Книга Параллельные миры

       
       ВИКТОР ПЕТРОВ



ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ
       

       В «Параллельных мирах» Виктора Петрова исключительно новые стихи, продолжающие поэтические поиски «Колчана сибирских стрел» и предваряющие стихи и поэмы книги «За пределами суток». Попытка проникнуть в исчезнувшую реальность у поэта оборачивается острым ощущением настоящего, стяжанием образов, как правило, не соединяемых, но родственных по чувству и языку.


ГАДАНИЕ НА РУНАХ




       

       Распечатан ночи голубой конверт,
       Снова письмена над нами стынут.
       Сколько ж мчался этот млечный свет,
       Чтоб сложиться в звездную картину?























ТРИ ПЕРВЫЕ РУНЫ

1.Сейчас

Я ныне – Воин Духа – Так!
И поле моего сраженья – я же.
И добрый славянин, и яростный варяг.
Мой лик колеблется на дне ведёрной чаши.
«Терпение!» – Такой мне подан знак.
То руна воина – стрела! – и я бесстрашен.

2.Вызов
 
Но больно мне. Энергия стихий
Изрешетила новогодним градом.
Просвечиваю я, но сквозь стихи
Свобода вьётся диким виноградом.
Туда немедленно, где дали велики.
Но высока теремная ограда.

3. Разрешение

Вовне преграда? Нет, стена во мне.
С самим собой не сладить. Опоясан.
А за стеною этой, как во сне:
Там разум пуст, а путь судьбы не ясен.
Кентавру кажется, что враг в коне,
И мчится он. И бег его прекрасен.

* * *

В одном из миров параллельных,
Что снится мне каждую ночь,
Любви не узнал я, наверно,
Ничто мне не сможет помочь.

И странно: там нет алкоголя,
А я не могу протрезветь.
О чем-то бессильно глаголя,
Не чую привычную твердь.

Парю над прозрачной громадой,
Влетаю в покинутый дом.
Но даже родные не рады,
И окна подернуты льдом.

До боли, до крика, до пота
Ищу заповедную дверь.
На волю! На волю охота!
И вою, как загнанный зверь…

* * *

Как бы в прошлом беды не случилось!
Ох, не вовремя нынче заснул,
Не обычный послышался гул,
Не к добру затрещала лучина.

Значит, снова в душе родовой
Оборвались дрожащие струны
И открылись неверные руны
Стороною своей неживой.

* * *

Мои предки, мордва,
Потянулись вослед
Леднику,
Уходящему в ночь.
И сочилась земля под ногами.

Два вождя их вели,
Сохраняя единство народа:
Мокша гордый и Эрзя искусный.

И сейчас мои плечи
Ощущают медвежью шубу,
А в руке моей правой
Труба
Из сияющей меди,
В левой –
Железный топор.
А вокруг меня лес и болото.

Торить и мостить мне дороги,
Как предки велели,
Те, что по мокрой земле
И по рекам Великой Равнины
Шли на север вослед Леднику.

КАПИЩЕ

Нас хранили леса, хоронили леса,
И кормили леса, и корили леса.
Мы сидели в лесах за сосновой стеной,
Что вросла в небеса, стала полной луной,
Стала рыжей корой, потаённым огнём.
Мы луну обойдём, мы оплот обогнём.
Два кола, на засов запирается дверь,
Голова к голове на дреколье теперь.
Будет к черепу череп, а пока посмотри,
Как сверкает глазами стена изнутри.

 АНТЫ
 Гиперборейских жен рогатые уборы,
Дружины неразбуженных мужей,
Двулезвийным мечом оконченные споры
У обагрённых буйствами межей.

Честны в домах, а чуть на волю – воры,
Душны дымы, в залесьях мир свежей;
И, ублажив в чужих просторах норов,
Мы возвращаемся от дев, от грабежей.

И жемчугами брызнувший кокошник,
И русая коса, и синь в глазах…
Жён в хижины мы вносим на руках.

Лишь филин-пересмешник, полуночник
Вскричит над брачною постелью: «У-ух!»
И от признаний перехватит дух.

СКАЛЬД

Беглец в простор листа,
Тобой воспеты луны,
И стерпит береста
Загадочные руны,
Ты был собою горд
И парус полосатый
Поставил, чтоб фиорд
Исчез в золе заката.
Ты вырвался из мест,
Тобой давно любимых.
И дольний мир отверст,
А дальний сгинул в зимах.
Ты угодил в тетрадь,
Стал рукописью древней,
А мог бы мужем стать
И жить в своей деревне.
Растить детей, пахать,
Возделывать землицу,
И дом свой утеплять,
И к очагу стремиться.
На северных ветрах
Разомкнуты границы,
А ты зажат в словах
Линованной страницы.

 РЫБАК

В излучине двух безымянных рек
Жил всеми позабытый человек.

Вернее, никому он не был нужен,
Сам по себе. Ни сыном и не мужем

Его давно назвать никто не мог.
Но был он не один. И это знает Бог.

Проникновенную молитву излучал,
Речные волны бились о причал,

Сушилась сеть, была в порядке снасть,
Текла вода, и жизнь его лилась,

Не оставляя на Земле следа,
Пока его не кончились года.

Как одному себя похоронить?
И в бесконечность он продолжил жить.

СТРАННИК

Пламени языки…
Тайную речь костра
Ведали старики,
Ведать и мне пора.

Что говорит огонь,
Или – о чём горит?
Но протянуть ладонь
Не позволяет стыд.

Милостыни прошу,
Истину мне открой!
И на огонь дышу,
И на душе покой.

* * *

Безмерно живы и мертвы навечно,
Охотники с тысячелетним стажем,
Меняем облики, одежды и наречья,
Бьём в самый глаз – и всё равно промажем.

И снова целим с первобытным ражем,
Не замечая, что в разгаре сеча.
Мы выстоим и удальство покажем,
Своё наследственное естество калеча.

Дано в родильном доме закричать,
Не помнить плодоносного начала, –
И вот уже молчания печать.

И вот уж никого из нас не стало,
Но вновь и вновь, кровь рода горяча,
Ждем, чтоб опять нас Родина зачала.

* * *

Без любви и желания помощи
Прах умерших боюсь ворошить.
Они знают, как жутко нам жить,
Вечно загнанным, путаным, стонущим.

