Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Былинка

Еще один немаловажный для России вопрос: с утратой родственных связей быстрее разваливается и страна. Наш родственный круг сузился до наименьших размеров: дед, бабушка, отец, мать, внук, двоюродные братья и сестры… В основном это все.

А раньше?

В нашу речь встает всех проще, чтоб родством сердца вязать, в ряд со строгим словом «теща» удалое слово «зять». А ведь есть других-то сколько: веют древностью глухой и теплом «свекровь» и «свекор» вместе с тихою «снохой». Соотносится с доверьем и участьем неспроста слово «шурин» к слову «деверь», ибо равные места. И придуманные ловко, могут впрямь свести с ума слово дерзкое «золовка» с обольстительным «кума». И божественно и жарко отзывается в душе слово доброе «божатка», ныне редкое уже. Даже тот, кто вовсе дальний, уж чужой, был все же чтим. Привечали, называли: «Нам он будет по своим». Слово каждое светилось и в достатке, и в нужде: колесо родства катилось по глубокой борозде… Поумнев, я точно вызнал, отчего я так окреп. То родство служило в жизни для меня, что свежий хлеб. Александр Романов.

Свекор и свекровь, тесть и теща, племянник и племянница, кум и кума, дядя и тетя, сват и сватья, свояк и свояченица, зять и невестка, шурин и деверь, сноха и золовка, божат и божатка. Это твои близкие родственники.

Ну что ж, давайте вспоминать. Для этого я прибег к сайту «Культура русской речи».
Дядя и тетя – брат и сестра матери или отца. «У тетки баловень племянник, а у дяди племянница», - говорит народная мудрость.

Племянник и племянница – сын и дочь брата или сестры. Внучатыми племянниками называют внуков брата или сестры. Кстати, внучатые родственники – это любая родня в третьем колене; стали употребительными французские слова кузен и кузина, обозначающие двоюродных брата и сестру, а также любых дальних кровных родственников в одном колене;

Кум и кума – крестные родители по отношению к родителям крестника, самому крестнику и друг к другу. «Кума да кум наставят на ум», - гласит русская пословица. Иногда кумами называют себя люди, обменявшиеся нательными крестами в знак дружеской любви.

Тесть и теща – отец и мать жены;

Свекор и свекровь – родители мужа;

Сват и сватья – родители одного из супругов по отношению к родителям другого супруга. Не слишком ближнее родство – недаром в народе говорят: «Сват, не сват, а денежки не родня!»

Свояк – муж жениной сестры, а свояченица – сестра жены;

Невестка – замужняя женщина по отношению ко всем без исключения родственникам ее мужа (матери, отцу, братьям, сестрам, женам братьев и свекру;

Зять – муж дочери («Одно дитя рожденное – дочь, а другое суженое – зять); муж сестры; муж золовки;

Деверь – брат мужа, а золовка – сестра мужа. «Первая занозушка - свекор да свекровушка; другая занозушка – деверь да золовушка», - порой вздыхали молодые невестки;

Шурин – брат жены. Помните, у Высоцкого: «Послушай, Зин, не трогай шурина: какой ни есть, а все ж родня…»

Божат - крестный отец, божатка – крестная мать;

Примак – приемный зять, живущий в семье жены (раньше это было редкостью, обычно молодая жена приходила в дом мужа)

Мачеха – неродная мать; отчим – неродной отец;

Где ты силы искала, в деревне какой?! Ты меня приласкала чуть дрожащей рукой. Я глядел, как звереныш, плачем губы свело. Быстро сердцем отходишь, если смотрят тепло… В доме – белая скатерть, в доме – чистый порог. – Я сама ведь без матери поднималась, сынок!
И шепчу я упрямо, грусть свою затая: - Здравствуй, мачеха, мама, мать вторая моя! Иван Слепнев.

