Майкель...

- Задуй свечу мой старый друг!
- Он не придет. Я чую сердцем.
- Задвинь щеколду старой дверцы.
- Пускай умчится вспять недуг,
- Что насыщает душу перцем,
- И растворится лживый круг.

- Не плачь мой преданный слуга,
- Мы не достойны сих мучений,
- Ему была я увлеченьем,
- Теперь сгорая от стыда,
- Пьяна - жестоким я прозреньем,
- Но лишь сама тому вина.

- Не стоит тратить горьких слез,
- Как золото их соль в душе.
- И не позволю я в цене,
- Пасть гордости моей - от грез,
- В которых нас травил Рене!
- Что сжало сердце от заноз.

- Приляг же друг мой. Сладких снов!
- И не томись ты чувством боли,
- Я все стерплю на лоне воли.
- Страданье – участь лишь, врагов!
- Мы избежим подобной доли.
Тревожный стук, застал врасплох.

- «Вот видите мадам! Я верил!»
Завыл слуга, бросаясь к двери.

- Откроем же ему скорей!
- Не стоит нам гневить мёсье,
- Иначе я умру в тоске!
- От ожиданья вновь недели,
- Его явления ко мне.

- Войдите сударь! Вы к Рене?

- О… нет мадам! Увы… к тебе.

- К тебе?.. Извольте! Мы на "ты"?
- Прошу мёсье вас объясниться!

- А что вы…важная царица?
- Или богиня сей земли?

- Я просто человек. Как вы!
- Теперь извольте извиниться
- И объяснить же все сейчас…
- Что привело вас в поздний час?
- Ко мне несчастной. Вам не спиться?

- Оставьте колкость для слуги!
- Прочтите это! Прояснится,
- От правды, мне не уклониться,
- Зачем тревожу вас в ночи.
- Вам радость будет - только сниться.
- Здесь, от загадки сей, ключи.

Пугливою рукой, она берет конверт,
Вскрывает, молча, опускаясь в кресло,
И с первых строк в душе - ей стало тесно,
От пьяных букв несущих некий бред.

«С любовью искреннею к вам, моя Вивьен,
Прошу простить, мой мерзкий шаг, что рвет мне душу,
Я полон горечи, печали. Я разрушен,
Но уповаю лишь на вашу доброту.
Меня презренного, господь давно б забрал,
Не будь я пьяницей, распутником, транжирой,
Но наслаждался я при всём любовной лирой,
Твоей души и сердцем - что украл.
Но непростителен поступок мой - ни в этом,
Ведь ты знакома с моей страстью грязных игр,
И что в азарте я слепой безумный тигр,
Прошу прости меня, что я не стал поэтом.
Я гнусный тип, пройдоха, дебошир!
Но ты покорно, преданно любила,
Ждала и мучила себя, как свята - дива,
А я продал тебя за пару рваных лир.
У ног твоих с позором бы валялся,
И пусть меня забили бы камнями,
Но жизнь моя затянута ремнями,
Моих долгов - чьим я рабом остался.
Любимая Вивьен! Все это правда,
Что в пьянстве я всю совесть проиграл,
Прости же мне, что так безбожно врал
Но ждет меня жестокая расплата
- За то, что душу дьяволу продал ».

Злосчастный желтый лист, скользнул из рук
Оставив завывать от боли сердце,
Ее покорный взгляд пронесся к дверце,
И опустился в ноги к богу - мук.
С улыбочкой ехидной, гость возрос,
И словно жадный лев пустился к жертве,
Но позабыв совсем о встречном ветре,
Наткнулся на негаданный вопрос.

- Как можно? Вы же друг ему!


- Мадам! Извольте! Но какая дружба?
- Ведь он в бескрайнем у меня долгу.
- Поэтому, в рабыни - вас приму.
- Где деньги, там одна лишь служба,
- Доверьтесь прелесть - слову моему,
- За кротость я достойно награжу.

И пошлый смех залил его лицо окраской,
А пьяные от жажды власти - очи,
Заплыли в предвкушенье сладкой ночи.
И руки затряслись его с опаской,
Впиваясь в плечи ей, что было мочи
Пыхтя и задыхаясь страстью вязкой.

