Эффект Воплева

ПОЭМА- ДИАЛОГ

Стойбатовцам призыва 60-тых годов
       
       

СУДЬЯ


– Хо-хо ! Привет, душа родная ! –
воскликнул некто, прыгая в траншею.
Я от испуга « карандаш » роняю ;
вблизи гость оказался более страшнее.

– Пот прошибает от закона лома ?
Жалеешь : не родился эфиопом ?
А мне вот нравится быть охламоном !
Давай знакомиться : я – Сашка Воплев.
С тобой нас бы на обложечку романа
« Зима тревоги нашей » ( Джон Стейнбек ).
Вчера ты кэпу дал понюхать ароматный ! –
добить хотелось, едва стерпел.
Наивны как целки наши офицерики ;
инсценировку « провокации » твою я раскусил :
ткнуть мордою в дерьмо, но с благородной целью, –
косой твой дециметр не жалеет сил.
Как далеки они от нашей жизни !
А ведь всего-то : « трукой рупашка отевался » . . .
Как лямку бурлаки мы тянем жилы !
Душа народа, ё-моё, ведь я читал твоё :
« Гуляет Толпий, а мы – долбим :
лень и апатию – гони лопатою ! »
Читал, думал : в разнос деревня, –
Зело как рифмы хороши, пиявки !
Как адресат и литконсультант ? Ком отделенья ?

– Изрёк : « Твои штаны – мне – плавки ! »
Индюком возбухал гениальный сачок,
однако, третий день смущённо ковыряется :
вчера Касьян был злой, как чёрт, –
сегодня смиренно насиживает яйца . . .
       
– Такова волшебная сила искусства !
Даже старшина : « А стихи Маяковского знаешь ?! »
Он мне веру, сволочь, распял Иисусом
и кляпом в рот, подлюга, сунул знамя !
А шеи кронштейн чувствует вес . . .
Вон, Тихоняв – помешанный в бушлате – сисястая сука !
Он чувак, Мария, весь из сала, свинья весь.
21-й палец в горло ему сунь-ка !

Ты почему один-то колупаешь, друга Сань ?
Ведь даже солнышко на всех не угодит :
не удивишь людей – не детский сад,–
здоровье береги. Хорош кодыкс ?
И очень трудненько жить без футляра ;
спрятать ночью хочется звон свой,
но плюхается в тину сердца цинизма лярва ;
до слёз обидно – гибнут экстравёсны.
В твоей фамилии, Лисицын, – нечто китайское ;
в борьбе за членство в ООН мы докорчим
словами о народном представительстве мы докидаемся
и попу одноглазую с трибуны нам покажет кормчий.

– Народ там будет, и в это верю.

– Пока он будет – погрязнем в блуде, –
вонючий хвост той не оттяпнешь дверью.

– Зло временно : народ там будет.

– Больше цинизма, чтоб чувувекам нравиться !
Карьеру я начал с постройки туалета :
божественная головушка романтики
лопатой-гильотиной отхряпана, Антуанетта.
На военном объекте я был комсоргом :
не переделал, жаль, российское родное быдло.
« Нюхай, чем твои шутки пахнут ! » – сказал Мишель Косому . . .
Я тоже – ангел, – я был им !
Язык мой бился в колоколе рта . . .
Чуть по головке умной не схлопотал я банкой –
хац ! – стёкла звякнули – стена. ( Я ночью у неё рыдал . . . )
Не выдержал идейности моей, козёл, – фуй ! – бляха.
Был фраерок у нас с кликухою : « Ой, мамочка ! »
списали : кряхтел всё, пропади он пропадом ;
он ложкою ишачил : намолачивал нормальненько,
с лопатой – исходил колючим проводом . . .
А бывший завбазой : пузо – пузырь акулы !
Сейчас без паспорта и не узнать, что он Василий :
торчком скулы,
глаза ввалились.
Как идеален был я год назад :
не человек – « Блокнот агитатора » !
Ну а какой сейчас и выразить нельзя
и на лопате – прошлого себя – уж отгитарил я . . .
Мы сложим кубики в картину – коммунизм, –
но как нам душу человека переделать ?
Я думаю, что веры все попахивает онанизм . . .
В моральном совершенстве мы дошли к милейшему пределу.

– Нет, вера в коммунизм пропитана, сэр, кровью !
И запах пота для меня – нежнейший аромат !
Порою заставляет жизнь : рубцами, по-коровьи . . .
Не отредактируешь её великолепнейший роман !

К чему души и знаний широта ? –
по трамплину носа – летит кулак !
Я для майора – шарлатан,
а для друзей – дурак !
Раз : на ужин роты – накрывать столы,
а я в наряде оказался лишним
и у дверей столовки штаб-майор стоит :
он – тормознул, я – подкатил к нему поближе ;
в экстазе ненависти я облучал его, –
его взбесило несказанно ! – я не боялся.
Моя мама была не Евой, а Ягой . . .
« Ты – шарлатан ! Кругом ! Бегом ! »
Бежал в смеху по яйца.
Витает над местечком Ню дух непокорный.
Читал ты про денёк Ванюши-дурачины ?
Не ? Жаль. Пашешь ты, как папа Карло,
а платят ставку-мини как Буратино.
Раз кончилась солярка на ПЭС . . .
Наковырялись за день – как прикажешь ?
Кто добровольцем ?
Я одеваться ( раз комсорг ) полез . . .
И километра полтора катили бочку :
сукой буду – не забуду я её по гроб !
На бочку накручивали весеннюю слякоть –
дерьмо зимы ; ломая горб грёб, –
амбалов допинг, Вечный Салага.
Шутом орал : « Здоровьишко – на бочку ! »,
которая в мешке ночи, как фишка потлото.
Ни в гор. кишку, ни в арм. Нас вербовал наборщик.
Парниши вопрошали : « Голодный аль блатной ? »
Мне в душу писали и ждали изо рта как суслика, –
смиренье выскочит с замученной улыбкой.
Спектакль : верёвками распяв как Иисусика, –
а испытавши приземлили как сопли липкого.
Мой корень-корешок, как чучело я страшен в гневе.
Я душу растоптал на « Боевом листке »!
О, многое сгорит в отчаянья огне!
Жаль не было тебя : уж год ни с кем . . .
Патроны желудей под дубом – для свиньи ;
порода дерева познания добра и зла?
В казарме дам почитать стихи свои :
мои стихи – моей души зола.
О, дубаря кидаю! – кеттым к костру:
там – волки, как говорит козёл Сэргевнин.
Сие всё смефуёчки, я острю,
но всё-таки запомни : страшен в гневе.

