с любовью К Сибири

/лирико-ироническая поэма/
В нашей пишущей стране
Пишут даже на стене.
Вот и мне пришла охота
Быть со всеми наравне!
Л.Филатов

Я родилась в краю суровом,
Что местом ссылки был когда-то.
Здесь повстречались в веке новом
Восток и Север, Юг и Запад.
И это вовсе не случайно,
Что дальний некогда острог
Из государственной окраины
Стал перекрестком ста дорог.
Здесь место необычной силы,
И несмотря на ряд преград,
Куда б меня не заносило,
Я все равно стремлюсь назад.
Морозы, ветры и туманы
Мне в дар достались от судьбы,
А также Енисей, Саяны
И заповедные “Столбы”.
Здесь над рекой взметнулись яры,
Подобно утренней заре,
И ярче сполохов пожара
Рябины гроздья в сентябре
Рассыпаны по перелескам.
Здесь – спелеологов кумир –
Под сенью гор в неверном блеске
Скрывается подземный мир.
Везде оставила природа
Для нас таинственные знаки.
Не потому ли год за годом
Влекут к себе людей Ергаки.
Не зря вновь едут в край прекрасный
Туристы самых разных стран,
И называют не напрасно
Его Жемчужиной Саян.
Столь восхитительны здесь краски
И так здесь дышится привольно,
Что сцены доброй старой сказки
Мне вспоминаются невольно:
“У Лукоморья дуб зеленый…”
Но нет, здесь все чуть-чуть иначе
- Не дуб, а кедр просмоленный
В мохнатых лапах шишки прячет.
В них ядра – чистый изумруд.
Нет лучше лакомства для белки.

Всего на несколько минут
В часах остановились стрелки,
И вот уж хлынули потоком,
Как в половодье Енисей,
“Преданья старины глубокой,
Дела давно минувших дней…”

Хочу здесь сделать остановку
И попросить у всех прощенья
За сказок вольную трактовку
И собственные допущенья.
Но ведь прошло так много лет,
И в мире все теперь иначе –
Другой у нас менталитет
И лексикон другой, а значит,
Пора по новому стандарту
Перекроить нам сказки так,
Чтобы в традицию поп-арта
Они вписались бы. Итак…

…Вот частоколом огорожена
Стоит часовня на яру.
Токуют глухари в бору
И сосны шепчутся тревожно.
А под горой река течет.
О ней поговорим мы позже,
Ведь, как учил нас звездочет,
“Порядок нам всего дороже”.
Посреди речки – острова.
На них перед началом схватки
“Чуфыкают” тетерева
И копошатся куропатки.
Порою рябчик, выгнув спинку,
Издаст высокий тонкий свист;
И воздух так кристально чист,
Что видно каждую травинку.
Нет-нет, то где-то выстрел грянет,
То слышен петушиный крик.
В который раз уж невод тянет
Из речки сгорбленный старик.
И льется из ячей струею
На землю мутная вода.
В сетях – лишь тина с чешуею,
А рыбы нету. Вот беда!

А между тем, там – на стремнине,
То хариус хвостом плеснет,
То окунь плавником блеснет,
Вот только нету и в помине
Волшебной рыбки золотой:
Она по траурному списку
Ушла навек, сменив прописку
И став селедкою простой,
Через Игарку и Дудинку,
И Ледовитый океан,
Едва не превратившись в льдинку,
На поселенье в Магадан,
Где стала жертвой силы грубой.
И ныне хоть кого спроси –
Все обожают иваси,
Особенно когда “под шубой”.

Старик, пот отерев с лица,
Теребит на штанах заплату.
Ему сегодня не до злата,
Согласен он и на ельца.
И даже маленькой сорожке
Он был бы несказанно рад,
Ведь он уже семь дней подряд
Пустые щи хлебает ложкой.

