Саитбаталова и Андреева

Алиса Саитбаталова

Звезды прибиты

Звезды прибиты неладно, неправильно
В синюю муть.
Жизнь – это бой, где главное правило –
Выбрать свой путь.

Тенью ступает по древнему городу
Бедный Пилат.
Жизнь – это бой, победитель которого
Будет распят.

Дождь требует

Дождь требует беспрекословной тишины.
Отдачи полной и повиновенья.
Путь к бегству пресекается мгновенно –
Как медной сетью – каплями воды.

Дождь требует молчанья, забытья.
Голов склоненных, глаз полузакрытых.
Замерших рук в движениях забытых,
Застигнутых явлением дождя.

Пульс учащен. Мир поглотила дрожь.
И сознавая значимость момента,
Я выхожу из-под слепого тента
И с наслажденьем принимаю дождь.

В память об Апреле

Солнце светит особенно ярко после дождя.
Небо кажется слишком синим после войны.
Все бы так, только дни моего молодого вождя,
Дни Апреля, судя по вздохам его, сочтены.

Вот и все: бездорожье небес и еще один май,
Легкомысленный солнечный бог, но ему не понять,
Как нам трудно достался зеленый безоблачный рай,
Как нам долго и страшно пришлось за него воевать.

Как колол наши лица горячий, безжалостный снег.
Как дурманила и слепила его белизна.
Но апрельское солнце блестело как оберег,
И бездомной дворнягой лизала ладони весна.

До свиданья, Апрель, победитель, отважный вожак!
Дождь омыл твои раны, а небо запомнило лик…
Снова будет война, и тогда мы поднимем твой флаг,
Чтобы после уже не снимать его ни на миг.

Песня о ласточке. О. Уайлду

Я сплету для тебя ветер,
Самый белый и легкий ветер.
Я сплету для тебя ветер
И укрою тебя.
Моя Ласточка, бедная птица,
У ботфорт Счастливого Принца
Согревает тело твое
шум дождя.

Я разошью над тобой небо,
Алостью звезд – небо.
Я разошью над тобой небо
И расстелю над тобой.
Под палящим египетским солнцем
Завтра стая твоя пронесется.
Ее встретит радужный мир.
Чужой и немой.

Я нарисую тебе осень,
Черным и желтым – осень.
Я нарисую тебе осень,
Ты о ней вспоминай.
На плече Бессмертного Принца
Ты уснешь, и тебе приснится
Бесподобная вечность, а в ней –
белый рай…

Надпись на стене. Джалиль.

«Я не боюсь ни тебя, ни твоих шагов,
Сулящих скорую гибель любому из нас.
Ты властен над телом моим и бряцаньем оков,
Овивших тело мое, как железный атлас.

Сдави мою шею петлей, грудь штыком рассеки!
Рассмейся в лицо мне, на сердце прицел наводя!
…Но дети твои будут слушать наши стихи.
И, слушая, будут рыдать, проклиная тебя».

Засыпая

(белые беглые строчки)

Строки бегут, царапая желтую книгу…
Ловлю на ходу их, как бабочек быстрых, ладонью…
На место цепляю, они улыбаются сонно,
И улетают, шурша и устало подмигивая.

«Куда вы? – шепчу им, – Ведь только еще середина! »
Они отвечают медленно, длинно, шершаво:
«Мы строчки всего лишь, нам можно… Да вот в чем все дело,
Что дело-то вовсе не в нас, не в каких-то там строчках.

Все дело-то вовсе не в нас, не в какой-то там книге…
И даже не в том, что в ней было заложено Магом.
И даже не в том, что сто тысяч людей было с нею,
А самое главное в том, что ты в нее вложишь.

А самое главное то, что ты сделаешь с нею.
Выдумаешь, воплотишь!» - кричат мне вдогонку.

А передо мною раскрыты пустые страницы,
И только я господин и творец над ними.