От боли, содрогнувшись и чуть слышно,
От спазм и от нехватки воздуха в груди,
Произнесла Вивьен все так же неподвижно
- Простите сударь, вы должны уйти,
- Поскольку рабство нынче не престижно
- Оставьте шанс мне в выборе пути,

Не получив ответных страстных чувств,
Отпрянув с видом дикого шакала,
И стиснув зубы просочил с накалом,
Пытаясь усмирить вулкан безумств,
Который рвался из его начала.
Он был разгневан правдой ее уст.

- Тогда вы можете покинуть этот дом,
- И жить на улице средь нищеты парижской.
- Ваш муж оставил вас с дырявой миской.
- И уберите ваш вальяжный тон.
- От взлета до паденья слишком близко,
- И вашим кровом, может стать притон.

- Как смеете? – Показывать свой нрав…
И тут же замолчав, без чувств упала,
Но в забытье недолго пролежала,
Придя в себя, знакомый лик узнав
Следы пощечины, рукой прижав,
Она с досады горько зарыдала.

- «Мадам! Не плачьте! Как мне вам помочь?
- Я даже защитить вас не сумею,
- Я только лишь прислуживать умею.
- А господин – нахальный вышел прочь!
- А я, так искренне за вас душой болею»

Старик склонился над рукой хозяйки,
Шершавой мордой, поводил в ладони,
И выпустив зевок душившей боли,
Прилег к ногам всей преданностью лайки,
Чтоб разделить печаль хозяйской доли.

- Ну что ты нежный, мой надежный друг,
- Пусть гнусный тип ушел злорадно,
- Пусть жизнь несносна и досадна,
- Я брошена любимым в адский круг,
- Но верю, все пройдет и безвозвратно.
- Со смехом буду вспоминать я свой испуг.

- Теперь поспи, забыв о гнете бремя.
- Ты слишком стар. И сердце береги,
- А я обдумаю дальнейшие шаги.
- Не стоит попусту терять жемчужин время,
- Вернется дьявол собирать свои долги.
- Нам нужно избежать попыток змея
- Загнать меня в железные силки.


Пес спал. Был слышен только сапа звук,
Вивьен в мучениях ответ искала,
В ее года, она еще не знала,
Как избежать грядущих пленных мук.

Лишь двадцать отроду,
А жизнь как умерла.
В ее роду проклятия наследий,
Несли с собою череду трагедий,
В которых очутилась и она.

Отец погиб, потом и мать ушла,
Оставшись в одиночестве на свете,
Ее судьба на сломанной карете,
К Рене в объятья прямо привезла.

«Была зима и ледяной настил,
Нередко укрывал собой дороги,
А улицы трущоб ее - убогих
Холодный мрак той ночью замостил.

И пассажиры, молча в нудной тряске,
Смакуя, влагу воздуха ноздрями,
От каждой кочки, в такт, стуча зубами
Во сне глубоком, ехали в коляске.
Но сильный стук и ржанье лошадей,
Заставили людей в момент проснуться,
И в криках от испуга захлебнуться,
И вспомнить бранью честных матерей.

Карета завалилась резко в бок,
Застав врасплох заблудших в сонном царстве,
Где погрузив беспомощных в мытарстве,*
Скомкала всех в один большой комок.
От груза тяжести Вивьен стонала,
Зажатая в тески телами сильных,
Своих попутчиков – мужчин массивных,
Спасенья из-под них, в слезах, искала.

Но у нетрезвых туш, рассудка мало,
Лениво в темноте нащупав выход,
Наружу выползали очень лихо,
Спасая свою шкуру, как попало.
Лежащая на дне пустой коляски,
Не в силах шевельнуться или крикнуть,
Вивьен смогла чуть слышно всхлипнуть,
И погрузить во тьме, от боли, глазки.

Но проходивший мимо человек
Услышав ее жалобные стоны,
Рванул к коляске, растолкав пижонов,
И поднял на руках Вивьен наверх.
Беспомощное тело малой дивы,
Задело сердце чуткого героя,
И от блаженного ее теперь покоя,
Он испытал отцовских чувств порывы.

Очнувшись, миг спустя в чужой квартире,
Окутав взором обстановки праздность,
Как свет в окне ей улыбнулась ясность,
Душа запела вновь в цветочной лире.
И лежа в тишине она дивилась,
Что ей знакомо этих стен убранство,
Но так жило в ее лета дворянство,
К которому, она не относилась.