Не то чтоб в доме вовсе пусто,
Но разносолы все – не те.
И от морковки да капусты
Уж больно скучно в животе.
А тут еще его супруга
Ему сказала тет-а-тет,
Мол, кожа стала чтоб упругой,
Повысился иммунитет
И увеличилось влеченье,
Нужные особые жиры,
И для успешного леченья
Нет ничего лучше икры.
Отсюда сделав заключенье,
Что рыба свежая нужна,
Очередное развлеченье
Ему придумала она.
Отныне при любой погоде
Она с рассветом будит мужа,
Чтоб прогулялся по природе
Да рыбки наловил на ужин.
Ему ж в такую рань вставать
Уже, конечно, надоело.
И он ворчит, сев на кровать,
Что “это не мужское дело.
Вот если б сбегать на охоту,
Да дичи пострелять в сезон,
Тогда еще бы был резон,
А на рыбалку – неохота”.
Но тяжела его стезя:
Старуха – вегетарианка,
И кушать мясо ей нельзя!

“Ну ладно бы была дворянка!
Когда б была в парчу одета,
Могла б поститься без помех.
Сейчас же для нее диета –
Ну, право слово, просто грех.
И без того уж можно ей
Идти работать экспонатом
В анатомический музей.
Все ж получала бы зарплату,
Или пошла б карьера в рост,
Если б какой-нибудь продюссер
Стряхнул с нее песок и мусор
Да подогнал б ее под ГОСТ.
И для чего ей этот пост?
Эх, не пришлось бы спозаранку
Везти старуху на погост!”

И выпив залпом валерьянку,
Старик бросает бутылек
В еще дымящуюся печку,
Берет с собой сухой паек
И отправляется на речку.
С женой ведь спорить нету мочи,
К тому ж он вовсе не бездельник
И может, если сам захочет,
Вмиг заработать кучу денег.
Пока же около протоки
Он дни проводит напролет,
Волнуясь, что пройдут все сроки
И речка скроется под лед.
Хотел он у попа корчагу
Занять, но сей миссионер
Потребовал с него бумагу
О том, что он – не браконьер.
А кто ж ему даст даром справку?
И остается только пить
Настойку из кошачьей травки
Да реку неводом мутить.
Старик давно уже простужен,
А рыбы, хоть ты тресни, - нет!
Как бы ему сейчас был нужен
Высокий тот иммунитет!

В раздумье постояв немножко
И почесав себе за ухом,
Он из-за пазухи краюху
Достал и бросил в реку крошку.
Но по воде пустив круги,
Та канула в водоворот.
Старик снимает сапоги
И речку переходит вброд.

Я не шучу : ему что Лена,
Что Ангара, что Енисей –
Все реки, в общем, – по колено.
Он ж проспиртован до костей!
Тут слышу голос за спиной:
“Какая грубая сатира!”
- Да мне ж обидно за Ратмира!
Старик-то ведь – не кто иной,
Как витязь, некогда влюбленный
В Людмилу, умница, поэт,
Каких давно не видел свет.
Но что с ним сделал змий зеленый
За пятьдесят последних лет!

Однако, мы теперь оставим
В покое горе-рыбака
И взгляд свой пристальный направим
Восточней и южней слегка.

Отсюда в двух часах ходьбы,
За Лалетиновым кордоном,
Как стражи в королевстве сонном,
Хранят заклятие “Столбы”.
Здесь каменные изваянья
От времени покрылись мхом.
Лишь говорящие названья
Напоминают о былом.

Когда-то – верьте иль не верьте, -
На подступах к “Столбам” гостей
Встречали тутошние черти,
А ныне стал приютом змей
Их главаря грозящий перст,
Поднявшийся из-под земли.
Всех приходящих этот жест
Предупреждает: “Не шали!”

Как древнее гласит поверье,
Тогда же здесь, мелькнув зарницей,
На землю обронила перья
Не кто-нибудь – сама Жар-птица!

В ту пору розовый, веселый,
А ныне - серый, грустный - слон,
Как будто в забытьи тяжелом,
Веками отдает поклон.
Немало взрослых и детишек
Съезжали вниз с его боков;
Одни ушли без каблуков,
Другие насадили шишек.