       

НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ

( из тетради стихов А. Воплева )

НА НАРАХ

Вот и всё.
       И конец всему.
Голова гола, как лупа.
Потерял чуву, потерял семью –
глупо.
Как же так ?
       На нарах распят.
В окне – паутина решётки.
Я матерюсь в ярусов пять –
шёпотом.
А повестка –
       могильная плита,
на которой – моя фамилия.
Я сегодня всю ночь плутал,
милая.
Часто мама говорила мне :
« Ну что ты стонешь, скамлетина ? »
Мне можно, мне позволяет размер
скелетика.
След шины – отпечатком колоса.
Фонари – обсосанные карамельки.
Я голосистая находка « Голоса
Америки » ?
Рот заключён
       в морщины-скобки.
Я сегодня в могильной тиши
очень спокойный веду раскопки
души.
 
МАРЬИН ПУП

Мне не забыть карантин,
как поцелуй губ :
дурость окоротил,
Марьин пуп.

Строевым на плац
сыпят подошвы хруп . . .
Ветер – сучий плач,
Марьин пуп.

А на мне шинель
Длинная, как тулуп :
я уже посинел,
Марьин пуп !

Ветер, как в бескунак,
рвусь из дрожи пут,
сопли жму в кулак,
Марьин пуп.

Вот возьму и слягу, –
обледенелый труп –
на ! – закаляй салагу,
Марьин пуп.

Знаю : солнце брызнет,
зазеленеет луг :
ты лучшая школа жизни,
Марьин пуп !

А раз я сюда попал,
то надо пощупать тут ;
что у вас ниже пупа,
Марьин пуп.

Я вам опус пел,
как молитву поп . . .
В общем, я опупел,
Марьин пуп.

ЭХ, МАМБО-МАМБУРАК!

Сдираю одеяло,
словно кожу.
Рота продирала
сонную рожу.

( Всё равно спать не стоит, –
в сон врывается : « Подъём ! ! ! »
И под утренней звездою
на зарядку мы пойдём :
раз,
два,
три, –
топали :
разотри сопли ! )

Мороз – хоть плачь,
а прёшь на плац.
Нога натёрта.
В санчасть ? На чёрта !

Пустой карман.
Цветок репродуктора :
аромат команд,
как всё продумано !

НЕ СРАВНЕННЫЕ
       СРАВНЕНИЯ

Я знаю : никто не ждёт,
а может, – это и лучше ?
Что ж, утоплюсь, – я ж идиот ! –
в собственной слёз луже.
Если тоска трясиной затянет
и на душе, как в казарме душно :
страх размажет память о Тане
стихами слезинок дюжину.
Ты прислушайся к печали-дождю, –
я жду :
как небо – звёзд,
как горе – слёз,
как влюблённый – девушку
и как внучка – дедушку,
как женщина – ребёнка,
а море – речонка,
как старатель – самородок,
словно мальчик – самолётик,
как принц – корону,
а мужик – корову,
как казаха – домбра,
а комсорг – добра,
словно зуб – коронку,
а ведро – колонку,
как тепла – палатка,
а сержант – порядка,
словно листья – стебель,
а сапёр – « дембель ».

ЗИМА ТРЕВОГИ

Я верил : эта зима сама с ума . . .
И я оскалив шеренгу зубов редких,
коровой взревев полузарезанной,
нацепив на жбан корону табуретки
молодой, интересный,
полезу со стоек сдирать
синие чулки – панели . . .
( Не верю, чтоб в такую страсть
вы мне не поверили. )
На ракообразном пути в бытовку
из пола выдавлю 100 грамм гвоздей,
пошарю потерянную политподковку . . .
« Светить – всегда !
Светить – везде ! »
подфарником под глазом !
А если клякса на листе,
листок считают грязным ?
Плафоны – девичьи груди.
Плафоны – женские платья.
Заклинаю : будет !
Умоляю : не пылайте !
Ха-ха !
Меня, проходящего сквозь стены, –
к стенке не поставить !
А душа, как засушенное растение
на 108-ой странице устава.
 
Мальчики, выручайте,
урода нашей страны !
. . . Синей слезой сполз выключатель
по красной щеке стены . . .
Разве я это снесу ?
Разрешите слизать слезу . . .

       * * *
Я злость удушу в стихах.
Я грусть утоплю во снах.
Я буду весел : « Ха ! »
Я буду восторжен : « Ах ! »

И вот, однажды, когда
я получу наряд ;
я глухо скажу : « Да. »
А прошепчу : « Ад. »

Знаю : разные мы
и каждый неповторим.
Я выколю слово « МИР »,
чтобы читали : « РИМ ».

И вспомнив с тоскою мать
и ждущих меня дам, –
заберусь на . . . этажный мат.
и сброшусь . . .
Что дальше там ?

       * * *
Я верил вам, люди !
Я хотел вам, люди, добра.
А вы – не люди, вы – хрен на блюде !
И ваша Ева – из его ребра !

ПРОХОДЯЩАЯ МИМО

А лицо – сапожною щёткой,
я зубами от холода щёлкаю.
Мне любить её, краснощёкую,
но я солдат.

Чёрт знает, на что похоже :
я ведь в общем-то же такой же ;
послушаешь – мороз по коже . . .
Не хочу из мухи дуть слона,
но вижу : у возбуждённых слизью
смачно каплет слюна и нечто погуще – снизу . . .
Каждое грязное слово
тянет меня ко рвоте :
« Ну куда вы влезли снова :
вы мне трусики порвёте ! »

Стынет в жилах кровь,
в сапогах мокро ;
мне бы тёплый кров . . .

Но хоть криком кричи
и хоть рыком рычи,
а клепаешь киркой кирпичи . . .

ДОРОГА ЖИЗНИ

Помню : ночь . . . Помню : один . . .
Помню : шёл по шоссе . . .
Помню вальса щемящий мотив,
мне было грустно совсем.
Может, жизнь моя – дешёвый фарс ?
Торопливо целуя дорогу жизни,
с глазами воспалённых фар
мимо мчаться машины . . .
Я чувствую подошвою тепло –
это тлеет след неандертальца . . .
А дорога моя – медленный поток –
остывая к вечности тянется.

Я хотел быть скорой, дежурной,
чтобы первым на помощь являться.
Я пришёл в это царство законов джунглей
всех удивлять и всему удивляться !

Мне бы быть шикарней Радж Капура,
а не самым жалким из мужчин !
Может, кто-то в морге расшифрует
иероглифы моих морщин. . .

