по утрам. Поверь,
Была возможность хэппи-энда,
Да только где она теперь?..
А новый день окрашен цветом
Его замёрзших синих глаз.
Сегодня не исчез с рассветом,
Ну, значит в следующий раз.
Какая честь плевать всем в рожу
И спать с Ангмарским королём…
Да, друг без друга мы не можем,
Но мы не любим. Мы берём.
 

Мне трудно Вас понять и трудно к Вам привыкнуть,
Но я хочу попробовать к тому,
Чего Вы так и не смогли достигнуть,
Прийти сама. Не знаю, почему.
Спасибо Вам за то, что вы мне пели
Не в меру охуительные песни
И помогли найти мне в Вашем теле
Симптомы Демиурговой болезни.
Спасибо Вам, всё было очень клёво,
И я люблю не Вас, а Вашу маску.
Не знала я, что окажусь готова
Легко сменить привычную окраску.
Не шедевральную, но неплохую копию
С поправочками половозрастными,
Спасибо, что по своему подобию
Вы создали меня для встреч с другими.
И сохнет краска на моих ресницах,
Пощечиной алеет след от шпателя.
Мне ничего не удалось добиться,
Но я Вам благодарна, как создателю.
Сыта по горло Вашими словами.
Но будет ли Вам лучше без меня?
Я всё равно хочу быть с Вами.
Я не могу без Вас. Такая вот ***ня.


Из раритетных книжек хрупкие страницы,
Что рассыпаются под пальцами богов,
Пространства, заключенные в границы,
Очерченные мелом до кругов,
Бездонных жутких глаз глубокие колодцы,
Кривая рана рта и две дорожки слёз,
Загаженной души гниющее болотце
Никто и никогда не принимал всерьёз
Сопливые стихи о суицидных корчах,
Картинки на полях рассыпавшихся книг.
Никто не скажет мне, насколько я испорчен.
Я ко всему готов, я ко всему привык.
Огромные мечты, разбившиеся насмерть
О ледяную грань оскаленной скалы
Окрасили её сомненьем ярко-красным
В том, что отмыть смогли мне пальцы от смолы.
И похороны дня проходят на закате,
И Солнышко визжит, цепляясь за карниз,
Желания толпой доходят до кровати
И дальше не идут, стекая только вниз.
И светлая ладонь в кровавых крупных крапинах
Ложится темнота сюрпризом на глаза,
И рассекает лоб тончайшая царапина,
Невидимая взглядами живая полоса.
А если что не так – прошу прощения, сударь.
Я так и не пойму, что это – смерть или полёт?
И назгулье дыханье проникает прямо внутрь,
И всё едино – ранящий и безграничный лёд.


А ты молчишь и пьёшь,
И вновь не отвечаешь.
Меня не узнаёшь,
Меня не замечаешь.
И шрамы на руках,
Грибов оживших шляпки,
И небо в облаках
Разорвано на тряпки.
Глаза мои в тебе,
Прозрачные, как водка.
Уверенной ходьбе –
Нетвёрдая походка.
Всё кажется говном,
Коричневым, как такса,
А всё, что было сном –
Расплывчатая клякса…
Не вышло ничего
В истории семейной.
Но выпить в одного
Два чайника глинтвейна –
Прикольно, только вот
В оставшееся тенью
Корявый перевод
Животных на растенья
И на добро говна –
Живого, как собака,
И вылезла весна
Из мусорного бака.
А ты молчишь и пьёшь.
Я становлюсь опасней,
И ты еще поймёшь,
Что нет меня прекрасней.


Ничего из того, что хотела бы видеть – не вижу.
Почти всё, что хотела любить – ненавижу.
И нельзя никого никогда подпускать ко мне близко,
Я хочу напоить всех собой до свинячьего визга,
И хлестать их по спинам атласным ивовыми ветками,
И, связав им запястья, насиловать их табуретками,
И с обманчивой нежностью виснуть на них мёртвым грузом,
Чтобы досуха выпить потом, наслаждаясь их вкусом.
Чтобы клёвую тёплую плоть обглодать до костей.
Темпераментна и голодна, как сто тысяч чертей…
А нахуячившись в смертном угаре чужими восторгами,
Можно продолжить волшебный полёт над полями и моргами.