Минуло много-много лет,
Как здесь почил герой былинный.
Главу седого исполина
Сегодня кличут просто – Дед.
Когда-то доблестный Руслан
Ей ноздри щекотал копьем,
А после лишь один орлан,
Гнездясь за Роевым ручьем,
Ее проведать прилетал.
Теперь же здесь полно “столбистов”,
И Дед от них уже устал,
Как Эверест от альпинистов.

Когда хорошая погода,
Идут сюда и стар, и мал;
И слово сладкое “свобода”
Какой-то местный экстремал,
Как будто пленникам в насмешку,
На камне написал отвесном.
Здесь Грёзы с Явью вперемешку
Живут в соседстве очень тесном,
Между “Столбов” витает Рок
И тихо бродит Наважденье…
И головам горячим впрок
Разумные предупрежденья
Пока, увы, никак нейдут.
Бог знает, сколько сердцем ярых
Парней покой здесь обретут
До той поры, покуда чары
Тысячелетние спадут,
И все здесь оживет опять,
И люди право обретут,
Как птицы, над землей летать.

А мы, друзья, уже теперь
Через хребты перелетим.
Навряд ли мы найдем ту дверь,
Что открывалась на “сим-сим”,
Но вот, среди расщелин скальных,
Виднеется в пещеру вход
И в глубине - просторный грот.
Когда-то саркофаг хрустальный
Между высоких сталагмитов
Качался здесь во тьме кромешной,
И королевич безутешный,
Кляня в сердцах антисемитов,
Рвал в клочья волосы и фибры…
Сегодня ж тут следов полно,
И хоть по-прежнему темно,
Но можно рассмотреть калибры,
Что в основном идут под склон,
Разнообразные отметки
И глиняные статуэтки,
И даже небольшой сифон.
Вот на стене алеет репер,
А рядом – старая тетрадь,
Что может больше рассказать,
Чем самый быстрокрылый ветер
Или библейский Моисей.
И в ней оставил запись даже,
О найденной тогда пропаже,
Убитый горем Елисей.
И как гласит сей раритет,
Иначе дело обернулось –
Царевна вовсе не проснулась.
Знать, слабый был иммунитет.
Как королевич ни тужил,
А совершил обряд, как надо,
И воскурив пахучий ладан,
Красавицу переложил
В гроб из простых сосновых досок.
И лишь могучая река
Нам донесла через века
Событий этих отголосок.
Ведь Елисей тогда в нее
С расстройства бросился под вечер
И имя славное свое
Поступком тем увековечил.
Потом же, в суматохе буден,
Сменили люди “л” на “н”.
Не раз мы возвращаться будем
Сегодня к теме перемен.

Опять сменяется картина:
В безмолвном царстве Дивных гор,
Что рвутся в небо у плотины,
Дни коротает Черномор.
С утра – зарядка, туалет,
Кило анчоусов на завтрак,
Планирование дел на завтра,
А там, глядишь, - уже обед.
Как всякий старый холостяк,
Готовит Черномор сам лично,
Поскольку пища – не пустяк!
Для аппетита – штоф “Столичной”,
А на закуску – винегрет
И бутерброд с икрою красной,
Чтоб укрепить иммунитет
И в форме быть всегда прекрасной.

На первое, коль был улов,
Уху он варит с потрошками
- молокой, печенью, кишками
и мелкой килькой без голов.
Решился как-то кубик “Магги”
Он в суп добавить, но потом
Страдал ужасно животом
И враз извел рулон бумаги.
С тех пор он стал натуропатом
И ежедневно ловит кайф
От “Спирулины ВЭЛ” со “СПЛАТом”
(они вкусней, чем “Гербалайф”).

А на второе – три омара,
Креветок полкило почти,
Да к ним хрящей акульих пара.
В общем – ихтиоассорти.
Как всякий истинный мужчина,
Под рыбку любит Черномор
Пикантный кетчуп “Пикадор”.
В нем содержанье ликопина
Необычайно высоко,
Поэтому при простатите,
Цинге, подагре и гастрите
Полезней он, чем молоко.

И на десерт - два авокадо,
И половинка памело.