В день моего рожденья мне оказали честь крестный отец и шурин, дядя жены и тесть. Сидят на тесовых лавках, стаканы в правой руке. Суп лоснится бараний, сваренный на таганке. Теща моя колдует над жареным гусаком, щучьей икрой и салом, шпигованным чесноком. Под толстым слоем сметаны в тарелках сопят грибы. От розовой самогонки пот прошибает лбы. И смотрят мутные глазки ласково на меня. Хмельная и неуклюжая – все это моя родня! Поет, а частушка матерна, шутит – шутка груба. Родня моя деревенская – это моя судьба! Живущая льном и рожью, сгорбленная в спине, пулею и вошью пытанная на войне. Не вмещаются души в схемы и чертежи. Как нам, ей хочется правды и не хочется лжи. Как нам, ей бывает больно, а может, еще больней, она страдает и любит, может быть, нас сильней. Ей дано от рожденья – только паши да сей. Но полезней навоз из конюшни, чем книжник и фарисей. Вот почему я считаю, что мне оказали честь дядя жены и шурин, крестный отец и тесть. Владимир Костров

Теперь, когда вы разобрались в хитросплетениях родственных связей, будет легко разгадать и загадки, напечатанные В.И.Далем в сборнике «Пословицы русского народа»:
• Шуринов племянник как зятю родня?
       (Сын) (Дать бы ответы где-нибудь пониже –для издательства)
•
Шли по дороге две матери, две дочери да бабушка с внучкой – а сколько их всего человек?
       (Трое: бабушка, мать и дочь).
•
Шли муж с женою, брат с сестрою да кум с кумою; нашли полтора хлеба. Сколько каждому досталось?
       (По полхлеба – их трое: муж, жена и сестра жены).
•
Шли теща с зятем, муж с бабкой, бабка с внучкой да дочь с отцом. Сколько их всего было?
       (Четверо: теща, муж, жена, дочь).
•
Сын моего отца, а мне не брат – кто это?
       (Я сам)

Я никак не пойму смысла этого слова – «свекровь», не могу разобрать – кто золовка, кто деверь, кто шурин… Тихо льется мука, словно теплая белая кровь, вижу: бабушкин лоб почему-то нахмурен. Месит бабушка тесто, какие-то шепчет слова, и святая вода выливается в белую миску… А за длинным столом примостилась соседка-вдова: как всегда, по слогам поминальную пишет записку. То стрекочет сверчок, то собачий доносится лай, вспоминает вдова, как пришла похоронка на мужа, а с иконы на нас молча смотрит святой Николай, на просторах России лютует январская стужа. Здесь над белой мукою невидимый ангел летал, сердце бедных детей защищая от смерти и мрака, здесь когда-то мой дед у святого Матфея читал родословье Христа: «Авраам же роди Исаака…» Я не помню его, умер он до великой войны, знаю: бабушка Библию в старый упрятала китель. Ну, а я до сих пор все томлюсь ощущеньем вины, потому что не знала Твое родословье, Спаситель. Не могла прочитать я и собственной книги родства. Умер проклятый век – а теперь уже сделалось поздно. В палисаднике вновь шелестит молодая листва, но на лике Святителя брови сдвигаются грозно. Я в помянник пишу: Параскева, Димитрий, Иван – и коснеет рука, вспоминая о Божией каре… Тихо бабушка Марфа садится ко мне на диван. Помнишь ты, дорогая, кто Зару родил от Фамари? Светлана Кекова, Саратов

       «И СОТВОРИЛ БОГ ЧЕЛОВЕКА ПО ОБРАЗУ СВОЕМУ» (Быт.1,27)
За окном зима-не зима, но по календарю - декабрь. Я не грущу по лету, но вдруг вспомнилось, как пришлось спиливать на участке огромную красавицу березу: она росла на границе с соседом, а тот боялся, как бы ветер не повалил дерево на его дачный дом. Березе было лет тридцать, она крепко вцепилась в землю корнями, а шатер кроны стойко противостоял стихии. Красивой вымахала березка, ничего не скажешь. Но сосед продавал дом, и его опасения можно было понять.