«Мы переходим из одного мира в другой, почти такой же, и тут же забываем, откуда мы пришли; нам всё равно, куда нас ведут, нам важно только то, что происходит сию минуту. Ты представляешь, сколько жизней мы должны прожить, прежде чем у нас появится первая смутная догадка, что жизнь не исчерпывается едой, борьбой и властью в Стае. Тысячи жизней, Джон, десять тысяч! А потом еще сто жизней, прежде чем мы начинаем понимать, что существует нечто, называемое совершенством, и еще сто, пока мы убеждаемся: смысл жизни в том, чтобы достигнуть совершенства и рассказать об этом другим. Тот же закон, разумеется, действует и здесь: мы выбираем следующий мир в согласии с тем, чему мы научились в этом. Если мы не научились ничему, следующий мир окажется таким же, как этот, и нам придётся снова преодолевать те же преграды с теми же свинцовыми гирями на лапах».
       Ричард Д. Бах. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».

Мне звонят друзья и протягивают мне свои большие тёплые руки,
И горячий чайник, и кусок клубничного кекса.
И не знают, что так я умру от скуки,
Что мне хочется просто вина и секса…
И не знают, что я превратилась в хищницу,
И стала точить клыки, а не лясы,
И что мне уже не в прикол жарить яичницу,
Мне нужно свежее мясо.
Мне уже лень объяснять, что я пью не с тоски,
А просто для удовольствия,
Что я отрываю от себя куски
В нарушение общественного спокойствия –
Только затем, что мне себя не жаль.
Меня еще много.
И никто не знает, что моя печаль
Сама с собою жестока.
Я сама во всём виновата.
Я сворачиваю пятку из пачки от «Винстона»,
И вы мне не нужны, ребята.
Может быть, я веду себя, как свинья,
Но мне нужен только один-единственный,
Которому не нужна я.
       7 августа 2005 г.

Скоро осень уже,
Только листья летают,
Сохнут ивы,
И гривы свои расплетают.
Я опять обвожу
Глазки чёрными рыбками,
Потому что слежу
За своими ошибками.
Я тоскую без снов,
И в кармане штанов
Две последние сотни,
Чтоб не выглядеть дурой
И сверкать в подворотнях
Идеальной фигурой.
Пусть никак,
Чем вот так.
И полный заплечный мешок перспектив,
И осень близка. Мысли: только б скорее…
Ивы сохнут в лианах запутанных грив.
Я цепляюсь за жизнь. Я, наверно, старею…
14 августа 2005 г.

А я, ненужная, как хлам,
Швыряемая по углам,
Как лист осенний на ветру,
Иду к помойному ведру
Со жжёной кучей лопухов
И рукописями стихов…
Они, конечно, никому,
Ведру вот только моему
И может быть, что унитазу.
Я не перечитала их,
Спроси, я помню каждый стих,
Любую фразу.
15 августа 2005 г.

Я смотрю на отвратительное небо
С вспухшею закатной полосой.
Смутное дыхание совдепа
В воздухе, пропитанном грозой.
Чудятся лоскутья школьной формы –
Ленточки на завитках оград,
И за отклонения от нормы
****ят так, что сам уже не рад.
Вид на Уралмашевскую площадь
Из распахнутого вечером окна.
Ветер в солнечной пыли полощет
Флаги, тряпки и заплаты на штанах.
А на подоконнике пластинка
Тех недосягаемых битлов.
На конверте выцвела картинка,
В записи уже не слышно слов.
Старый маг, гитара, тёплый свитер,
Стрелки слёз из-под ресниц скользят.
Вот сейчас бы… автостопом в Питер!
Но теперь уже… теперь уже нельзя.
       19 августа 2005 г.


Рецензии
Очень понравилось!
Я Вас и вк читаю и восхищаюсь!
Пишите больше, творческих успехов и успехов вообще!!

Виктория Яковлева 23   20.06.2011 11:05     Заявить о нарушении