Тут честно мне сказать вам надо,
Что Черномору повезло:
Ему их по большому блату
Привез Горыныч из ЮАР.
Не проживешь ведь на зарплату,
Вот и пришлось, пока не стар,
Летать частенько за границу,
Став настоящим “челноком”,
Возить оттуда – сыр с корицей,
Туда же – сало с чесноком
И прочие деликатесы.
Как говорится, весь в бегах.
Он даже похудел от стресса,
Зато все время при деньгах.
Про все заморские шедевры
Он Черномору рассказал
И даже как-то пачку Евро
На расстоянье показал.
Потом у Змея сдали нервы
И он, купив в “Надежде” полис
И побросав в рюкзак консервы,
Дал деру аж на Южный Полюс.
И Черномор бы не тужил, -
Пускай себе живет, где хочет, -
Но коньяка тот одолжил
У Черномора двести бочек!
А Черномор, хоть не маньяк,
Но с малолетства приучился
После обеда пить коньяк,
Чтобы инфаркт не приключился.
Конечно, зря он отдавал
Коньяк крылатой образине,
Ведь пуст теперь его подвал.
Не покупать же в магазине!
Хоть Черномор и не бедняк,
Но нынешние суррогаты
Пить можно только с крепким матом,
Поэтому теперь коньяк,
Традиций нарушать не смея,
Он заменил вином столовым,
При этом поминая Змея
Привычным добрым тихим словом.

После обеда на часок
Прилег, а там уже и ужин
- ядреный пенистый квасок
Да свежих устриц пара дюжин.
И иногда – по настроенью,
А также если тесто есть, -
Полсотни пирожков с вареньем,
Ведь больше-то ему не съесть.
( На ужин он не пьет ни грамма
- ему ж еще стирать носки! )
Потом – культурная программа,
Чтоб не засохнуть от тоски:
То сам с собой играет в шашки
(хотел он провести турнир,
но не выходят барабашки
из комфортабельных квартир);
то разбросает карты Таро,
пытаясь вызнать у судьбы,
какая ему будет пара,
но там, увы, одни гробы!
То примется решать кроссворды
И, разгадав штук двадцать пять,
Идет собою очень гордый
“Доместосом” носки стирать.
И в полночь, словно лошадь в мыле,
Сев на высокое крыльцо,
В мечтах красавице Людмиле
С алмазом дарит он кольцо.
Очнется – рядом нет Людмилы,
Лишь нагло квакают лягушки.
И Черномор, вздохнув уныло,
Пьет пиво из ведерной кружки.
Потом он достает из сетки
Бутылку неподъемную
И изучает этикетку –
“Купеческое. Темное”.
Вновь Черномор вздыхает тяжко
И начинает выдавать
То, что с огромною натяжкой
Стихами я рискну назвать:
“Да, были люди в наше время –
богатыри, князья, купцы.
А нынешние молодцы
Не попадут не то что в стремя,
Но и ногою по мячу,
Да и в руках-то силы нет.
Им надо бы сходить к врачу –
проверить свой иммунитет!”

Чтобы немного скрасить горе
И по ветру пустить печаль,
Выходит он на берег моря
И долго-долго смотрит вдаль.
Поеживаясь то и дело,
Он еле унимает дрожь.
Припомнил, видимо, как смело
Нырял зимою в прорубь морж.

Царевна-Лебедь здесь часами
Качалась на волнах когда-то,
А ныне плещет парусами
Традиционная регата.

И с трудоголиком Балдой
Уж черти не вступают в споры,
И Черномор совсем седой,
И даже ниже стали горы.

Да, время мчится непрестанно,
И с грустью вспоминает он,
Как после старого Салтана
Стал править юный князь Гвидон.
Сначала правил он пристойно:
В лес браконьеров не пускал,
Междуусобицы и войны
Уже в зачатке пресекал,
Потому утерян был секрет
Потенции и гладкой кожи,
Сошел «на нет» иммунитет,
А вместе с ним и люди тоже.
Последней бабу Бабариху
Свез Черномор на Бадалык.
Теперь здесь станция Шумиха
И он к ней, как к родной, привык.