Долго береза не хотела умирать; полная сил, не могла она понять, за что ей досталась такая участь. Но дереву не устоять против электропилы, и, сложив ветви-руки вдоль стройного тела, она легла на теплую, украшенную травкой землю. Мало ли валят деревьев? – успокаивал я себя, а сердце стучало сердито, а душа говорила: «Не дело!» Да чего уж теперь…

Она, как женщина лежала – и не девчонка, и не мать. И красоту свою держала и не желала отпускать. Она, как женщина, лежала в зеленой кофте вырезной и всех прохожих поражала немертвенною белизной. Потом, с каким-то скрытым горем, отчаясь что-нибудь понять, она затихла вдруг на взгорье и молча стала умирать. Я к ней пришел сюда под вечер. Она была уже не той… Она свои нагие плечи прикрыла кроной золотой. Увял шатер ее зеленый. А было ей немного лет. И лишь на ветке отдаленной не гас зеленой жизни свет. Василий Кулемин.

Я гляжу в окно на любимый клен, с которым успел сродниться, и мне страшно представить, что в один несчастный день жэковские пьяницы с перерывами на перекур распилят его на бревна. Но пока по утрам, когда я открываю шторы, он приветливо помахивает ветками, а когда меня долго нет дома, я чувствую, что он скучает. Скучаю и я. Боюсь даже представить вид из моего окна, если на месте крепкого клена будет торчать пень-обрубок.

Мало нам на земле несчастий…
Грущу, как по убитому в разведке,
По клену, порешенному пилой.
Раскинул он, как будто руки, ветви,
Охватывая небо над собой.
Как санитары, добрые пичуги
Вокруг него безпомощно снуют.
О, если б ваши чуял он потуги,
Он встал бы в рост, как ратники встают,
Когда сигнал атаки – против воли –
Отчаяньем рождает командир!..
Над лесом месяц бьется на приколе,
Один свидетель зла на целый мир.
Сергей Поликарпов †1988

«СМОТРИ: СВЕТ, КОТОРЫЙ В ТЕБЕ, НЕ ЕСТЬ ЛИ ТЬМА?» (Лк.11,35)
И вспомнилось, как единственный раз за лето направились с женой в лес – уговорила благоверная за грибами. Не нравится мне местный лес рядом с дачей, и ничего я с этим поделать не могу; боюсь, что теперь везде стало одинаково. Но любой лес пока еще чудо:

Тяжелы проклятия у грозы,
а вот арка радуги так легка.
Слюдяное крылышко стрекозы –
лишь на миг, а кажется – на века.

О, раздумье тихого муравья…
Он, как Гамлет, медлит в раю берез.
Уж не тот ли, главный для бытия:
быть не быть – решает сейчас вопрос?

А «не быть» - так просто: шагнет сапог
или пташка кинется из листвы.
Где-то здесь и сказочный колобок
исповедовался под носом у лисы.

Современников милых не узнаю,
улыбаюсь – встретив их на стезе –
муравью неспешному, муравью,
стрекозе пленительной, стрекозе.
Юрий Ряшенцев

Свернули от озера вглубь – и нас встречает бетонная коряга с извивающейся из нее змеей арматуры, а рядом из бывшего пионерского лагеря оглашенно орут на весь лес громкоговорители, везде грязь, мусор, пакеты, бутылки, кучки – и раздавленные, вмятые глубоко в землю грибы, все равно какие, съедобные или нет, но нога негодяя сама тянется ударить по шляпке красавца-мухомора так, что только ножка торчит. Кустики черники выдраны с корнем – будет нам нагибаться! А молодых деревьев наломано силой молодецкою! А вот у сосны бывший муравейник, ставший черным пятном костра.

Извилист путь и долог. Легко ли муравью сквозь тысячи иголок тащить одну свою? А он, упрямец, тащит ее тропой рябой и, видимо, таращит глаза перед собой. И думает, уставший под ношею своей, как скажет самый старший, мудрейший муравей: «Тащил, собой рискуя, а вот, поди ж ты, смог, хорошую какую иголку приволок». Владимир Соколов.

Если приглядеться, оставшиеся в живых мураши опять взялись за строительное дело. Ну зачем тебе, человек, поджигать муравьиный город? Ты что, получаешь удовольствие от муравьиной суеты под ногами, или тебе нравится, как они спасают свое богатство, бросаясь на верную смерть в огонь?