Скорее виделся ей с детства сладкий сон,
Где очертанье интерьера походило,
Что сердце детское в мечтанья уносило,
На прелесть яви, чем кишит сей дом.
Теперь Вивьен в свои двенадцать лет,
От трепетанья радости дрожала,
В руках судьбы своей, доверчиво лежала,
Молясь, что сон, пророческий оставит след.

Шуршание шагов. Она застыла.
От напряжения испуг к глазам подкрался.
Когда спаситель на пороге показался,
Вдруг темнота сознанье замостила.
Лишь силуэт сквозь пелену прозренья,
Ей померещился довольно милый,
Но не найдя в себе очнуться - силы,
Спустилась в недра полного забвенья.

Почти неделю бедная страдала,
И от ушибов на девичьем теле,
Разводы синие сходили еле, еле,
И с болью в голове она лежала.
Служанка старая вокруг скакала,
Заботливо леча ее микстурой,
Не утомляя сильно процедурой,
Примочек травяных - что помогало.

Вот так Вивьен попала в дом к Карреру,
Почти поэта, молодого стихотворца,
Довольно видного небедного питомца,
Из римской гавани прибывшего в Нантерру.

За непокорный нрав, отверженный семьёй,
Он числился в рядах парижской знати,
Где состоял на службе в местной рати.
Но вскоре выгнан был за пьянство на покой.

А сердце девичье признанием кипело,
Рене, стал для нее прекрасным богом,
Он обладал, красивым нежным слогом,
Стихи, слагая ловко и умело.
Карерра привязался не на шутку,
К девчушке - черноглазой парижанке,
С точенною березовой осанкой,
И полюбил еще тогда, малютку.

И в честь выздоровления, с любовью,
Он подарил Вивьен щеночка – лайки,
С забавной, но красивой кличкой Майкель,
Со знатной и дворянской кровью.

Из нищеты, он вывел ее в свет,
Раскрыв границы всей беспечной жизни,
Но заводя в потемки лживой призмы,
Он наводил ее на ложный след.

Она ж в слепую доверяла лишь Рене,
Вручая свою жизнь в его ладони,
И свято веря, в то, что не уронит,
Он ее сердце, как в прекрасном сне.


А годы шли, меняя жизни краски,
И то, что раньше было белым светом,
Теперь сливалось с темно серым цветом,
Что затмевало свежесть ее сказки.

Уже пять лет - Вивьен жена Каррера,
Не зная лучше за свою любовь наград,
Но замечая его нежных чувств утрат,
Она, смиряясь, от любви к нему болела.



Карреру ж надоел несвежий сад,
И он кутил покуда жизнь гудела,
Не зная дурости своей предела,
Вокруг себя все, превращая в ад.

Вивьен неделями ждала святого мужа,
Но пыл разврата он смирить не мог,
И тек в груди ее досады сок,
Когда с Рене была очередная муза.

Игорный дом, бордели и друзья,
Затмили разум мнимого поэта,
Он потерялся в лабиринте света,
Ушел в забвенье от иного бытия.

И только пес, был предан лишь Вивьен,
Он был отрадой, другом и опорой.
В ее ж глазах, от правды сей суровой,
Томилась горечь. А в сердце скорби плен.

И сколько раз бедняжка-пес бесился,
Что прародитель был его собакой,
И что бредет по жизни он зевакой,
И то, что человеком не родился.
И глядя на Вивьен с тоской тягучей,
Презреньем от бессилия давился,
И словно уж подле нее он вился,
Беспомощно скуля с печалью жгучей».


Но в этот раз он чувствовал опасность,
И долго Майкель вел борьбу со сном,
Усталость век сдержать не смог и он,
Затмила темноту - иллюзий яркость.

Тем временем Вивьен тихонько встала,
Накинула на плечи расписную шаль,
Спустила на опухшие глаза вуаль,
И вышла за порог, вздохнув, устало.

От темноты кололо ей глаза,
Пусты в ночи бульвары и проулки,
И лишь в ее душе позывы гулки,
А сердцем овладела мерзлота.
Она спешила запереть врата,
Своей по праву личной воли,
Чтоб избежать смертельной доли,
Остаться в лапах лютого врага.

Вивьен бежала слепо, без оглядки,
Как одержимая трагичной ролью,
Покончить с нетерпимой болью
Сбивая в кровь босые пятки,

Она почти была уже у цели,
Когда от шороха очнулся пес,
Вскочил и чуть Рене не снес,
Что на ногах держался еле.