И помочь нам нельзя, если мы,
Любопытствуя, требуя истины,
Смотрим жадно за вспышкою выстрела
В негорящее облако тьмы.

* * *

В покое прошлое оставь,
Отдай на откуп снам,
Вокруг давно иная явь,
Жить дальше нужно нам.

Не возвращайся, что ушло –
Росло без наших глаз.
Но губы памятью свело
Не в прошлом, а сейчас.

* * *

Проносятся тысячелетья,
А род людской стоит, где был.
И старцы, чистые как дети,
Хранят первоначальный пыл.

И что века! Мгновенно люди
Живут, ребячество храня,
Одушевленные орудья
Неизреченного огня.

Им суждено сгореть до срока,
Исчезнуть в памяти времен…
И дремлет вечность одиноко
Под шелест ангельских знамен.











       


       






       КИРША

       

       Благословите, братцы, старину сказать,
       Как бы старину стародавную.
       Как бы в стары годы, прежния,
       Во те времена первоначальныя...
       
       Кирша Данилов





















* * *

Не жалей меня битого, грабленого,
Пожалей меня, водкою травленного.
Был вчера ещё Киршей Даниловым,
Стал сегодня Кириллом Даниловичем,
Всю-то ночь жался к нежному, тёплому,
И жена отвечала мне, подлому,
А проснулся – похмелье замучило,
Повернусь с боку на бок – и падаю,
Разломило мне голову надвое,
И не надо мне самого лучшего,
Ни коня, ни ружья и не женщины,
Повылазили черти из трещины.
Ты сходи, купи горькое-жидкое,
Поломало похмельною пыткою.
А как выпью хмельного винца,
Вновь увидишь во мне молодца.

НАШИ ДЕЯНИЯ

       « Высока ли высота потолочная
       Глубока глубота подпольная…»

На Оби, Оби, в избе поскреби,
А потом в бороде, – нету прибыли нигде.
Широка, раздольна печь, а негде лечь,
Чисто поле – пол, а приделок – дол.
Далеко видно море – в лохани вода!
Что ни сковорода, то в стрельбе города,
А сосед на соседку войной идет,
Курицу-несушку на обед несет.
Выезжал удалой Агафон-богатырь,
Поле – белый стол, скатертью – Сибирь.
Не поймать тебе красного солнышка
На косых ногах, Агафонушка!
Кликнул криком лихим, безъязыким,
Получил блином – и не пикнет,
Победила его баба Маланья...
А и то старина, то и деянье.

* * *

Да не в поле исполины,
Не по рекам льдины
Во Сибирской украине
Встали в круг единый,

Казаки до солнца вышли,
Речи зачинали:
«Из соломы наши крыши,
Сабельки из стали.

Мы добудем себе злато,
Ценное каменье,
Будем сразу жить богато
Всем на удивленье».

Как сказали – порешили,
На коней садились,
Дыры на штанах зашили,
Чтобы х.. не вылез.

По степи они мотались,
Да ни с чем остались,
А когда домой вернулись –
Ни домов, ни улиц.

Жёны добрые устали
Мужей дожидаться…
«Наши сабельки из стали,
Не с кем нам е……».

 МИХАЙЛО КАЗАРИНОВ

Было это давеча, выехал из далеча,
Из Волынца города, из-за гор, из Галичья,
Михайло Казарин, молодец-удача,
Конь-надежа под Михайлой дыбится и скачет.
Крепкие доспехи на плечах могучих,
В странах мурзамецких нет оружья лучше.
Вот приехал в город, всей Руси оплот,
Князь Владимир молодца за свой стол зовет.
В треть ведра он чашу без отрыва пьёт.
Попадут под палицу, трёх зараз прибьет.
Кто он? Горький пьяница или весь народ?

ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА
Залегла дорога – и не поднять,
Не проехать её, прямоезжую.
Два креста на ней, то отец и мать,
Да и мне встретить смерть неизбежную.
А иначе как эту жизнь принять,
Соловья-разбойника вотчину?
То, что прямо лежит, нет нужды исправлять,
Нет и права сползти на обочину.

Лук тугой натяну, да калёну стрелу
Защиплю с тетивою шелковою,
Соловью не спущу и в свистящую мглу
Отпущу богатырское слово я...
А летел Соловей прямо к нашей земле,
Его песни в два пальца звериные
Отсвистали теперь, отсырели в золе,
А ведь были они – соловьиные!

И от Мурома путь прямо в Киев ведёт,
И никто уже в уши не свищет нам.
Так зачем эту старину помнил народ,
Коль дороги от песен очищены?!
Лишь дубовый столб, кипарисовый крест
Об Илье мне расскажут, о Муромце.
Был он родом из наших забытых мест,
С Заисточной, соседней улицы.

Мною был Илья, или я был им,
Накурили мы беды несносные.
Кто теперь ядовитый развеет дым?
В ряд сидим и кадим папиросами.
Оттрубил Илья, отстрелил Соловья,
Только шутки нам эти не надобны.
И забыла разбойные песни Земля,
Хотя Слово испить сердце радо бы...

* * *

Я ещё казак на марше
С сединою молодой,
Сыт ржаной походной кашей,
Ледяною пьян водой.

Далеко курень, далече
Недорога увела,
Раны мне река залечит
И ружьишко в два ствола.

Поохочусь, и остынет
Жар, что мучает меня…
И качается на тыне
Голова средь бела дня.

 * * *

В гости приезжал – не было отказа,
А как мужем стал – отказала сразу.
Как гостил, так пил с доброю закуской,
Падала без сил, как морковь в капустку.
А теперь винцо праздничками пахнет.
Налились свинцом, трахну и не ахнет.
Отолью я пулю, выйду ночью в поле,
Отстрелю я дулю, век не видеть воли!

* * *

Вишенье в орешенье,
А трава утоптана...

«Хоть на части режь меня,
Вся чиста я – вот она!
К животу не жалась я,
Пусть кто хочет хвалится,
По любви – не жалости –
Всё тебе достанется!»

Вишенье в орешенье,
А трава примята.

* * *

Кабы по долам да долам
Я себя догнать бы дала!
Подолом по мокрым полам
На его уход помела.
Падала луна за моря,
Прогнала любимого зря,
Поделом теперь мне одной
Да над долом белой луной.