На черной окраине леса, в горячей угарной золе упругие – как из железа – снуют муравьи по земле. На тощих обугленных спинах, на круглых больших головах – испарина мук муравьиных, немого терпения прах. Здесь только что пламя угасло, еще не развеялся зной. В мучительный, адовый час свой снуют муравьи подо мной. Дымится поверженный дом их, личинки, соломинки, прель… Я знаю, что в их обожженных инстинктах бушует теперь. Заметив мое приближенье, они, человека узнав, в порыве священного мщенья навстречу метнулись стремглав. Западали с веток, как с неба, оравой полезли с земли. И жалили, жаля свирепо, и мстили как только могли. А я, холодеющим словом кого-то надсадно кляня, затем и склонился к ним, чтобы развеять остатки огня. Сводить не со мною бы счеты, но что я поведаю им? Безумье и разум природы питаются хлебом одним. Валентин Волков.

Поднимаю глаза вверх, на голубое небо посмотреть, а там провода протянуты вдоль и поперек, прогибаясь под тяжестью, ползут от одной огромной опоры до другой…

Никуда не уйдешь, никому не отдашь
Этих сродных с природой движений невольных.
Нет, уже не получится русский пейзаж
Без решетчатых вышек высоковольтных!
Что же вдруг мое сердце так начало жать
В этой просеке светлой при птичьем отлете?
Под электролинией жилы дрожат
Проводами в красной оплетке.
Ольга Постникова
       
Нет уж, какие тут грибы! Скорее назад, в крохотную дачную комнату, куда заглядывают любопытные сосновые веточки, выросшие этой весной, и шум Ладоги слаще любой музыки. И думаю: Господи! За что Ты нас терпишь? Ты создал прекрасную Землю, засадил ее растениями, поселил живность и создал человека – плодись и разможайся! А человек, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, изувечил ее до неузнаваемости. До каких пределов простирается Твое долготерпение, Господи? Человек вырубил леса, перегородил реки, понастроил каменные джунгли, развел немыслимое количество болезней, создал озоновые дыры, почти уничтожил животных. Теперь вот погибают дикие птицы. А погибнут птицы – нарушится вся хрупкая гармония, на которой держится человеческая жизнь.

А вы знаете, что мы засорили уже и ближний космос? Свыше 9 тысяч искусственных объектов засоряют сейчас околоземное пространство – отработавшие свое спутники, обломки ступеней ракет-носителей и другие «отходы» человеческой деятельности. Их общая масса достигла уже 5,5 тысяч тонн, сообщают исследователи НАСА. Они вращаются вокруг Земли на расстоянии 800-1000 км и пока (!) не представляют угрозы для пилотируемых полетов. Но рано или поздно нам придется убирать и космический мусор…

И вдруг я представил, какой невероятно прекрасной была бы Земля, если бы на ней не было людей! Это только мы думаем, что мы венец творения. Да прожила бы голубая планета без нас до тех пор, пока на ней не появились бы люди, умеющие ценить добро красоты, созданной Творцом. Ну а у живности и без человека хватает забот по выживанию, но железных крючков в червяке и свинцовых дробин из кустов не будет точно. Да все к тому идет, и слава Богу!

Быть пророком не хочется в наши смутные дни: чем мрачнее пророчества, тем вернее они. Иван Стремяков, СПб

Улитка
В саду, где старая калитка скрывает выемку ручья, живет садовая улитка. Большая. Умная. Ничья. Не прогибаясь твердой спинкой, не размышляя о судьбе, она питается травинкой и дом свой носит на себе. Не зная времени иного и годы исчисляя днем, улитка тоже слышит Бога, хотя не ведает о Нем. Но раскрывает на рассвете в сухом безветренном углу роскошной мантии соцветье навстречу Отчему теплу. Пусть потешаются над нею за то, что медленный ходок. Но царств египетских древнее ее античный завиток. Кичась своим познаньем нищим, терзаясь тем, что не везет, мы все-то вечной славы ищем. А слава – вот она: ползет! И через песни «Илиады», толпу героев и побед прошел ее шероховатый и слизисто-пурпурный след. Юрий Беличенко.