Рождественскому

Я люблю стихи сильные!
До хрипоты кричащие!
Опаленные солнцем,
Выжженные под корень!
Как мечи – раскаленные,
Могучие, рожденные в горячке!
Такие, от каждой строки которых –
Больно…


Андреева Валентина

я опять больной

я опять больной. впрочем, не хочу
до поры патрон подводить к виску.
только что-то здесь моему плечу
не дают огня твоих бледных скул.

я устал любить и устал сбегать,
принуждать других к одному из двух.
я хочу уйти и тебя опять
пеленать в тепло обожженных рук.

а я был таков и таков теперь.
но у-с-т-а-л. и взмах твоего крыла
не причина жить. я иду за дверь,
где висит весна на колоколах.

еще чуть-чуть

еще чуть-чуть. и хохотом колес
я поперхнусь и вырвусь на дорогу.
я оглушенный выстрелами пес,
и я бегу рычать в свою берлогу

и, как это бывает по ночам,
сквозь духоту июньского разгара
я чувствую, что надо отвечать
последним крикам сонного радара

я от собачьих выдохся бегов
и дома буду преданней и тише,
но не смогу уснуть из-за того,
кто босиком печатает по крыше

я принимаю хмель смертельных мук
и лихорадку загнанных агоний
но улыбаюсь. только потому,
что убежал от бешенной погони

я слышу, как не спится прочим псам,
но я сегодня ласково-безвреден
и в голове стихают голоса,
а за окном все – ветер, ветер, ветер.

V

на срезе оконном наш воздух непрочен,
раздавлен под болью весеннего крепа.
растянутым взмахом зачеркнуты строчки,
где имя твое только повод для неба.

рассвет, задыхаясь в густом наважденьи,
не выдержит ангелов бледную стаю
и залпом плеснет наши слабые тени
в асфальт, зараженный расцвеченным маем.

а улицы бредят, и мчатся трамваи
в отравленных пятнах рассветных пощечин,
но мы удержаться не успеваем,
и небо не медлит, и воздух непрочен.

ты

и можно гасить свет,
и нужно топить плот,
но не оставлять след
по небу идя брод.

а в каждой весне – Бог,
и в каждом году – век
и снится опять – Блок,
и теплый его снег.

в прихожей моей – тишь,
но рвется к двери – гвалт
и снова течет с крыш
твой вечно сырой март

сегодня рассвет – миг,
и липнет к рукам дым,
и снова в душе – стих,
и в каждом стихе – ты.

в неясном

он неустанно всматривался ей в лицо,
пока его глаза не прочитали,
что тень от абажура – колесо
взлетела нимбом над ее чертами

и к фонарям рванулись мотыльки,
и в крови сонно заструился морфий,
а он ловил полет ее руки
и взгляд ее божественно-аморфный

он всматривался ей в лицо. скорей! воды!
он бредил. и от комнаты осталось:
лишь призрачный голубоватый дым
и скул ее чахоточная алость

волнами всколыхнулся гобелен,
в его сознаньи всплыл квадрат оконный,
а он все падал в непроглядный плен
какой-то наркотической мадонны.

здесь

здесь снова рвутся провода,
и в грязном небе – кони, кони!
а ими сбитая звезда
летит на узкий подоконник

и улиц призрачная кривь,
сквозь день просвечивая ночью,
срывает вдавленности ив
с необъяснимо-теплой почвы

здесь свет его непобедим,
но он уйдет, врезаясь в кресла,
через расшатанность гардин,
за рыбьи ряби занавесок

а вид из мутного окна
разрезан, робок и неровен,
здесь остается: он, она,
черты локтей и кони! кони!

взмахнуть крылом

взмахнуть крылом, коснувшись твоей щеки,
не просыпаясь и целясь на перелет.
антенна встанет – перечеркнУтый киль,
наотмашь вдруг по шторам небес хлестнет.

меж строк дождем апострофы в темноте,
возможно, там будешь и ты. один.
на свет, теряя крылья, не пролететь,
но делать нечего. утро. рука. летим.

и мимо нас пускает усталый звук
рассвет, забыв отсыревший сквер,
где воздух сжат под тяжестью мутных букв –
весна. и это значит – наверх. наверх.