       ПИСЬМА БРАТУ

       1
. . . В шесть часов подъём, завтрак,
работа до полшестого, а там, каких-то
полчаса свободного за которое надо
успеть : помыться, побриться и
комсомольское собрание провести.
( Радуйся, старик, твоё пророчество
сбылось ; вот уже месяц как я комсорг ! )
« Боевой листок » с редактором выпускаем,
обычно, ночью. Кроме этого : и с соседом
поспорить, и Маяковского почитать. А здесь,
оказывается, чертовски здорово ! Правда,
ещё всякой дряни до чёрта, но ничего,
зато есть с кем подраться. К юбилею
готовлю пятнадцать кандидатов в члены
ВЛКСМ. Вчера выпустил анкету с вопросами
( результат – в следующем.) Прислали
« Поэтический словарь ». Кстати :
заработал наряд, подробности стихами :

ПЕРВЫЙ НАРЯД

Трах-тах ! – гремят сапоги –
проверка ! – может солгать ?
Мои сапоги – о боги ! – погиб . . .
« По-дъём, товарищ солдат ! »
( Младший сержант, кончай хайлать !
Первый наряд. Эх, дери меня чёрт !
« И только на рваный халат
скупая слеза течёт . . . )

Морщинистый пола лоб
в угрях шляпок гвоздей . . .
Впился глазами как клоп :
ведро и тряпка в воде . . .
       
И понеслось :
шаркаю сеткой
вместе с соседом :
ррр-раз, ррр-раз –
скребём грязь !
Слезой давись,
но твой девиз :
тряси конечности
до бесконечности !
Минуты, как капли пота . . .
Храпом казарма дразнится . . .
Спать сейчас или работать
большая ведь, парни, разница.

       2

. . . Результаты анкетного опроса.
На вопрос о цели большинство ответило,
что желает быть теми же, что и до
призыва. В каком историческом событии
ты хотел участвовать ? Большинство
ответило : во второй мировой войне.
Любимые писатели : Лермонтов, Есенин и т.д.
Что тебе в чертах современников беспокоит ?
Ответы : безыдейность,
идеализация полового разврата, пьянство,
хамство. С кем из когда-либо живших на
Земле людей ты хотел бы встретиться?
Ответы: Пушкин, Ленин, Сталин, Миклухо-Маклай,
Зорге. Если бы у тебя оказалось неограниченное
количество денег, то что бы ты стал с ним
делать ? Ответы : благотворительные цели,
питьё всю жизнь, путешествия . . .
Будущая жена представляется : жизнерадостная,
преданная, красивая, человек большой души.
И на вопрос : счастлив ты ? – все ответили : да.
Вывод : несмотря на моральное убожество
некоторых, всё-таки, положительного в парнях
больше, чем дряни, но это положительное
находится в них в каком-то эмбрионом
состоянии и моя цель : развить хорошие,
чистые начала в этих парнях.

       * * *
 По жизни пройду, как по лезвию бритвы ;
 ничего, что с мамой, с папой рос . . .
 Не по мне, чтоб остались от этой битвы
 пустые гильзы рюмок и папирос.

       3


. . . Сегодня нам читал лекцию о вреде
алкоголя очень хороший капитан. После
этого выступали желающие, в числе первых я.
Я устроил маленький эксперимент в форме
спектакля, изобразив из себя испорченного
Западом молодого человека. Естественно,
на меня (и по-делом ) посыпались упрёки в
том, что я начитался буржуазных классиков и
т.д. Мои « нападки » часть роты поддержала,
а мой союзник – капитан, к сожалению, не усёк момент.
А вот какой « Боевой листок » выпустил я не так давно :
Замкомвзвода вот уже месяц находится на иждивенстве
третьего отде – ления, поскольку это уже порядком
надоело, мы ему предложили следующее :

Гуляет Толпий,
а мы – долбим :
лень и апатию
гони лопатою !

На другой день бригада работала в полном составе.
Однако, диалога и весьма бурного избежать не
удалось. Цитирую : « Кто кого сгрёб, тот того
и в гроб ; я задницу хочу подтереть твоей биографией ! »
В том же листке была и самокритика :

На разводе Лисицын как маленький, –
качается в строю, как маятник.
Здесь не « Развод по-итальянски », –
отставить пляски !

       4

. . . Дела мои любовные плохи. Не дай бог тебе
испытать неразделённость чувств, но ещё
страшнее – прожить без любви. Чтобы как-то
избавиться от боли написал недавно стихи,
правда, они меня не очень удовлетворяют,
но я успокаиваю себя : мол, это – заготовка :


СТАРАЯ СКАЗКА


Я из анекдота блатной дракон
с одесского фраера мордой . . .
Я наверно, сдохну дураком, –
разновидностью самой модной.
Наплюю на свои труды,
потихоньку начну глупеть . . .

Я бы сбил поганку трубы !
Я бы нарвал фонарей букет !
И связкой гранат цементный склад
я швырнул бы в тучу, что страшнее танка !
Только пусть звёзды тебе искрят !
Валя. Галинка. Танька.
Я бы вертолёт – грохочущую алебарду –
на вешалку луны – ужасом средневековья !
Я бы бурю, как последнюю падлу,
пригвоздил ! – опоры ЛЭП – лучшие копья.
Я бы ковровой дорожкою Млечный Путь
постелил для прогулок твоих !
И пусть все счастливы будут, пусть
торжествует Царство Любви Двоих !
Я бы финкой прожектора ночь распорол,
чтобы кровью хлестал рассвет,
если б : «Любишь ? – Люблю ! » – был наш пароль
неразгаданный, хоть веди на расстрел.
Из дымящихся головень осенних дорог
распалил бы я пожарище лета,
если б ты ждала и когда далёк . . .
Вера. Анка. Лена.
Я б грохотал в цистерну бубен
браслетами гусениц звеня . . .
       
Но этого ничего не будет,
потому что ты не любишь меня
и не веришь сказке,
в которой дубовый дракон
влюбился в капроновую куклу.


       5

. . . Разнообразие работ потрясающее.
В строительном деле я под конец буду
кое в чём разбираться. Читай стихи :

ГЕОСЪЕМКА

Меня с моей тропы
жизнь выгнала в три шеи . . .
И всё же, – шурф долбить
не то же, что копать траншею.
Сбылась моя мечта :
я осень счастлив был !
И слово дикое « ништяк »
на геосъёмке полюбил.
Ништяк ! – когда как чёрт
я ковыряюсь в глине
и пот в глаза течёт,
и рожа, будто в гриме.
Когда вот так пахал я –
себя я уважал.
Лопаты опахалом
прекрасно освежал.
Варюсь в котле шурфа,
всё как в романе.
( Ещё не знает, Шурик,
как жизнь ломает. )
Приправою летят в котёл :
засохший клёна лист,
клочок газеты на котором
пророчит журналист :
что ранняя профориентация
значительно для нас полезней
всех поисков себя. Пытается
найти симптомы той болезни . . .
Болезни возрастной не струшу,
её я перенёс.
Ловлю влетающую стружку,
по-видимому – берёзы.
Ловлю перо какой-то птицы
и от бутылки пробку.
И ветер, наконец притихший,
закатывает проволоку.
Моё призванье, ты откуда ?
О, вдохновенье, славься !
И выбросив щелчком окурок, –
Врубаюсь в сланцы.
Ништяк ! Как хорошо !
Шармант а ля !
А на фуфайке карандашом
отчаянье : Галя . . .