Бывало, в шапке-невидимке
Туристов он пугать ходил,
Но раз к какой-то проходимке
В палатку ночью угодил.
И, шапку сбив ему с ушей,
Под реквием Альфреда Шнитке
Раздела та его до нитки
И тут же выгнала взашей.
Как выяснилось на заре,
Не просто ушлая девица,
А Шамаханская царица
Опочивала в том шатре.
Ему ж с ней сладить не под силу,
Ведь вечно-юная Мадонна
Не только дряхлого Додона,
Но полстраны свела в могилу.
Она хоть ростом два вершка,
А кровожадна, будто львица,
И даже чудо-петушка
Сдала на мясо за границу.
Его, как белого бычка,
Используют там бесконечно,
Ведь вам знакомы всем, конечно,
Куриные окорочка?
А Черномор, как патриот,
Терпеть не может “ножки Буша”,
Ему куда милей горбуша,
Кальмары или кашалот.

И вовсе не за чем, к тому же,
Лезть “к звездам через тернии”
У нас самих ничуть не хуже –
“Сибирская Губерния”.
И очень жаль, что нынче стало
Все импортное модно,
А между тем икра и сало
Заменят что угодно.
Да и наука доказала:
Все местное – полезней.
Когда б не ели что попало,
Так не было б болезней,
И крепче б был иммунитет.
Пожалуй, можно смело
На импорт нам вводить запрет!

Однако, ближе к делу.

Утратив шапку-невидимку,
Предпочитает Черномор
Скрываться за туманной дымкой,
Не покидая Дивных гор.
Ведь как бы ни были скучны
И монотонны его будни –
Куда опасней стали люди.
И он глядит со стороны,
Катая яблочко по блюду,
На жизнь в деревне и во граде..

Но вторить я сейчас не буду
Ни выдумщице Шахразаде,
Ни сводкам местных новостей,
Ни пенью вещего Баяна.
Отправлюсь лучше без затей
Туда, где старого Саяна
Восточный высится отрог.
( Здесь сходство тоже не случайно
в названье, но об этой тайне
читайте сами между строк).

Итак, мы с вами очутились
Опять на берегу морском,
И я вам расскажу о том,
Что люди видеть разучились.
Чуть повнимательней вглядитесь
В природу собственного края –
И непременно убедитесь,
Что я ничуть не привираю.

Лишь загорается рассвет,
Вступают чайки в перепалку.
Гадая – любит или нет, -
На камне у воды русалка
Ромашку за ромашкой губит,
Но выпадет каждый раз
Одно и тоже ей – не любит!
И слезы капают из глаз
На лепесточек белоснежный.
Вокруг раскинулись луга
И, словно океан безбрежный,
За ними – синяя тайга.

Здесь брызжет пеною прибой,
А возле леса, на опушке,
Под аккомпанемент кукушки
Толчется мошкара гурьбой:
Две бабочки порхают в танце,
Снуют туда-сюда стрекозы,
И майский жук, сверкая глянцем,
Сидит на листике березы;
Кружатся пчелы над цветками;
На стебелек взобравшись ловко,
Взлетела божия коровка
И скрылась вмиг за облаками;
На клевер опустилась муха
И вспоминает с сожаленьем,
Лениво потирая брюхо,
О недоеденном варенье.
В тени черемухи укрывшись,
Беседу с ней ведет ручей;
И низко над водой склонившись,
В потоках солнечных лучей
Любуется собою ива;
Щебечут птицы на ветвях,
С травы кузнечики игриво
Росу сбивают. Второпях
Взвалив былинку на плечо,
Бежит куда-то муравей.
И в вышине, и у корней –
Повсюду жизнь бурлит ключом.

В лесу же в шахматном порядке
Расположились вперемежку
Волнушки, рыжики, обабки,
Сморчки, лисички, сыроежки.
Кто всех умней, они решают
Отныне на культурный лад –
Вслепую в шахматы играют,
Стремясь поставить детский мат.
Но своенравная Каисса
Им нынче не благоволит,
И шум вокруг такой стоит,
Что вянут мята и мелисса.

