Я пережду...

Он – семьянин и гражданин почетный:
его судьба – пример для подражанья.
Я – пассажир в день мрачный и нелетный,
и, как мираж, души моей желанья.

Давным-давно тоска была воспета
поэта лирой гордой, одинокой,
и был убит он по решенью света
рукой коварной, подлой и жестокой.

Давным-давно неволи сын лихой
невольников звал драться за свободу,
но возвращал в полон их ворог злой
и вешал на столбах в урок народу.

Иной же прочь бежал от света глаз,
смирял туземцев с мудрыми князьями
и из седла в один прекрасный час
сползал, омытый матери слезами.

Бывало, что с туманом в голове
другой до боли женщин целовал,
вверял им горечь правды о себе
и пулю в лоб, отчаявшись, пускал.

Осмеянным быть вовсе не хочу,
ее я имя вслух не называю,
не заменяю чувственным "грущу",
лишь иногда могу сказать "скучаю".

Мне не висеть добычей воронья,
мне не валяться в кабаках в запое,
не знать горячей верности коня, –
дано искать лишь в женщинах покоя.

О, милая! Вослед машине плавной,
прикрыв глаза, прошепчешь: "Шевроле...".
Сочтешь мои искания забавой,
иль проглядишь, увлекшись крем-брюле.

Давным-давно тоска была воспета
поэта лирой гордой, одинокой.
Не потому ль теперь ему планета
дает венец навечного пророка?

Меня ж никто не станет даже слушать:
"Поэт страдал – тебе-то что не спится?
Брось, не глупи, побольше нужно кушать
и к рубежам намеченным стремиться.

Кто презирал порывы и мечтанья,
кто даже пусть и не блистал умом,
но не жалел учтивого старанья, –
на высоте, – вот ныне мудрость в чем".

Удел такой – не мне для подражанья.
Не мой он, путь, увертками почетный.
Пусть, как мираж, души моей желанья, –
я пережду день мрачный и нелетный.

1968 г., Москва; 2003-й, Ташкент.