- Ах! дикий сумасбродный пес!
- Ты что ослеп на самом деле?
- Иль бес в твоем завелся теле?
Но заметался тот всерьез.
«Чего он мечется? Что рыщет?
Обнюхал все, скребется в дверь,
Теперь скулит как лютый зверь».
Но Майкель ничего не слышит.
Пес чувствует Вивьен в беде,
С разбегу прыгает в окно,
И разбивая в нем стекло,
Ныряет в сгусток темноты,
Оставив крови лишь следы.

Рене, от шока протрезвел,
Кричит Вивьен, что было сил,
Но тишина, как у могил,
На слух давила. Он бледнел.
Потоком мыслей мозг гудел,
Он на полу увидел лист,
И опустился молча вниз,
От строк коварных он прозрел.


- О боже, Вот погибель ей!
- О, милая моя Вивьен!
Взмолился он. Встает с колен.
«Но где искать ее теперь?»
- Ах! ты презренный, лживый друг!
- Как ты посмел писать такое.
- Ее же сердце мне родное,
- Все остальное грязь и блуд.

А пес бежал, учуяв запах,
Своей Вивьен. Летя по ветру,
Впиваясь взглядом в силуэты,
И опоздать томился страхом.
Перед глазами Сены гладь,
Окутана ночной прохладой,
Что стало для него преградой,
Не смог он запах удержать.
Завыл он горько, что есть сил,
В надежде, что она услышит,
Оглядываясь, громко дышит,
Весь белый свет ему не мил.

И плача, морду опустив на лапы,
С отчаяньем уставился он в воду,
Готовясь сердцем к худшему исходу,
Скуля, терзаясь чувством виноватым.
Уже готовясь от тоски пойти ко дну
Как в тусклом свете от зажженной лампы,
В реке заметил очертанье шляпы,
И взгляд тревожный бросил он к мосту.

Вивьен держалась за перила и молила,
Лишь о прощении у господа святого,
За путь, что не нашла она другого,
И за любовь, что веру в ней убила.
И мучаясь от боли безутешной,
От жалости в душе ее скребущей,
Услышав вой собачий - сердце рвущий,
Вдруг сорвалась и в омут полетела,
Но зацепить рука перил успела.

Держась за ниточку спасенья жизни,
Вися над смертью, что ее встречает,
Вивьен карабкаясь от боли изнывает,
А Майкель с ревем мчится и мечтает,
Спасти ее от глупой, грешной мысли.
Но вот он рядом. И со стоном впился,
В ее уставшую от напряженья руку,
Но все попытки тщетны. Только муку,
Он причинял, держа в зубах ее запястье,
От этого он еще больше злился.

Она смотрела на него печальным взглядом,
Улыбкою прощалась с близким другом,
Его глаза пропитаны испугом,
А слезы горя омывают сердце ядом.
Скользнула кисть Вивьен из пасти пса,
И скрылось тело, потревожив воду,
Где обрело извечную свободу,
В объятьях Сены на покоях дна.

Майкель не думая, ныряет следом,
В надежде отыскать свою хозяйку,
Но участь та же постигает лайку,
Скрывает Сена пса под мокрым пледом.

Рене, бежав стремглав на лай собаки,
Настигнул с опозданьем нужной цели,
Он опустился перед Сеной на колени,
И зарыдал, зовя Вивьен и Майкель.
- За что судьба ты жизни их убила,
- И принесла ты мне страданий тучи,
- Как жить теперь мне с болью жгучей
- Невинность душ грехом ты погубила.

В ответ судьба с ухмылкой проронила:
- Не я, а слепота твоя Вивьен убила,
- За праздной жизнью не заметна сердцу боль,
- Как не заметен враг, что сыпал соль,
- В ее груди, что по любви твоей скорбела.
- Твоя душа все эти годы ложью пела,
- Средь подлой сущности твоих друзей,
- Которые стремились в душу к ней,
- В надежде получить во власть и тело,
- Но честь ее была превыше грозных чар,
- На подхалимство их она, смеясь, смотрела,
- Не знать ей было, что бесчестью нет предела
- Поэтому попала, в сей кошмар.

- Ступай! Ты предал самое святое,
- Им все равно. Ты ж обречен на горе,
- И нет молитв, чтоб грех твой замолить,
- Теперь не сможешь ты себя простить,
- А жизнь длина и тускла у изгоя!
Германия 05.06.08