Словно крикливые ребята,
С высоких нот сойдя на хрип,
На пне “тусуются” опята.
И лишь солидный белый гриб,
Не вмешиваясь до поры,
Из-под бровей глядит вокруг;
Да высунувшись из норы,
Следит за ними бурундук.

Неподалеку от болот,
Трепещут робкие осины,
И притаившись у трясины,
Кикимора, разинув рот,
Как сыч по сторонам глазеет.
Но только нет здесь ни души,
Лишь чуть поодаль клюква рдеет
Да сплетничают камыши.

А за губительною топью –
Опять веселый березняк.
И, невзирая на сквозняк,
Здесь дятел барабанной дробью
Передает привет подруге;
А эхо, отдаваясь гулко,
Его разносит по округе.
Довольный утренней прогулкой,
Не торопясь – за кругом круг, -
Между растрепанных кустов
Тенета вновь плетет паук –
Гроза окрестных комаров.

А в ельнике вечнозеленом,
Чтоб хоть чуть-чуть развеять грусть,
С поганкой ссорится масленок
И с мухомором спорит груздь.
Красавица в глуши таежной –
На взгорке земляника зреет.
И на тропинках – подорожник,
Как след невиданного зверя.
При каждом шаге под ногою
Шуршат опавшие иголки…
Здесь леший с Бабою Ягою,
Медведи, лисы, зайцы, волки
Живут одной семьею дружной,
Не зная зависти и злости.
Хоть благодатный ветер южный
Не часто залетает в гости
В столь отдаленные края,
Как скатерть-самобранка, щедро
Всех может угостить земля,
И еще полны кладов недра.

Во времена палеолита
Здесь чах над златом царь Кощей,
Но развелась тут тьма клещей
И он, боясь энцефалита,
С паломниками на Тибет
Ушел нехоженной дорогой
И, дав безбрачия обет,
В монастыре занялся йогой.
Глотать он научился зонд,
Спать на гвоздях вместо кровати,
Ну а потом, войдя в Сомати,
Земной пополнил Генофонд.

Друзья Людмилы и Руслана!
Вы спросите – а что ж они?
Увы, в те памятные дни
То от набегов Чингисхана
Страдала русская земля,
То предки дерзкого Аслана
На наши зарились поля.
Чтоб положить конец террору,
Руслан, опять надев кольчугу
И шлем, коня направил к югу.
И там, на радость Черномору,
Пал смертью храбрых. О, друзья!
Здесь промолчать не в силах я!
Скорбя и сердцем, и душою,
Печаль свою от вас не скрою.

Как все в природе гармонично:
Нет счету существам различным,
Живущим рядом без нужды.
Здесь есть борьба, но нет вражды.
Лишь человек – венец творенья, -
Из поколенья в поколенье
Закон вселенский нарушая,
Себе подобных убивает.
Чем вызвана жестокость эта?
Я не могу найти ответа.
Зачем на голубой планете
Сегодня погибают дети?
Ради чего в краю далеком
Кровь льется без конца потоком?
И снова разум с сердцем в ссоре –
Перед лицом людского горя
Слова: “Все в мире справедливо”,-
Звучат цинично и фальшиво.
Но, вызвать чей-то гнев рискуя,
Напомнить все-таки хочу я,
Что сами мы за то в ответе,
Что происходит на планете.
Своими мыслями, словами
Мир этот создаем мы сами.
Ведь если капля раздраженья
На море вызовет волненье,
То лютая вражда меж нами
Рождает мощное цунами,
А ежедневные раздоры
На землю низвергают горы.
Но если камни слышат нас,
То люди чутче в сотни раз!
Лишь об одном прошу я Бога:
Чтоб дал нам мудрости немного –
Понять, что завтра мы имеем
То, что сегодня в сердце сеем.
А вас я умоляю, люди!
Давайте милосердней будем!
Чтоб после волосы не рвать,
Прошу я вас – не забывать,
Что жизни близких защищая,
И справедливый суд свершая,
Виновных мы должны карать,
Но душу злобой не марать!