Кабы по морям да морям,
По слезам моим янтарям,
По кореньям-зельям лугов
Возвратилась к долу любовь.
Я себя догнать бы дала,
Подняла сама подола,
Падали бы вместе в траву,
А теперь невесть как живу.

Солнцу поклонюсь на восток,
В поле я найду корешок,
Я его в печи засушу,
В ступе-кубке весь сокрушу.
Ты ступай за сини моря
По слезам моим янтарям,
В муравлёный дол поспеши,
В губки целовать разреши.


 * * *
       «Чья была кручина –
       Нещопана лучина…»

Коль своя госпожа – недотрога,
То чужая-то будет – ожога!
Обожжет поперек животца,
Враз защучит она молодца.

Ешь муж нож,
Ножны гложи,
Был ты хорош,
Стал еле жив.

Охни с боли в хребте,
С воздуху в животе!
Нам без дьявольщины пожить,
Не точи на меня ножи!

Не дала жена ни блина, ни вина.
А дала бы, тогда хороша и жена.

Ваня в баню,
Маня за баню.
Там Василий на сенцах
Жухлым лютиком пропах,

С буйной бабой ест треску –
И припер ее к шестку.

ПЕСНЯ

“Ох горюна, ох, горю хмелина”.
Хмель запустишь в огород,
Перед окнами встает,
Корнем хмелюшко глубок,
Шишкой бел, что голубок.
“Ох горюна, ох, горю хмелина”.
Не увидеть глубины
Без высокой хмелины,
Век остаться без жены,
Без вина и без вины.
“Ох горюна, ох, горю хмелина”.
Хмеля нет и пива нет,
Не перевернется свет,
Ноги вверх не задерет
Головою на восход.
“Ох горюна, ох, горю хмелина”.
В дом не входят со двора,
До порога ночь мокра,
Дверь свою заколоти,
Хмель в светелку не впусти.
“Ох горюна, ох, горю хмелина”.
Хмель в бочонок попадет –
Тотчас перебродит мед,
Свою трублю оттрубит,
Вот тебе и смех и стыд.
“Ох горюна, ох, горю хмелина”.

ГОЛУБИНАЯ КНИГА

Книга выпала с небес глыбой в сорок пядей.
Стар и млад пришли узнать – что в ней? – Бога ради!

Этой книги не прочесть. Память нам ответит:
Да откуда всё, что есть, здесь, на белом свете?

Отчего зачался свет, солнце, месяц, звезды.
В этой книге есть ответ, и звучит он грозно.

Ведь от Божьего лица белый свет зачался,
Солнце от Его очей тянет час за часом;

Тьма – от темени Его, всё – творенье Бога.
Воля наша от Него, от себя – дорога.

Плачем и плакун-травой слёзы утираем,
Незачем читать о том, что и сами знаем.

Иордань-то глубока на московской доле.
Вот последняя строка:
       «Жить по Божьей воле!».

* * *

Не стерпеть навета невидимого,
Хоть не стоит яйца он выеденного.
И не видно нигде супротивника,
«Раззудись, плечо, развернись рука!» –
Наживую тропинка намечена,
И смеется над нами неметчина.
Животы надрывает, подзуживает,
Да подсовывает оружие…
Не исчезла и не подмялась
Сила русская окаянная.
А шатается она, пьяная,
Поубавить бы малость!

* * *

Здравствуем на родной земле
Будто в какой Завалящей орде,
И оттого-то мы навеселе,
Что оказались неведомо где.

Как бы и грех говорить, что плоха
Жизнь под пятою бубновых властей,
Утречком – хлеб, на обед – потроха,
Вечером – сыворотка новостей.

Вроде как бодрствуем все мы пока,
И обошла нас война стороной...
Семо-овемо ведёт мужика
В светлую даль по дороге хмельной.


* * *

Смерть кому случится,
Ни на ком не сыщется.
Хороша столица,
Всякий в неё тычется.

Будто нету города,
Окромя столичного,
Из камки и золота
Полога публичного.

На слезах замочена,
На крови замешана,
Дырочка замочная
Для ключа нездешнего.

Хочешь насладиться
Дыбой допетровскою,
Поезжай в столицу
Смерть принять московскую.

* * *

На горах моих, долах,
По долинам речным,
Да на пажитях голых,
Что разграблены в дым,
В огороженных селах
Тянет духом ночным.

Мы не хуже, не лучше,
Чем соседская мгла,
И открыто дремучи,
Беспросветны дела,
То, что просим, получим,
Отпылаем дотла.

По усам Черномора,
Бороде Беломора
Мёдом тёмным стечём.

И заляжем в колоду,
Чтоб иному народу
Было всё нипочём.

БЫЛИННАЯ ГЕОГРАФИЯ

Что Карела у нас, и что Галичье,
Леса брынские, дебри двинские,
Посредине Москва рядом с Киевом,
А по левую руку Дунай река,
А по правую – Амур-батюшка;
Да и всё это здесь, за оградою,
За тесовою, вечно новою.
От орды до орды полторы версты.
К огороду враги подступилися,
Турки-немцы-китайцы-соседушки,
Подступилися, обломилися.
А душа-жена персияночка,
Тёща верная из Израиля,
Звездочёт-то тесть из Австралии,
Братья сводные из Америки,
А подарочки – африканские.
Между Белым мы, между Чёрным мы,
Между Тихим мы, Атлантическим.
Ледовитое сверху горюшко,
Снизу солнышко-то Индийское.
Под рукою всё, под ногами всё.
И куда же нас среди звезд несет!

























ТРОПЫ ПЕРВОБЫТНОГО ОХОТНИКА




       Из поколений в поколенья,
       Являя странную картину,
       Томления оледененья
       Таили Русскую равнину.


















* * *

Не вразумит ни тающий Ледник,
Ни отторженье сил и слова – в вещи,
Ни исчезающий родительский язык,
Ни телевидения глаз зловещий.

Всяк мерить мир лишь от себя привык
И родословием свою гордыню тешить,
Ребенком остающийся старик
На грабли наступает все на те же.

Мы в поисках прародины своей
Теряем дом, любимых и друзей,
Тьмы духов выбираются из бездны

Раскопов, перевернутых могил.
Нам человек важней, – каким он был.
И даже знаки свыше бесполезны.