Но я был счастлив, как сопляк,
весь в идеалах . . .
Ползли облака, словно земля
натягивала одеяло . . .



       
       6

. . . Кое-что о моих отношениях с бригадой.
Вкалываю от души. На сюсюканья вроде :
« Тебе больше других надо ? » – отвечаю :
« Я хочу со спокойной совестью есть мою
пайку хлеба ». Устаю диким образом и в
результате недавно сорвался. Было так.
Наш взвод был в наряде на кухне : чистили
картошку до самого утра, вместе с дневной
сменой – это, считай, четырнадцать часов
непрерывной работы. Ребята валились с ног
и только я, как помешанный, поочерёдно
со всеми ( нас было девять человек )
таскал шелуху от этой полуторатонной кучи
картофеля и под – бадривал ( не без успеха!).
Ну и конечно, надорвался. Работать на стройке
стал хуже. Бригада среагировала по-своему :
сачок, мол. Авто – ритет мой пошатнулся.
Ах, этот бетон ! Носилки измотали в конец.
Тащу, а руки не держат, истошно ору :
« Не могу, сука ! ». Парни наконец поняли
в чём дело и, вроде, всё встало на свои места.
Хотели да – же сделать бригадиром, но
бригадиром назначают, а не выбирают.
       
       7

. . . Я знаю, что я прав. Но этого мало.
Надо ещё уметь доказать свою правду, ту
правду жизни, которую я ещё, может, не до
конца осознал, но которую считаю единственно
истинной. Пишу тебе вот эти строки, а за
спиной гитарист-« старичок » :
« И только : пыль, пыль, пыль из-под
шагающих сапог и некогда солдату отдохнуть.»

       * * *
Еле-еле семеня,
волочусь на семинар . . .
Топаю на семинар я,
думаю : семинария . . .
Но советов семена
сеет семинар.
Требует от меня
действий семинар.


Я действую и сдаваться не собираюсь. Союзников
маловато, да и те не очень активны.
Секретарь роты – карьерист. Многие считают,
что я выпендриваюсь перед командованием,
стремлюсь получить партбилет ; много всяких
реакций. Недавно в припадке отчаянья написал
в « Боевом листке » такие вот рассуждения :
В чём причина малоэффективности работы нашей
комсомольской группы ? Может, не прав комсорг
в своём стремлении разбудить в ва - ших душах
всё то чистое, что успело покрыться плесенью
обывательской формулы : личный покой – прежде
всего. Если так, то он распятый на кресте
мерзостей действительности под ваши
благожелательные сюсюкания в конце концов взвоет :

       * * *
На всём у нас грязи мазки –
не могу я спокойно сопеть ! –
бросим, товарищи, мусолить мозги
союзу и самим себе.

Может, я гость не прошенный
и моё для вас – чушь несуразная ?
Какие вы, парни, хорошие
и какие вы, парни, грязные !

« Спокойствие – душевная подлость. » Я не верю
в пресловутую депо-литизацию и деидеологизацию.
Недостатки и трудности не должны пугать нас,
ибо как сказал Евтушенко :
 
Я знаю – сложна эпоха
и трудно в ней разобраться.
Но если в ней что-то плохо,
то надо не прятаться – драться !

Вечером был фильм « Как закалялась сталь » ;
как-то стыдно стало за своё нытьё, ведь им
было в тысячу раз труднее. Травить хлюпика
в себе – вот мой девиз ! Пусть меня жизнь
превратит в стенд для испытания, но я отсюда,
не цистерну злобы увезу, а книгу открытий себя
и других. Я уверен : с благоговением буду
вспоминать это время.
       
       8

. . . Человека – всего как есть – ненавидеть
нельзя, нужно ненавидеть плохое в нём. Дела
мои идут вполне нормально. Ударник труда и
пропагандист книги. Меня готовят в качестве
замены отслужившего секретаря роты. Положение
( роль ) моё можно оценить хотя бы кличками :
« Политик », « Коммунист », « Журналист »,
« Маяковский ». Кстати, появился в моей жизни
некто Воплев, человек, которого жизнь
( плохое в жизни ) обломала капитально.
Не друг он мне, но и не враг, – жаль мне его.
Да и – разнополюсные притягиваются. В начале
моей службы столкнулись мы и он так сказать,
на живом примере ( на себе ) хотел показать
мне чем-кем я стану через некоторое время.
Сейчас он в командировке. Вернётся – не
миновать дискуссий. Сложность ещё в том,
что он старше меня, читал и видел больше.
Короче, тёртый калач, он я, как говорится,
« буду посмотреть ». Поэт он, да только поёт
с надрывом, читал я его исповедь – отчаянье
сплошное . . . Конечно дряни всякой и здесь
до чёрта. Иногда, в припадке бешенства,
хотелось бы кое-кому набить морду, да жаль
не амбалом родился ! А может, и хорошо,
что не амбал ? Один из главных « тезисов »
Воплева гласит, что он не против того,
чтобы работать « как папа Карло, до потери
пульса, не зная выходных, жрать бурду и
« кирзу », « кидать дубаря», – короче –
переносить все тяготы и лишения солдатской
службы », но что он «все-ми фибрами души
против переделки его в рабочую скотину,
в безропот-ного робота ». Это не игра,
браток, это роковое заблуждение. К чему
такой взгляд приведёт, одному богу ведомо . . .

       9

. . . Эх, братан, сколько бы я сейчас тебе
прочитал великолепных (чужих ) стихов !
Потрясающее впечатление произвела на меня
книга Роберта Рождественского «Сын веры» и
его поэма «До твоего прихода», поэма Евгения
Евтушенко « Коррида », сказочно прекрасны
строки : « Севилья серьгами сорит, сорит
сиренью и по сирени сеньорит несёт к арене. »
Открыл для себя гениального грека Янниса Рицоса,
но кумир, как и прежде, – Маяковский. Скольким
людям я открыл глаза на певца революции только
одной поэмой « Облако в штанах » ! Меня поразило,
что многие не любят стихи лишь потому, что не
нашлось в своё время человека способного эти стихи
хорошо прочитать. Есенина, правда, все понимают,
но я не поклонник его гения ; мне сила нужна,
слабостей и своих хватает. После чужих чудес
стыдно свои поэзы предлагать, но почитай ( свежее ).

