Я старой, медной лампы стал рабом...

Я старой, медной лампы стал рабом
Изъеденной, зашарканной, помятой.
Руки последней помню взмах крылатый
И хладный плен с песчаным дном.

Века с течением носили по осям
И было зябко, страшно и уныло,
И медь проклятая меня сдавила,
И шли секунды по часам, по дням.

Темно и тесно в комнате двоим,
Быть мне и моей желто-серой тени.
Она молчит. Но разве преступленье?
И я пленяюсь мыслям золотым.

Ах, помню вечер, помню встречу
И помню сад, и яблоки, и дыни…
Ты появилась: «Мое имя Джини!»
Не хочешь, ли любить, а человечек?

И непокорные уста извергли: Да!
Блеснули очи, и ты мило улыбнулась,
И губы дрогнули, и сердце встрепенулось
И понял я, что я люблю тебя, тогда.

Возьми ж покорнейший прошу,
Мою светлейшую сердца святыню
И в знак святой любви я приношу!
Шепни: Она теперь моя! Отныне!

Но злой обман был для меня незрим
Я взял! Я на колени встал и прошептал!
Пролился смех... И я теперь один
Остался среди медно-золотых зеркал.

О да! Теперь я знал, была… Была
Ты древним исполнителем желаний
Ах, Джини! Джини! В голове плыла
Растерянная мысль непониманий.

Проклятой старой лампы был рабом…
(Осталось ведь последнее желанье!)
Руки ты будешь помнить взмах крылатый
И горький плен с извечным дном.