* * *

Огромной ледяной косою
Простёрлась мёрзлая страна.
И тундра пёстрой полосою
Дыханьем льдов уязвлена.

Там, где сегодня гул столичный,
Клубились мамонтов стада,
Где Дон течет многоязычный –
Шерстистые брели стога.

И люди на охоте славной,
На холоде, из года в год
Творили Слово неустанно,
Что и поныне в нас живет…

Забудешься во сне жестоком –
Из потаенной глубины
Вдруг хлынут режущим потоком
Реченья канувшей страны.

ОХОТНИК

       Михаилу Васильевичу Аниковичу
 1.

Острую мордочку вскинет огонь
И улизнёт вглубь костра.
Ящерку рыжую эту не тронь,
Духам она сестра.

Если увидел шалунью – молчи,
Створы костра горячи,
Мудрым безмолвьем, пламя, замри.
Ветер колдует внутри.

Прахом покрылись роды, и народ
Пеплом подёрнут седым.
Вот одинокое солнце встаёт,
Мёдом наполнив следы.

И никого с тобой рядом в пути,
И никого не найти.
Надо идти. К солнцу идти.
Ночь свою опереди.

Новый костёр разожги и до звёзд
Сооруди свой шалаш.
Вот и оторван у ящерки хвост.
Может быть, это мираж?

Путь твой лежит от костра до костра
В трёх настоящих мирах.
Утро наступит и скажет: « Пора...».
Мёдом пропитан прах...

2.

Каждый из нас – и охотник, и дичь -
Пленник сырого мха.
В горле звериный рождается клич
И шевелятся меха.

Много рождений... не перечесть,
И не пресечь... до поры.
Шкура медвежья на левом плече,
Буйство белужьей икры.

Каждый в забвенье первого дня,
В каждом таится иной.
Что же ты, сердце, давишь меня
Лапой своей ночной?

Что же ты, Отчество, тяжкий медведь,
Мнёшь мою слабую кость?
Я ведь могу и как зверь зареветь,
Слышишь, недобрый гость!

Но оказалось опять, что с собой
Бой этот странный веду.
Намертво схвачен древней судьбой,
Насмерть вцепился в беду.

3.

Вместе с костром уснул,
Оба недвижными стали.
Дочерна обожжены,
Всё же храним тепло.

Слышу подземный гул,
Нижнего Мира дали
Стали насквозь видны,
Губы тоской свело.

Кто вы? Зачем во сне
Тропами старого дыма
Вносите в спящий ум
Ветра и сосен настой?

Духи явились ко мне,
Вьются неуловимо,
Тысячи смутных лун
Просятся на постой.

Нет вам! – кричу в ответ -
Дайте проснуться, духи,
Дайте войти в себя! -
Дышат в лицо, смеясь.

Духами я раздет,
Духи как повитухи,
Жизнь мою торопя,
Кровь выпускают в грязь.

4.

Я откатился, камень голый,
И утонул в своей воде,
В оттаявшей беде.

Заговорённое копьё
Пробило сердце и сознанье,
А взгляд прирос к звезде.

И кольца жертвенного дыма
Событий образуют цепь...

А мог любимым
Умереть.

5.

Ящерка в круге огня,
Что ж ты пугаешь меня?

Надо зажмурить глаза,
Ящерку видеть нельзя...

В танце я круг обойду,
Вижу её на беду.

Зренье уже ни к чему,
Пламя уводит во тьму.

Встала Земля вкруг костра.
Значит, прощаться пора.

Глаз загорелся живой.
Ящерка, я уже твой.

6.

Ветер пыль поднимет, понесёт,
Тонким слоем вызолотит землю.
Оглядится путник, припадёт
К другу необманчивому, зелью.

Прошлое из фляжки заструит
С бульканьем и крепким состраданьем,
И с последней каплей, без обид,
Упадёт на землю старый странник.

Жук раздавлен, умер человек,
Ветка сломана, – и всё ушло в пылинки.
Спит страна меж двух забытых рек,
В клобуке монашьем, по старинке...

Спят ли те, кто весел был и жив?..
Нам легко, мы все в лучах танцуем.
Жук летит и человек дрожит,
Воскрешённый звездным поцелуем.

7.

У каждого из нас – свой миг,
Как слой жемчужины, невидим.
Что, драгоценный мой старик,
Не на себя ли ты в обиде?
Не пропустил ли то, что всех
Объединяет? Что же, бедный,
Тебе был дан прекрасный век,
Разбился он о лоб твой медный.

То, что челом сиять могло,
Последним снегом замело.

АРХЕОЛОГУ

Не трогай цветущую землю мою –
В ней всё, что завещано медленной смерти.
Лопату зелёной травой обовью,
Пусть солнце просторы улыбкой отметит!

И что тебе недра, старательный крот!?
К чему стратиграфией полнить пустоты?
Разбей себе садик, вскопай огород -
Потешь свою дурь плодотворной работой.

На тысячелетья впечатана кость.
Недаром сокрыто от глаз то, что было.
Науки невольник, непрошеный гость...
Спасительна тем, что забыта, могила.












СО ДНА АНТИЧНОСТИ



       Поэзия вернулась на Олимп,
       Уже покрытый водами потопа.
       И я вступил на стихотворный Лимб,
       Когда дельфином стала Каллиопа.
























СТИКС
       Михаилу Аниковичу

Искислилось вино Диониса
И отбуйствовали ветра,
Пахнет яблоком, чистым анисом
Из окованного ведра.

Подевались куда-то менады,
Шубы вывернутые козлом,
Побурела лоза винограда
И заснул мой Силен под столом.

Вот и кончились пляски и пенье,
Выхожу под луну и сижу,
И считаю с похмелья ступени,
И от холода ночи дрожу.

То, что так увлекало недавно,
И цветы, и вакханок тела
Из отравленной памяти плавно
Речка черная унесла.

Что же, зубы от горечи стисни
И смотри как тускнеет струя.
Что там, бражник, привиделось в Стиксе?
- Да пустое, надежда моя...

ОДИССЕЙ В РОССИИ

Трава ледяная вступила в права,
На стеклах узоры свои высекая.
Цикория в ночь отошла синева,
Босая по снегу бежит Навсикая.