Людмила ж память о любимом
Хранила до последних дней,
Скиталась где-то за Сисимом
И не оставила детей.

Жизнь такова – ничто не вечно,
Как говорится, под Луной.
Нас всех на станции конечной
Ждет переправа в мир иной.
Но что с того? Пусть тело тленно,
Не будем душу путать с ним!
И в мыслях можем мы мгновенно
Перенестись, куда хотим.

Везде технический прогресс
Сегодня вносит перемены:
Нет больше принцев и принцесс,
Зато есть леди и джентльмены.

На место царственных монархов
Пришел российский президент,
И получили олигархи
В наследство от купцов патент.

Под парусами бригантина
Не рассекает больше волн,
Но к полюсу, ломая льдины,
Путь пролагает ледокол.

Уставший от потуг напрасных,
Ковер, в рулон свернувшись, спит;
А небо лайнер бороздит.

Не видно витязей прекрасных,
Но водолаз идет по дну,
И на космической ракете,
В скафандрах и с пайком в брикете,
Летают люди на Луну.

Преемник конных экипажей,
В час покрывая сотни миль,
Мчит по шоссе автомобиль.
А в тереме многоэтажном
Скучает яблочко на блюде,
Вода сама бежит из крана;
Жильцы же, позабыв о чуде,
Не сводят глаз с телеэкрана.

И только ветхие избушки
Все также зарастают пылью…
Мог ли тогда подумать Пушкин
О том, что сказка станет былью?

Что из клубка совьется нить
В немыслимый узор текстильный,
И сможет вмиг соединить
Влюбленных телефон мобильный.

Что будет метеопрогноз,
Как прежде прорицатель древний,
Предсказывать нам ежедневно
То потепленье, то мороз.

Что звездочета щедрый дар
На фабрику переселится,
На смену же горластой птице
Придут локатор и радар.

И что без яблок молодильных
Жить можно будет до ста лет,
При этом оставаясь сильным
И сохраняя интеллект;
И что уйдут в былое травки
И зелья, как анахронизм,
Но явятся биодобавки,
Чтоб укрепить наш организм.

И что, не споря со столицей
По многолюдности и силе,
Вдруг Красноярск преобразится
И станет гордостью Сибири?!
Да что там Пушкин! И Кассандре,
Пожалуй, было невдомек,
Что при Петре и Александре
Так расцветет былой острог!

Что даже в зимние морозы
Глаз будут радовать тюльпаны,
Фиалки, лилии и розы,
А летом – пальмы и фонтаны.

И что прилавки магазинов
Ломиться будут постоянно
От мандаринов, апельсинов,
Грейпфрутов, яблок и бананов.

И что за Роевым Ручьем
Все звери вместе соберутся,
И в небе праздничном ночном
Салюты в радугу сольются.

Что встанут над рекой могучей
Километровые мосты,
И крышами упрутся в тучи
Дома огромной высоты.

И что украсят берег левый
Фигуры из цветного льда,
Как в замке Снежной королевы,
И как тончайшая слюда,
Стекло повсюду засверкает.
И что на улицах центральных,
Как на площадках танцевальных,
Орфей на струнах заиграет!

Увидев эти чудеса,
Наверно б, Пушкин восхитился,
Собрал бы вещи в полчаса
И в Красноярск переселился.

Однако, он бы огорчился,
Узнав, что сделал новый век:
Что нынче письма человек
Писать почти что разучился.
И что студенты в Интернете
Порой проводят дни и ночи,
И не собаки многим детям
Нужны теперь, а тамагочи.
И что сегодняшний тинейджер
Так стал энергию беречь,
Что часто SMS и пейджер
Живую заменяют речь.

А впрочем, Пушкин бы оглох
От нынешнего лексикона,
Ведь оказался вне закона
Родной язык, как чистый лох!
Быть может, слыша ежедневно
Жаргон на перекрестке каждом,
- “Позор!” – воскликнул бы он гневно
И не признал бы в нас сограждан.
Конечно, если б он устал
Повсюду слышать брань и маты,
То визу б без труда достал
Да и уехал в Эмираты.