МОКРЫЕ СТИХИ

Кончена работа. На душе спокойно.
Капитан-красавец тут как тут.
В гнёздышке балкона
пташечка балдеет,
а сапёры грязные бредут.
Впереди дорога. На сапёров трассу,
словно слёзы дождик моросит.
Встретится « земеля »
рявкну : « Здрасте ! »
Покурить оставит
прошепчу : « Мерси. »
С виду я, как тряпка. С виду я поникший.
Но в душе я, братцы, как бычок здоров.
Вместо мускул – книжки –
верите парнишки ? –
записные книжки для стихов.
Захочу, сегодня, одеяло скинув,
кану в самоволку, словно в водоём,
надурив замкома ;
к милой, незнакомой
и, конечно, встречу их вдвоём.
Встану поперёк я. И взглянувши гордо ;
вы же знаете, что я не мягкотел :
« Ты послушай, морда,
адресочек морга
ты, дешёвый фраер, захотел ?

Дембель неизбежен. Про любовь далдоня,
только бы хватило огненной воды, –
с пташечкою вместе,
в гнёздышке балкона,
станем мы сапёров разводить.

ДЕНЬ АНГЕЛА

 – Милый, милый, смешной и дюралевый !
Я несказанно рад, что ты живой !
Закончил я своё по мукам ралли,
как Вол. Говаривал : « Раздирает рот зево-о-о . . .»
Да, кстати, анекдотец – люкс ! – замри.
( Потом за встречу « сучочек » тринкен . . . )
Секи : вошёл мужик : « Здорово ! вот и мы . . .
А сколько нас ? Нас много : я и триппер. »
Брезгливо сбросим с души намордник,
мы – абитуриенты лагеря мордовского !
По фунфырю раздавим, чтоб ручоночи не мёрзли
и спровоцируем день ангела В. Маяковского.
Славьте меня ! Я великая нищета !
Я на всём, что сделано, клею : хило !
Волос не хватает сколько я насчитал
сволочей. Вот так-то, Саса, сын Михуила !
Я мало пакостил и то не подлецово.
Уважаемые потомки, не трогайте авторучками дерьмо !
Моего жития эпиграф :
« Я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам,
я слов безжалостный транжир и мот ! »
Единственное равенство : все подохнем.
Я в это стадо сытых и свиней
может, из будущего подослан
красивейший из сыновей ! »
Я даже, встретился однажды с ним во сне :
в концлагере двора он у забора плакал ;
на шее воловьей : два лишая-печати в волосне . . .
Не выскочить из быта – высоковата планка.

 – А мне вот снилось : на улице толпа ;
взахлёб, хмелея, я читал В. Маяковского.
Усталый он стоял, язык его тупел, –
точило книги подарил ( своё ! ) купив в киоске.
Приятелей своих теряю я фатально,
но друг до гробовой доски – В. Маяковский !
И если пошлости ты не успеешь перекрыть фонтанчик,
то сверху, как плевки, – мещанства ржанье конское.

 – И в наши времена « унутрипоэтической » дистрофии,
эх, воскресить его бы, да съедят с дерьмом !
При нашей идеологической сверхстрогости,
святая простота поэтов попахивает тюрьмой.
Перестраховщики людей за дураков считают,
говно дерьмом заменят ( своё редакторское лучше пахнет ).
Как зубы, строчки выбивают . . . Но – ничто не тайно.
(« По приказу товарища Троцкого » – бах и нет !
« По кремлю бы бомбами метал : долой ! »
За такое к какой же стенке ставят ? )
Наградами заткнут хайло, коль деловой . . .
Но есть надёжней метод, не первый, дай бог, – последний, славный . . .
И глупо восклицает Евг. Евтуш. У Братской ГЭС :
мол, « Маяковского в 37-ом представить не могу » . . .
Псы НКВД страшнее достоевских бесов :
тогда б горлан вкусил и боль и немоту !
А власть – любая – любит задолизов.
И сволочи плодятся без признаков стыда.
У нас, конечно, выборность сверху до низу ;
за ленинской дорогой в коммунизм разбойники следят . . .
Страшней потери веры – нет потери,
для настоящего мужчины она важней, чем бёдра.
Ты в зоопарке трепетал пред клеткою пантеры ?
Теперь представь её в толпе зевак свободной.
Свят-свят ! Благословенно, чёрт возьми его самоубийство !
Не слышал версию блатнейшую : причина – сифилис ?!
Мещане не прощают : он – залупился !
И блюдца глаз его жемчужины плевочков сыпались.
О, любят ангелов падение в дерьмо !
( Гагарин . . . Как бешеные суки понеслися слухи . . . )
Особо темпераментным я бы в горло термо –
метр, с головкой мокрою, пусть пососут и поостынут, шлюхи.
Её величество Пошлятину не свергнуть власть.
Людской цинизм страшней любого культа.
А дрессировщики нас языком вилять :
кухарку управлять пытают – куль-то !
И сочная волна искусства – пшик ! – испарилась,
а там, глядишь, и клапанок прикроют . . .
Восторжествует тот незыблемейший принцип :
история всегда писалась кровью.
Культ личности мы начали оправдывать . . .
Видал ты « Тёркина на том свете » ? На этом не увидишь.
Как в ножны – в задницу – язык загоним и порядочек,
усохнут головы опять в головки винтиков.
Свободные опасны, а рабы надёжней.
Вот лакировка : предвидел он, что будет Власов.
Цыган-отец лупил сынка авансом, – анекдот балдёжный.
Спокойно не могу смотреть на это ****ство !
Жаль, памятника жертвам не поставили . . .
И адвокат-ишак вопит, что культ его – огнём –
пожар войны остановил, – пожарник, что ли, Сталин ?
Но больно пахнет человечьим мясом, ё-моё !
А наше поколенье хлебанёт из унитазища истории . . .

 – И ты, наверно, будешь в нём искать жемчужину ?

 – В очках не видишь ? – лозунги-то, поистёрлись :
и Ваньке-дураку – есть, были, будут – чуждыми.
Мы чавовечиков хотим поднять с карачек, –
они опять встать на четыре косточки стремятся . . .
Велик же будет тот, кто объяснит характер
аполитичности людской, как несчастливое 13.