Не пена морская – России снега,
Не брызги эгейские – русские слезы,
Не белый песочек – зимы берега,
Не звон хрусталя – огневые морозы.

В красе первозданной по острой косе
Отважно идет Одиссей обнаженный,
И, видя его, разбегаются все,
И прячутся юные девы и жены.

Но, в бубен играя, спешит Навсикая
Навстречу герою, забвенье суля;
А солнце плывет, синеву рассекая,
И тает, и вновь расцветает Земля.

* * *
Надбровных дуг тугая память
О карме, камне, об огне…
Не разведу беду руками,
В античной сгину западне.

Звенит поэзия печально,
И привкус смерти в речи есть,
А мир, что был первоначально,
Зовёт и мучает поднесь.

Бегу от песенной стихии
За изгородь немого лба,
В объятья крепкие Софии
Зовет протеева труба.

Сжигаю словари столетий,
Паноптикум ушедших сил,
И на обломках междометий
Остатний охлаждаю пыл.

ВАРИАЦИИ

I

Комедии, мистерии и драмы
Сознанье, как бельё в реке, полощет,
И образы стираются, и рамы
Сверкают белизной пустых полотен.

II

Природою воздвигнутые храмы,
Священные магические рощи,
Комедии, мистерии и драмы
Эпоха, как бельё в реке, полощет.


 ОРФИЧЕСКОЕ

       Не развеет печаль даже пенье Орфея,
       Но в оазисе жизни приятно и слёзы ронять,
       Вновь фракийские зори на щеках пламенеют,
       И алеют уста, как разломанный жаждой гранат.

Как же мне песню пропеть о прошлых, о прожитых жизнях,
Если не помню отчётливо этой, а снов – и подавно!
Если лишь ветер гуляет в рассеянных мыслях,
Не оставляя следов и не заботясь о главном...

Небом становится синим, безоблачным, ясным
Память моя.
       Дай мне прийти к Мнемосине!..
Вот по дороге невидимой, в мире, где солнце погасло,
Я прохожу...
       Слышу – источник в скорбной долине.

Как я иссох, и от жажды глаза помутнели,
Белый стоит кипарис у воды охлажденной, кипучей.
В голос душа закричала:
       «Не смей в этой смертной купели
Пить! Даже не приближайся к ней лучше!

Дальше ступай, и найдёшь ты свою Мнемосину,
Стражи творят в той глуши запоздалые требы,
Спросят: Что ищешь? Ответь им: «Я Землю покинул,
Сыном её я зовусь и сыном звездного неба.
Жажда во мне велика, так позвольте напиться
Из Мнемосины, из озера. Я погибаю…».

Стража расступится, память твоя заструится,
И унесут тебя воды к Священному краю».

* * *

В эребальном лоне мрака
Чернокрылой ночи кони.
Но не знает Эрос страха,
Даже Хаос страстью тронет.

И догонит, и соитьем
Род бессмертных образует...
Зевс рождается на Крите,
Звезды смотрят в амбразуры.

От амброзии душистой
Пламенеет время Геи.
Зреет в небе первый выстрел,
Деос цель найти умеет!

Пеплом рушатся титаны,
Дионис растерзан злыми...
Но из этой смеси встанут
Люди, странники земные.

* * *

Прекрасно Небо, мускулисто,
И Музы в пене облаков
Бросают тень свою на лист мой
Чистосердечно и легко.

О, это раннее звучанье,
Рожденное до моего
И до любого пониманья –
Неведомого торжество!

* * *

Вот и вкатил Сизиф свой камень,
И бочка Данаид полна,
Достал Тантал струю губами…
И закатились времена.


* * *

Если безумия струны запели,
Прыгай в ладью и двигай веслом.
Бедные, были любимы Помпеи.
Это от гибели их не спасло.

ХИРОН

1.

Этой весною на всех четырёх
Ветер собой разрывая –
В стороны, в высь, в чертополох,
В новых цветах оживаю.

Не наступил ещё праху черед,
Череп землёй не увенчан,
В стороны, в высь – и куда-то вперед…
Богом рожден, но не вечен.

С телом звериным смешалась душа
И с человеческим телом,
До лошадиной утробы дрожа,
Заняты мышцы делом.

Пальцы играют на тетиве,
Память стрелой улетела…
Этой весною бегу по траве
В новом кипении белом.

2.

Даже если горит во мне горечи яд
И героя стрелой изувечен –
Эриманфского вепря не вызреет взгляд,
Слава Кроносу! Я не вечен.

Будет племя людей ликовать у огня
С прометеевой жаждой без срока,
И когда в этом мире не станет меня –
Буду в памяти я глубоко.

Буду жить в синеве лепестков василька,
Воспаленные раны врачуя,
Буду в клубах пахучего табака,
Чтобы ты меня сердцем почуял.

Но пока на моих тавроскифских боках
Отражаются звёзды Востока,
Продолжаю весенние эти бега
До порога обители Рока.

3.

Если не веришь ни в сон и ни в чох –
Вот я, сработанный чохом,
Конь-человек с незапамятным вздохом,
Паперть цветущая, чертополох…

4.

Ещё хочу услышать почек
Зеленый эолийский шум,
И нераскрывшийся листочек
Почувствует, как я дышу.

Но сколько мне ещё осталось,
Сжимаясь, боль терпеть в крови,
Храня двойной природы ярость
И жар единственной любви.

ГЕММА

Что может камня быть бездонней,
Когда его резец коснется?
Сквозь белизну на халцедоне
Безумное сверкает солнце.

Не разомкнуть изображенью
Ни гибких рук, ни уст застывших,
Здесь тесно вечному движенью,
Ласканию давно отживших.

На все века – одно мгновенье
И трепет выверенных линий,
Раскрылся в их переплетении
Любовников пьянящий ливень.

ТИТАН ИДАС И НИМФА МАРПЕССА

Чудо-плясунья цветущей Эллады – Марпесса,
Нимфа ручья вдохновенно поющего леса.
Идас огромный и Аполлон увидали,
Как пламенеют танцем объятые дали.
Это ликует в краю эолийском Марпесса,
Среди подруг на поляне священного леса.

Конь богатырский внес Идаса в круг хоровода,
Жаром подземной любви полыхает природа,
Древнюю юность его оплетают растенья,
Дивный цветок раскрывается вихрем цветенья.
И Аполлон-олимпиец сошел с небосвода,
Светом небесной любви воссияла природа.

