Монарх и я

                Кто правил бал? В какой поре,
                в какой стране? – вы, братцы, в курсе;
                свой личный взгляд на тех царей,
                поведать хочет Колька Курский.



Монарх мой первый был, конечно, не Колосс,
о голове его в толпе шёл слух не зря:
«На ней, мол, полное отсутствие волос,
а в ней – частичное присутствие царя».
          
Он, как и прочие, вёл к Свету свой народ,
лет через двадцать обещал какой-то «изм»,
природу тупо исправлял за годом год,
и навязал всем кукурузный экстремизм.

Народ к любви царёвой быстренько привык –
предшественник ведь обожал куда страстней –
на кухне, водку заливая за кадык,
шептался: «Нету колбасы, ну и хер с ней».

За тридевять земель уехал как-то царь
на страны экзотические поглядеть;
возьми, ботинком о трибуну, да ударь:
«Я покажу вам Кузьки мать, ей баба-медь!»

Обулся и в страну родную укатил,
но за море своё оружье подтянул.
Князья задумались всерьёз: «О, намутил!?» –
решили объявить проказнику войну.

Гремят в набат, и пушки тянут к кораблям,
а наш, скорее агроном – не генерал;
ещё немного пошумел, престижа для,
и вскоре всё, что намечал, он проиграл.

А в недрах свиты у него, зрел грозный план –
оформить пенсию державную ему
мечтает злобный, оппозиционный клан;
хотя за шум такой, могли бы и в тюрьму.
*
И вот на лысину уверенно ступив,
к браздам правления допущен царь другой.
Хоть супостат наш был в начале супротив,
но свита, нового признала – «Дорогой!»

На голове его полным-полно волос,
лицом красив, горяч, а брови, как кусты;
державой править для такого – не вопрос,
но мысли у него, казалось мне, пусты.

Указ выходит: «Всё, народ, – не воровать!»
«Не понял!? – говорит народ, и в гастроном –
не вынести такую жизнь, ей баба-мать!»
Но бросил, напрочь, воровать – стал «несуном».

В стране – порядок, а в мозгах опять застой –
решил писателем Великим стать царёк,
изобразил три опуса – листов по сто,
и про творения свои указ изрёк:

«Я навалял про «Возрожденье», «Целину»,
про «Землю малую» немного накатал –
читай, страна, – я там умом своим блеснул!»            
Страна прочла и… сразу бюст на пьедестал

И началось… Труды все учат наизусть.
Всем летописцам наш «писатель» стал – Отцом.
Никто не пьёт, хотя в глазах я видел грусть,               
у всех читающих, по стопочке с сальцём.

Страна вникает, учит каждый губошлёп;
нетленки мигом раскупаются толпой,
а обсуждение трудов идёт в захлёб,
и «жжот» цитатами и умный и тупой.

Тем временем пропал куда-то урожай,
писатель сник, где зубы были, там – «мосты»,
и чтиво надоело всем, в стране – раздрай…
Не он – ему катают речи и тосты.

Причмокнет челюстью, ладонью поведёт,
и речь с трибуны двинет, словно Цицерон:
«Товарищи, друзья – страна идёт Вперёд!»
Аплодисменты!!!  …Но со сцены как пёр он?

В трёх случаях царёк работал, как насос:
любил тянуть из подчинённых ордена,
расцеловаться с иностранцами в засос,
и на досуге осушить бутыль вина.

Но погубил монарха старческий маразм;
совет боярский, после пышных похорон,            
не осознав последствий, (это не сарказм)
главу опричников короновал на трон.
*
Тот первым делом населенье запугал –
из дома выйдет гражданин перекурить,
к нему подходит сразу «некто», и… «Ага!
не на работе почему, ей баба-прыть?»

Зато, какую он народу водку дал!?
Всем тут же слаще зажилось и веселей.
И стар и млад киряли, но одна беда –
сто грамм накатишь – десять дней потом болей.

Но вскорости скосил опричника недуг –
опять бояре бородищи теребят:
«Кого же выбрать? Непокладист будет вдруг?
А как – бунтарь?..» Мне жалко было тех ребят.
*
Для Думы сложные настали времена –
рискнуть решают, и поставить старика:
«Пускай болезный рулит царством временно,
ему бы не уснуть, а так он жив пока».

Но, было то «пока» не долгим, (где – то год)
откинул очень быстро «ласты» старикан.
Отдал таким «Макаром» долг им обормот.
Да и не царь то был, а просто истукан.
*
               

                Ну что, бояре,  «машу вать,
                по что осунулись с лица?
                Опять дедов короновать!?
                А ну-ка – ставьте молодца!»