Посокрушался б он, наверно,
Что нынешняя молодежь,
Увлекшись модою чрезмерно,
Вот-вот и в веко вставит брошь;
И что и в жизни, и в кино
И стар, и мал, не зная дозы,
Подчас дымят как паровозы,
И пью стаканами вино.
Что переживших много бед
Седоволосых ветеранов –
Героев памятных побед –
Доныне беспокоят раны.
А хохотавшие когда-то
Над похождениями Швейка,
Старушки, сидя на скамейке,
Ведут горячие дебаты.

Но Пушкин рад бы был бесспорно,
Что и сегодня, как тогда,
Любви все возрасты покорны,
И что не спится иногда
Всю ночь влюбленному поэту,
И он любви слагает гимн
И пишет без конца сонеты
Той, что опять ушла с другими.

И что потомки память чтут
Всех тех, кто вклад свой внес в культуру,
И сборники их продают,
Не требуя макулатуру.

И что велик наряду с ними
Астафьева авторитет,
И что педуниверситет
Его отныне носит имя.

И что в МедАкадемии
Есть Институт Питания,
И все заболевания,
И даже эпидемии
Сегодня взяты под контроль,
И больше не секрет –
Сколь важную играют роль
Спорт и иммунитет.
И всем к здоровью путь открыт,
И популярна вновь зарядка,
И хромосомы – не загадка,
Да и икра – не дефицит.

Что хоть теперь и нужен допуск,
Чтоб отдохнуть на Рижском взморье,
Но можно провести весь отпуск
В Шира, Учуме и “Загорье”.

Что, несмотря на перемены,
На то, что нравы уж не те,
Все ж красноярские спортсмены
По-прежнему на высоте.
В игре, как и в любви, - неистов,
Болел бы он душою всей
За красноярских шахматистов
И лишних ставил б им ферзей.
А после, празднуя успех
Друзей, победу одержавших,
Он веселился б больше всех
И громко восклицал: “Знай наших!”
Узнав же, что спорткомитет
Не ставит шахматы ни в грош,
Он выставил бы там пикет
И, учинив большой дебош,
Добился б нужного решенья.
И через месяц – крайний срок -
Значительные улучшенья
Заметил бы любой игрок.

Однако думаю я с грустью,
Что долго жить здесь вряд ли б смог он,
Ведь пахнет-то у нас не Русью,
А больше табаком да смогом.

Ах, Пушкин! Мог ли он представить,
Что двух столетий не пройдет,
Как рядом с ним себя поставить
Дерзнет безвестный рифмоплет!?

Но будет мне догадки строить,
Что б он подумал иль сказал,
И дух бессмертный беспокоить.
Не за горами уж финал.

В прекрасной северной столице
Иль в родовом именье барском
Могло ли Пушкину присниться,
Что встретятся под Красноярском
Культуры всех материков
И представители всех рас,
Звучанья разных языков
И разные разрезы глаз.

И что оставят здесь свой след
И христианские заветы,
И мусульманские запреты,
И мудрости индийских вед.

И что сольются воедино,
Потомкам дальним в назиданье,
И тонкий юмор Насреддина,
И скандинавские сказанья,
И древнерусские былины,
И философия даосов,
И наставленья Ибн Сины,
И снежный эпос эскимосов?

Многоголосый, многоликий,
Мой город загибает пальцы:
Хакасы, русские, таджики,
Поляки, немцы и китайцы…
А впрочем, незачем трудиться –
Всех все равно не сосчитать,
И вряд ли кто-то согласится,
Чтоб время повернуло вспять.
Прекрасно, что соединились
С Востоком – Запад, Север – с Югом!
О, если б люди научились
Везде в согласьи жить друг с другом,
Чтоб уже с завтрашним рассветом
Все войны прекратились в мире,
И стали будничным приветом
Слова: «С любовью – из Сибири!»