Идас Марпессу схватил, трепещут влюбленные пальцы,
Вместе они на коне, огневые скитальцы,
Кто их догонит, силою страсти сплетенных
На кипарисовых леса священного склонах!
В зарослях треск от костра, и не слышно погони.
Но Аполлону титаны видны, как на ладони.

В тесной Элладе спрячешься где ты, Марпесса,
Нимфа ручья в кипарисах поющего леса?
Лебедем, птицей дюралевой мчит небожитель:
«Идаса-вора ловите, держите, крутите!».
Кто же удержит любовь! А всесильный повеса
Стрелы свои посылает. Титаном сокрыта Марпесса.

Море в испуге прозрачной стеной отступило,
Жемчугом поле для битвы оно озарило.
Вышли друг другу навстречу две зрелые страсти,
Ярость титана против божественной власти.
Танцем Марпесса эгейские волны смирила.
Солнце на Землю легло, силою ломится сила.

Косы Марпессы красою украшены лилий,
Оба героя страшной борьбой поразили,
Оба могучи, каждый – достойный воитель,
Идас-титан и Аполлон-небожитель…
Оба изранены… Косы прохладу разлили,
Пали на плечи соперников свежестью лилий.

«Чудо-плясунья, сжалься над нами, Марпесса –
В гуще объятого жаром и жаждою леса –
Выбери, кто тебе мил!».
       «Солнце сияет любому,
Но лишь ко мне Идас пылает любовью».
И Аполлон отступил. Осталась с титаном Марпесса
В кущах священных вечно цветущего леса.

ПАСТУХ

В Сицилии, в сикульском городке,
Где две-три хижины да горная дорога,
Пасу овец, блуждаю налегке,
И не нужны мне ни хитон, ни тога.

В худых лохмотьях из поблекших шкур,
И с посохом от кручи и до кручи,
Во всей округе первый балагур,
Горланю песни, лучшие из лучших.

Грек с побережья скажет: «Не Гомер,
Путь к славе эллинскою оторочен речью».
Пусть на Овечьей я живу горе,
Но в небо врежу я слова навечно.

















































ВОЗДУШНЫЙ ПОЦЕЛУЙ





       Или камнем в воду кануть,
       Или погрузиться в память,
       В этот плодородный ил!














* * *

Достались мне часы в наследство,
На чёрном фоне красная звезда.
Мне новые купить давно по средствам,
Но эти мне напоминают детство,
Отца, Победу, бедные лета.

Как слабый пульс, беззвучные секунды,
Они бегут по кругу, как всегда.
Верней, они ползут ещё, покуда
Внутри их темноалые корунды, –
Навек окаменелые года.

Цифирь едва видна на циферблате,
Над ленточкой гвардейскою во тьме.
И, как рукопожатье, дата к дате,
Одна – как память о живом солдате,
Другая – о погибшем на войне.

ЛЮБОВЬ

(мама, 1943)
       
– Ты видел сон? –
– Да. –
– Что тебе снилось? –
– Вода.
Мама была молода…

Вижу: острые линзы
Режут пальцы до крови…
Я из прошлого вызвал
Тебя силой сыновней.

Стынешь русою тенью
У станков бессердечных.
Цеховое мгновенье
Длится целую вечность.

Складки платья намокли,
Напрягаются вены.
А на фронте бинокли,
Словно жизнь, драгоценны…

Меж берёзок повалится
Мой отец в Поднепровье,
Мамы лёгкие пальцы
Прикоснутся к надбровьям.

Сколько счастья загублено,
По-гре-бе-но.
Те года, как зазубрины,
Вечно видеть дано.

ОТЕЦ

От тебя не осталось следа,
Лишь моими слезами ты жив,
Над тобою погасла звезда
И рассыпались в прах миражи.

Вырастает от света скала,
И вздымается морем тайга,
То во мне твоя страсть расцвела,
И меня вознесла в облака.

И качаются облака,
Чьи вершины сияют всегда,
И стекают по белым бокам
Белорунные жизни стада.

Это купы и кроны дерев,
Это взрывы черемух в ночи,
Это яблонь и вишен напев,
Что поэзию в нас излучил.

И куда мне от этой весны,
Что приходит, сметая снега!
И пылают восстаньем сыны,
Ослепляя собою врага.

ЛИЛИЯ 80-х

"Татарочка, пустившаяся в путь
В пятнадцать лет. Малек из-под Казани,
Вручившая свою судьбу текстилю,
Надежные мужские ищет руки".
Но в Подмосковье девушек полно.

Перебирайся вновь туда, где бабка
Арабскую прочитывает вязь.
Мою кириллицу она не понимает;
Творит на коврике молитвенном намаз.
Там, не снимая платья, входят в воду,
Стыдясь открыть полуночный живот.
Там для того, чтоб стать женой, довольно
Пройтись с мужчиной вместе по селу.

Не хочешь? Обещают здесь прописку?
Еще два года отработать надо?
Уютно в общежитии?..
Конечно,
Казань и Подмосковье не сравнить.
И ты уже чуть вспухнувшую грудь
Халатиком крест накрест прикрываешь.

ПИСЬМО СЕСТРЕ

Может я и родился, чтобы ты улыбалась почаще,
И звучащей душой наделен, как и ты,
В каждом атоме тела, в каждом дрожанье мельчайшем,
Я с тобою одно, мы – дыханье одной чистоты.

Вместе мы выбегали под звёзды во двор тополиный,
Навсегда в моём сердце это кроткое слово: сестра.
Даже если на разных планетах, мы всё же – едины.
Как волшебно играть на песке посредине двора!

А потом были зимы, сугробы и санки резные,
И походы за Томь в утопающий пойменный лес,
Мы спасали друг друга… И родные, и разные ныне
Продолжаем спасать, от земли вознося до небес.

Мы не лучше, чем предки, не хуже далёких потомков,
Всем живущим дана безначальная искра души.
Так прижмёмся, сестренка, биенье почувствуем токов…
Ну а письма, прошу тебя, все же, родная, пиши.

Когда бором бредёшь, когда лед прорубаешь пешнёю,
Когда черпаешь воду, колодец до дна осушив, –
Для меня всё равно остаёшься девчонкой смешною
В золотистых кудряшках и в сиянии доброй души.