 – Шурок Лисеевич, ты порешь хреноту !
И в жизни смысла нет никакого разве ?
Народ в политике ценил и ценит прямоту.
Эх, дал бы интервью тебе, Степан свет-Тимофеич Разин !
Как драка пьяная страшна борьба за власть :
37-ой не повторить – отрезан гангренозный.
Как девица обмануто-покинутая ты заявляешь :
сломали не хребет, без целки жить, чай, можно ?

 – Мы на карачках к коммунизму не дойдём,
пока трудом нас превращают в обезьянов.
Я буром пру, понтуюсь, – я из недотёп ;
не верю я торговцам будущим, – система без изъяна ?
За явное – желаемое, нас – за дураков ;
картину жизни я б собрал мозаикой – из анекдотов.
Чуть не по курсу – ты уже врагом,
предатель – в лучшем, в худшем – идиотом.
Послушай-ка, один товарищ в одном колхозе :
« Одна нога, пока, – в социализме, – нёс горячку, –
стоит другая – в коммунизме. » А старичок вопросик :
« И долго нам стоять-то, в раскорячку ? »

 – Уж лучше в раскорячку, чем большой скачок.

 – Не уверен – не обгоняй ! А то : догоним ! перегоним !
Иван-дурак гнать самогон лишь не сачок !

 – На четырёх мослах, а спотыкаются и кони.
Тебе вот : выроди, – скажи : нашёл.
Так без труда нам хапнуть хотца !
В России не горбатясь не живут, Сашок,
а существуют. Вот так-то, не пыли, пехота.

 – Всякий думающий – везде – преступен
и на таких – по тысяче – в климаксе апатии.
Пришёл старик : « Я партюю вступил » – А старая :
 «Ты сроду ступишь: вчарась – в говно, а сёдни – в партю ! »

 – Да у тебя, дрюх, недержание словес,
Так реагирует гадюшник на пачечку дрожжей
и ты, мой серенький, да жаль, не соловей ;
своим вулканом держишь ты в капмандраже.
Может и про Ленина расскажешь анекдот ?

 – Ху-ху ! В российском бардаке про гения найдётся.

 – М-да, пошлости всесильной не поборол никто,
даже Чапай Василь Иваныч, так-то, тёзка ?

 – Опасно перетряхивать-то старое ;
не этим бы мозги ( и зарубежные ) нам опылять.
В народе говорят : « Меньше б срал на Сталина,
больше б – на поля ! »

 – Напрасно Сталина из мавзолея выносили ?

 – За боженьку отнятого нам не простят.
Хотелось – жертвам – памятник – всех тех насилий.
Не трогать мёртвых ! – истина проста.
Но мне пьяного не забыть майора
с рукою изувеченной – НКВД гадала.

 – Не жертва культа, может, спекулянт матёрый,
что тонко чует дефицит на звон кандальный ?

 – На той руке я как на Библии поклялся,
чтоб тихий ужас нам не натворили курвы !
Что твари вытворяли за спиною класса ?!
Архицинизм ! – прикнокали – героем воскресили Кирова.

 – Пугать детей культёю культа – глупо,
не вечно же в рыданьях надрываться ?
Не ползай по истории рачком-с и с лупой !
А щепки не летят у тех, кто не рубил дрова-то . . .

 – Ты указуешь хитрый путь обхода :
грехи прикрыв отсветом – будущим – мечтами.
Необходимость познанная : помалкивать, – свобода ?
Тесней сплотим ряды ! – в автобусе мы что ли ?
История Земли в орнаменте костей.
Кто виноват : в Москву чуть не допятились ?

 – Патриотизмом кости прорастают. А ты из тех
коллекционеров черепов. Я верю в партию.

 – Слава – партии ! Слова – народу.
Поля сражений – костями удобрять.

 – Мне кажется : плюёшься ты нарочно.
Иль на тебя не падал свет советского добра ?

 – Эт, раньше – были большевики, таперя – кому-нисты.
Единодушие людей, кирюха, неестественно.

 – Ты, кореш, неестественно говнистый ;
естественно продукту этому в тебе и тесненько.
Безбрежные свобода или власть – ужасны :
мы захлебнёмся в необузданной стихии.

 – Ковчег ты будущий : газетный и журнальный, –
не страшен вал девятый ? Всплывёшь как кал, ты – хитрый.

 – Мы осенили мир в справедливость верою.
Движенью – всякому – мешающих несметно.
Рассудит жизнь : кто Пётр Первый, кто – пёс последний,
но имя, с которым шли на смерть – бессмертно !
И будет : спор о свободе бесконечен . . .
Такой день ангела не выдумал бы Маяковский,
того гляди – друг друга покалечим.

 – Согласен, не из-за страстей микробных
ты представляешь Маяковского в стройбате.
Увидишь : я напортачил перевод его поэмы.
Собрать бы всех, да прочитать ребятам,
а после – на тебя взглянуть, военнопленный.
Пошли в казарму – там – бумажный тигр.
Понюхаешь, чем пахнет моё « Облако ».
Допрыгаюсь, – плохие кончики у взрослых игр . . .
А после побазарим о моём моральном облике.
« Облака » плывут, « Облака »
в тихий край плывут, – в Колыму . . .
С Маяковским нам адвокат
и амнистия ни к чему !

ОБЛАКО В ГАЛИФЕ
       Поэма-диалог
       Стройбатовцам призыва 60-тых годов

Заткните уши!
Сейчас трёхпалым свистом
вас, в дыму газетки на алтаре дивана,
буду ублажать вонючей портянки свитком –
свободный, как муха, взахлёб издеваясь.

Мой язык не запутать седым волосом!
Я раздавленный бессилия бараньим весом,
роту ошарашив «куска» голосом,
понтую корявый, с кликухой Профессор.

Сытые!
Вы, как ребус, смакуете шикарный обед,
а дистрофик – озираясь, давясь! – любое срубает.
Но в сердце своё, зверея от боли обид,
как я сможете впиться зубами?

Открываю курсы,
такса: пачка «Монте Кристо».
Вот пантомима: «Интелесные удовольствия» -
это кухарка тухляком перелистывает
нормы суточного довольствия.

Хотите –
буду от гречки дикий?
И как кэп, меняя тона –
хотите –
бесподобнейшей дикцией
продекламирую вам «Облако в штанах»?

Да, мой глаз не под танки нацелен,
но пусть никем стройбат не забудется;
где дефективными были офицеры,
а солдат обзывали – мобутовцы.


       1

Бальзачен этот, почти райский,
фонтан мочи.

«Три – вне очереди!
Сачкануть – не надейся!»

Это болью было.

«Даю три часа!
Что?
Молчи!»

Как в нокауте:
восемь,
девять,
десять…

А я слинял в сумерек муть,
свалил из казармы
«зекадрист» бешеный.

В сутулую спину, как лошади ржут
капэпэшники.