Может я и родился, чтобы ты улыбалась почаще,
Не отец тебе, брат, и учить мне тебя ни к чему.
Тот, кто ищет себя, своё счастие, верю, обрящет,
Вот и шлю своё счастие я, добавляя его к твоему!..

       ДОЧКЕ

Твоих дней клубок
Золотой,
И любви глоток
Молодой.

Ты лети, мой свет,
Ты лети,
Может, счастья нет
Впереди.

Но и радость жить
Велика,
Разовьётся нить
На пока,

На сейчас, на вздох,
На печаль,
На простое: «Ох,
Как мне жаль!».

Твоих дней клубок
Золотой,
И любви глоток
Молодой.

Побежит клубок
За весной
На резной порог,
На родной…

* * *
       Юле Руновой

За печкой узкая кровать
Из потемневшего металла,
И латаное одеяло
Ее устало застилать.

Пора в обратную дорогу,
Автобус знает свой маршрут.
И, тихо помолившись Богу,
Ты детство оставляешь тут.

* * *
Анастасии Руновой

Жить хочу я в старинной русской стране,
Сарафан расписной очень нравится мне,
И кисель овсяной и метель за спиной,
И гонец, что приехал от князя за мной.

Мне по нраву, что знаю я все наперед,
В свой черед, что положено, произойдет,
И прекрасный узор не рассыплется вдруг,
И на помощь придет мой испытанный друг.

Жить хочу я в старинной русской стране,
Что привиделась нынче в закатной волне.


* * *

Вот фотография... окинул оком,
Перевернул и дату разобрал:
Недавний год, но как же он далеко
Куда-то закатился и пропал!

Сегодняшнее солнце вытесняет
Все множество когда-то милых дней,
И нестерпимо мне оно сияет,
Хоть звезды прожитого были горячей.

       * * *

       Затерялись в домике своём
       Рядом с храмом в звоне колокольном,
       И, пока молитвенно живём,
       Нам, болезным, вроде и не больно.

       Белый камень, чистый медный крест...
       Облачась в воскресные одежды,
       Выбрали мы лучшее из мест,
       И забыли как не жили прежде.
       * * *

       То, что было чудом так недавно,
       Стало хлебом, чистою водой,
       Троицким простором с благодарно
       Задрожавшей раннею звездой.

       Ты ее омыла добрым взглядом,
       Приютила в слабеньких руках.
       И душа очищенная рада
       Прорастать в грядущие века.

       И уже не чудо, не желанье
       Убежать от муки в свой покой.
       Просто счастье. Просто пониманье.
       Просто нам дарован путь такой.


       * * *

       Поклон печному миру, сладкой тяге,
       Травинкам шерстяным и протяным.
       Я далеко, я просто на бумаге,
       Истаявший послевоенный дым.






























       ИРОНИЧЕСКОЕ



       Внушителен, уже в летах немалых,
       Планеты этой житель коренной,
       Я мог бы оказаться в генералах,
       Но мне довольно жизни рядовой.



























КАК ПОЭТ ВАСИЛИЙ ПЕТРОВ НЕ СТАЛ ФАВОРИТОМ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ

"Петров Василий, пой, да не забудь,
Перед тобою все ж – императрица!".
А платье сшито так, как будто грудь
Пытается от пут освободиться.

Поэт запел про августейший стан,
Он видит женщину, она ему не пара,
А сам он далеко не Дон Жуан,
И не хватает в его чувствах жара.

"Волшебник ты, задумчивый пиит,
Прекрасна ода! Только сделай милость,
Вот мошка мертвая в руке моей лежит,
Так сотвори, чтоб мошка оживилась".

И плюнул он в монаршую десницу,
И тотчас потерял императрицу...
А мошка? По сей день она жива.
Но нет Петрову славы за слова.

* * *

Ещё способен я на пару слов,
Но гибну со словами я на пару,
Никем не замечаемый Петров,
Припавший к рюмке собственного дара.

И даже даром песни не берут,
Хоть тресни и живой излейся влагой.
И там и тут за плату издают,
Плати за каждый стих и за бумагу.

В любом моём движении – печать
Свободной рифмы или ассонанса,
Простое дело – исповедь начать,
А там недалеко и до романса.

Ещё прочтут, ещё споют, ещё…
Да что это! Опять в недоуменье!
И стыд сошел с моих заросших щек
С румянцем новым стихосотворенья.

* * *

От первых, нечленораздельных,
До певчих, гармоничных слов,
И далее, до сокровенных
Мелодий зреющих миров!

Покуда не исчезнет слово
В нерасчлененности любви –
Читай же Виктора Петрова
И, если можешь, – кайф лови!

ВОСПОМИАНИЕ О СЛУЖБЕ

Я себя прохожу без кивка и поклона,
Здесь ведь честь отдают не лицу, а погонам.

И, наверное, встретив себя, но другого,
Я приметил бы звезды генерала Петрова.

* * *

Всю жизнь я придавал сверхзначимость себе,
Надеясь, что в далёкой перспективе
Свершится моя магия усилий.
И вот свершилась. Что же оробел?

И почему бы нет! Ведь я – дельфийский пуп,
Вселенной центр, пульсирующий мерно.
И древо скальдов, этот вечный дуб,
Во мне растёт и высится надменно.

ЗАГАДКА

Птицы клюют: клю-клю,
Лягушки поют: ква-ква –
Клю – ква, клю – ква.

* * *

А где империя?
«Ку-ку!» -
Пропела нам двуглавая кукушка.

АДАМ И ЕВА

- Я от тебя не жду добра,
Ведь ты из моего ребра.
- Я от тебя не жду добра,
Ведь я из твоего ребра.
В БАНЕ

Банный говор от Гражданской войны
До подрезки малины,
Городьба из глупостей и практицизма,
От квадратных «новых» с маленьким пенисом
До пенсионеров, чей единственный натренированный орган,
Как совесть, не продаётся –
Все пассионарии.
Звучат имена: Врангель, Путин, Деникин, Абрамович
       И неизменный Чубайс.
Говорят все радиостанции…
       Одновременно.
Лишь в парной воцаряется единодушие,
Оханье и покряхтывание.
Ни на «аз», ни на «ять»,
Нет рядовых, нет генералов,
Нет чиновников «я – Россия!» -
Благодать.

ПОГОРЕЛОВКА
(игра в буквы слова)

Погореловки поговорки,
Поле, лога огарок, горки,
Впрок опора, лепка головки,
Волок слова, око перловки,
Рог порока, о, колер кола,
Лов галопа по веко вола,
Говор гор, пар реки, овраги,
Горе-волки и горе-раки,
Лавр и капор, перл в ореоле,
Слова креп, вера пала, горе!
Погореловка – кров, королева,
Карл, корова, окрол, кара, Ева.

ФРУКТ

Путь от цветка и до плода – везеньем
Назвать могу. И вот созрел вполне.
Меня заметили! И сделали вареньем,
О чем не ведал и в кошмарном сне.

И даже косточку мою, и ту разбили,
И душу вынули, и сняли кожуру,
И в пищу всё, чем был, употребили…
А ведь мечтал, что «весь я не умру».

* * *

Значимость в миру преувелича,
Ни во что не ставя жизнь свою,
«Гибнет гений!» - пальцем в себя тыча,
Я с утра до воскресенья пью.

Лучше бы сказать: до затемненья.
Но в надежде, что пробьётся свет,
Вывожу лучом стихотворенья
Знаменитое: «Погиб поэт…».

СОНЕТ БЕЗ ЗАКУСКИ

Поубавлю водки из бутыли,
Незаметен будет мой глоток.
Я б и целую бутыль осилил,
Только ангел устоять помог.

Искушенье постоянно в силе,
Вдруг перехлестнёт через порог!
Как я всю бутыль в себя не вылил?
Только ангел устоять помог!

Я простой и с детства знаю цену
Доброму, здоровому глотку.
Сколько выпил на своём веку!

Выпал срок, ценю я Авиценну,
Тот совет, что не идет в строку.
Много ль надо водки старику!

* * *

Шестьдесят.… Говорят, что на отдых пора,
Что рука не удержит топора и пера.
Ну, положим, топор я и так не держал,
А перо не гусиное, а от стрижа.
Я давно его в книгу судьбы заложил,
Жить и далее мне, как я ранее жил.
Начинается третий период судьбы,
И в нем нет сослагательного: если бы…

А период мой первый был до тридцати,
Ничего не достиг – и продолжил идти.
А второй мой период был также богат,
Был достигнут опять нулевой результат.
Что ж иного мне ждать, когда ясен итог:
Топора и пера удержать я не смог.

Ни тогда, ни сейчас, ни потом – никогда.
Не причем ни периоды здесь, ни года.

























СОДЕРЖАНИЕ



ГАДАНИЕ НА РУНАХ

ТРИ ПЕРВЫЕ РУНЫ
В одном из миров параллельных…
Как бы в прошлом беды не случилось…
Мои предки, мордва…
КАПИЩЕ
АНТЫ
СКАЛЬД
РЫБАК
СТРАННИК
Безмерно живы и мертвы навечно…
Без любви и желания помощи…
В покое прошлое оставь…
Проносятся тысячелетья…

       КИРША

Не жалей меня битого, грабленого…
НАШИ ДЕЯНИЯ
Да не в поле исполины…
МИХАЙЛО КАЗАРИНОВ
ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ МУРОМЦА
Я ещё казак на марше…
В гости приезжал – не было отказа…
Вишенье в орешенье…
Кабы по долам да долам…
Коль своя госпожа – недотрога…
ПЕСНЯ
ГОЛУБИНАЯ КНИГА
Не стерпеть навета невидимого…
Здравствуем на родной земле…
Смерть кому случится…
На горах моих, долах…
БЫЛИННАЯ ГЕОГРАФИЯ
ТРОПЫ ПЕРВОБЫТНОГО ОХОТНИКА

Не вразумит ни тающий Ледник…
Огромной ледяной косою…
ОХОТНИК
АРХЕОЛОГУ

СО ДНА АНТИЧНОСТИ

СТИКС
ОДИССЕЙ В РОССИИ
Надбровных дуг тугая память…
ВАРИАЦИИ
ОРФИЧЕСКОЕ
В эребальном лоне мрака…
Прекрасно Небо, мускулисто…
Вот и вкатил Сизиф свой камень…
Если безумия струны запели…
ХИРОН
ГЕММА
ТИТАН ИДАС И НИМФА МАРПЕССА
ПАСТУХ

ВОЗДУШНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Достались мне часы в наследство…
ЛЮБОВЬ
ОТЕЦ
ЛИЛИЯ 80-х
ПИСЬМО СЕСТРЕ
ДОЧКЕ
За печкой узкая кровать…
Жить хочу я в старинной русской стране…
Вот фотография… окинул оком…
Затерялся в домике своем…
То, что было чудом так недавно…
Поклон печному миру, сладкой тяге…

ИРОНИЧЕСКОЕ

КАК ПОЭТ ВАСИЛИЙ ПЕТРОВ НЕ СТАЛ ФАВОРИТОМ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ
Ещё способен я на пару слов…
От первых, нечленораздельных…
ВОСПОМИАНИЕ О СЛУЖБЕ
Всю жизнь я придавал сверхзначимость себе…
ЗАГАДКА
А где империя?..
АДАМ И ЕВА
В БАНЕ
ПОГОРЕЛОВКА
ФРУКТ
Значимость в миру преувелича…
СОНЕТ БЕЗ ЗАКУСКИ
Шестьдесят.… Говорят, что на отдых пора…



Контактный электронный адрес vinina@rambler.ru


























(ФОТО)




       Виктор Михайлович Петров родился в 1949 году в Томске. Окончил Томский государственный университет, историко-филологический факультет. Армейскую службу проходил в Заполярье. Участник археологических раскопок в Минусе, Барабе, Притомье и на Оби. Совершил пятнадцать исследовательских экспедиций по Чулыму, Чети и Кие.
Автор книги-очерка «Образы русской семьи», научно-популярных книг по Древней Руси и о русских религиозных мыслителях, историк. Поэтическое творчество представлено книгами стихов «Колчан сибирских стрел» и «Заян». Стихи публиковались в «Литературной газете», журналах «Сибирские огни», «Радуница», «Очаг», «Сельская новь», в антологиях и периодике. Член Союза писателей России.