Как на «перо» напорюсь на истину.
Всё кончится хорошо,
если всё хорошо кончится.
Что может хотеться мне, нищему?
А нищему многое хочется!
Ведь для тела не важно,
что оно не познало любимой,
когда любовь не усыпишь, не спрячешь –
Боже!

Ночью на меня обрушится тоски лавина –
о ней последний сон молю! –
чтоб не проснуться больше.

Вернул инстинкт.
В иконе окна – лико мученика;
я – в умывальнике.
Смешной, я не знал, что любовь –
одна
и подарил её Тане, принадлежавшую Вальке.
Да и зачем любовь для ублюдочной плоти?-
любимая ждёт не меня, а чуда, как принца.
И наивна ей – как скакалка!-
моей ревности плётка.
Да и память давно письмом любви пылиться.

Замочу, студент!
Проклятые родники!
Эх, жаль – инструмент убогий! –
я бы сбацал романс, мои родненькие:
«Обрызган грязью генеральной уборки…»

Потины на лбишке жалком –
хреновым венком рабу.
В ушах ревели бетономешалки
дурдома РБУ.

Самородок из выродков!-
будет кровавым твой, молящий пощады,
рот.
Вижу:
«сережа» смурной с кровати
сполз, как торчок.
И вот,-
как в шахматах: «е-2» -
обрезом впёр буркалов пули…
Потом – он и «зелёные» два -
меня
кодлой
били!

Рухнуло сознанье в прорубь кошмара:
крысы!-
с лычками,
без лычек,
многие!-
грызут меня!
Мама! – ноги!- больно!- ноги!

А за день до этого: на червонец,
на «червяка» наказали;
я из Дины-нормировщицы
еле выдернул
зрачков моих дюбели…

Утром – двери хряснули!-
и даже стёкла казармы
от страха кидали дубаря.

«Дневальный!
Где, ****ь, дневальный?!
Эй, Профессор, проверю – пойдём!

Херово харил умывальник!»

Что ж,- не привыкать:
каркай…
чай, ничаво…
Полюбуйся: я, сачок, пашу, как папа Карло
на Берию до потери пульса!

Ты помнишь?-
духарился:
«Внешность!
Полы!
Грязь!» -
я юмор усёк:
ты – туалетная принадлежность,
которую проще украсть!
Купи?- я не е.. дочь миллионера!

Моё честное слово о полке фигове,
кляпом заткнёт ваша кликушья бздительность!
Кощунство!-
на месте туалета, который выгорел,-
у нас скульптура Воина-освободителя!

Борзеешь?
«Мало ещё перед строем
хлюпика, ****ь, наказали!»
Спиши слова:
тёмную устрою,
как Хиросима Нагасаки!

Эй!
Господа!
Вы****ки
званий,
парадов,
колодок,-
а самый красивый
видели
клык мой,
когда
я
капитально голоден?!

И на проверке:
«Я!» - для меня – мало,-
Язык раздирает клык упрямо!..
А, Алёш!
Что говоришь?
Телеграмма?!

(Мама!
Твой сын, как на карнавале!
Маман!-
Я готовлю побег… в детство!
Не говори милым Коле и Ване,
что лучше б мне не стоило родиться.

Твой первенец
живёт остротами одними,
которые выплёвывает исцарапанным ртом он
и которым завидуют,
как сапёрам с обходными,
из этого публичного дома.

Как «старички» встречали?
Запахло жареным:
«Салажат пригнали!»
«Копчёные!»
«Ха-ха! Это – в рай ворота!»
«Шухнём «колёсами»?!»
«Друга, капни пожарным:
На корню гибнет валюта!»
«Я – сам…»
«На кого ты бочку чефира выкатил?»
«Не загремишь?»
«Видали всяких…»
«Эй, на шухере!- «земеля» выскочил?»
«Зацапали! – не выскочишь из присяги!»

Как ты постарела…
Мне пора,- посадят на «губу»!
У них – совесть?!
Там – членский взнос вырос!
Отец!
Пить не могу.
Говоришь: колонию такую б не вынес?
Прощайте!)

Мне здесь суждено сгореть.
Ну, а если что – им напишет друг…
Я хочу себя как можно скорей
бросить на колья голосующих рук!

Дырагие чучеловеки!
Квартирные люди,
вы,
как пожарные лошади, спите дурно:
это я – вонючим шакалом вою!
Плюйте!-
плевками тушите
души моей урну!


       2

Славик мой,-
я хотел свободным жить.
Я все, всем что видел, вопрошаю:
кому это нужно?

Никогда,
никому вот так не хочу служить!
Ха-ха! – служба!-
это – в стройбате служба?

Я в начале не верил;
что избранным – стройбат
и безоружье –
не только плата за прошлые пакости.
Но когда понюхал –
я, как блатной, спросил у ребят:
«Вы что сосёте?-
вы же селёдкой пахните!»

И пока варганят,
своей подлости не понимая,
из идей и идеалов
человечины варево,-
голодная рота брезгливится глухонемая
и ей – по фене ботать,-
не слыша, не разговаривая.
Патриотизма великие поэмы –
рукомойниками стали многим!
А проза жизни бьёт коленом
в пах, подламывая жизнь, как ноги.

Полковая сволочь провиант пёрла.
Меня бесила скотская покорность рот
и я выхаркнул вставшие поперёк горла:
«Плохо кормишь, ****ый в рот!»

Ст-на не пускал роту к дверям.
Надо было пугнуть ножом!
Знайте:
мне нечего терять –
я ничего не нашёл!

Думал:
злобы опустив забрала,
они, ограбленные, будут карать!

А рота рванулась и заорала:
«У-у-ррр, урки! – похряли жрать!!!

За что платите потные рублики!-
спрашиваю вас не шутя.
Но русских слов мародёрят трупики
и как в шалмане кайфуют:
«пидарас»
да никарно-деловое
«ништяк».

Я костлявый и солёный,
как вобла,-
метал икрою соленые космы;
как воспеть стыдобищи воплями:
коммунизм,
любовь
и полёты в космос?

А мимо, в столовку,
ротные сотни:
работяги,
«союзники»,
«крестьяне».

Проститутки!
Остановитесь!
Вы «вафлю» сосёте,
а с вас за питание,
как с амбалов тянут!

Вам, плечистым в коленках,
други,
надо не шлёпать, смирившись будто,-
эти пособия к законам джунглей
надо спалить пожаром бунта!

«Макарона» что ли просить:
«Помогите мне!»?
Клянчить отпуск,
от работ освобожденье?
Ваших монологов
не слышно на митинге,
здесь,-
где главное: план и деньги.

И нет мне дела до вражьих ракет,
когда я плевки вылизываю на паркете!
Я понял:
портянка в моём прахаре
человечней, чем инструкция в пакете!

Я,
карифаннейший,
честное слово,
и вне конкуренции мировой паренёчек,
гарантирую:
сальное пятно съестного
больше, чем сделаю я –
единственный переводчик!
Слушайте!
Мне бы лучше шастать по бабам,
да нужен член не на раз посикать…
Хорошо бы: длинную, как шлагбаум
и худую, как мотоцикл…

Мы – каторжане,
колупающие копейки,
где ложь и власть изъязвили приказы,-
мы чище апрельской капели,
но нас боятся они
страшнее проказы!

Плевать, что нет у поэтов Союза
продававших себя, как мы,
по расценкам терпимости!
Я знаю:
в опасный переплёт суюся,
но мои герои –
не из высосанной сырости.

И кто отомстит за того,
который повесился?
За тех, кого отчаяние загнало в дисбат?
Конечно,-
это пустяки в сравнении с вечностью;
если человек человеку – волк, товарищ и брат.

А этих недоносков училищ, микробов,
я грудью прикрою навряд ли;
потому что нет ни одного который
не вопил бы: «Сгною!
Сгною на полах, нарядчик!»

Я – лингвист и этнограф неблагонадёжного племени
и ходячий, как про Х.Н.С. анекдот,-
понял пороки противоречий времени,
которые мандражат показать: а на что?

Почему люди косились испуганно
на судьбы лагерных орд?
Кто виноват, что в ого!народное пугало
истрепался лишний гений тот?

Теперь ничего изменить нельзя.
Мне выжгли тавро –
где верность росла.
Что правильней:
смирение,
протест,
резня?
А может, истина в гармонии добра и зла?

Но всё равно,
хоть для рекламы
особо дерзких поэтических преступлений,
я душу,
хохоча над вами, дикарями,-
напялю как холст
на подрамник эмблемы.

И когда приход «гондона» отважно
дневальный «гарем» вздудоражит,
вам я –
«клопа» растопчу!-
сечёте?-
кровь-то ваша!-
вот вам стройбатовское знамя!


       3

Уй-бай!
Варум?
На кой хрен,
как братишку весело,
нашу дружбу, Маратик, нянчил?
Ты мне – промеж рог!-
и глаз фингалом занавесила
эта самая дружба наций.

Или – пожар РБУ:
в драконью пасть огня
швыряли орали торопили
шарахались стадом ягнят
и блеял обезумев Торопыгин…

А некто,
смежив воспалённые веки,
стоял,
смотрел в себя,
успокаивал
и с понтом, преступном в советском человеке,
резюмировал: «Кайф!»

Кайф,
что прячу я в карман –
не додуют!-
камень стиха,
обкатав в ладонях!
Кайф,
когда брошен в зубы камендатуры,
ляпнуть:
«Пейтя кровь! Я – донор!»

И эти три года:
в трясине устава и работы –
я б ни на какую отсрочку не выменял.

А из футляра дыма:
наглая морда –
ресторанной трубою
рожа Анафимова.

Ты имеешь наглость обзываться поэтом
и слюнявясь лабать о бабах?-
глохни, дура!-
надо кастетом –
расценки на черепах прорабов!

Вы,
паралитики мыслишки рвотной:
«не бортанули бы через кардан»,-
балдейте как юродствую
я –
ротный
шут, провокатор и шарлатан!

От вас,
которые распустили «цветные сопли»
и которые напрасно выжидали правду,-
отколюсь я:
фингал моноклем
в глаз сощуренный вправлю.

Клоуном прибарахлившись,
выйду на арапа,-
чтоб как изжога жёгся!
А «гнома липшего»
направляющим –
за портупею поведу, как мопса.

Любая улица расшиперится ****ью,
в губы бордюр соблазняя всосаться!
Толпа озвереет,
блатная стройбатия
обалдеет:
«Саша!
Молоток!
Саса!»
 
1-го Мая
начштаба и ротные прочие,-
приказали нам разгружать платформы.
Тогда я понял: мы – не рабы, мы – рабочие
в смирительной рубашке вечнозелёной формы.

«Сундук»
из штаба, озверевши, вылез;
как в урну приказ свой выхаркнул
и рожа роты брезгливо кривилась
гримасой непредусмотренной выходки.

«Аристократы» -
жеребцы в комсомольских путах,
табун на водопое кафе;
приручали мужчин,
как детишек будто,
стаканом кофе и сластью конфет.

Дешёвки!-
даром что ли, как с приятелями
треплет майор языком?
Это нас – потенциальных предателей!-
ждёт комиссия с армейским князьком.
Бросьте, быдло, карманный бильярд!-
здесь на пытку идеалами сменили палки!
Нас,
этим сытым, как королевская ****ь,-
не понять –
мы жрём разные пайки!

Брезгливо сорвите страха намордник!
Вы –
абитуриенты лагеря мордовского!
Грозою проклятья,
местью намокнув
кровью прольётся «Облако» Маяковского.

Огонь сильнее власти бумажек!
и каждый – как любимую!-
свободу встретит.
А этот притон идиотов забудем,
как бабу Машу, которую – каждый третий…

Пускай базлают годами
как восстали рабы!
Пускай проклянёт меня, как Стеньку церковь!
Но мы загоним – скворечниками –
на фонарные столбы
всю нашу свору недоделок-офицериков!

Выражовывался небоскрёбами.
Кандидат в экс-зека
шишкарил и бился об заклад…
На небе страшный,
как экзема
резал глаза закат.

Мозги компостирую:
бунта не будет;
мой труса рот
заткнёт селёдки хвост.
И напрасно, страхуясь,
начштаба мутит
мелочишкой микромайорских звёзд.

Поверка.
Как в душах,
в карманах пошарят-
регламент!-
пописать некогда.

Эту ночь не лизать языкам пожара
чёрную, как задница негра!

Думаю в коконе казённого одеяла:
(свинец усталости заполняет пустоту)
что если набёдренная повязка подлецов –
идеалы? –
то какая разница: овца ты или пастух?

Но не замаскировать трафарету дырявому
костлявого кулака правды жестокость!-
нюхай, сука, -
комсоргу-дьяволу
предпочитают ангела-шестёрку!

Мне очень стыдно:
моя душа бунтаря
скомкана скелетом ублюдка навек.
Но жажду истины я сохранил,
будто я –
сильней замордованных скотами сыновей.

100% выработки!
А если мальчики ноют,
то лучший массаж – кулаком!
Стройбаты наши требуют героев.
Военкоматы поставляют шустряков.

Новым салагам дай обрасти
битловой бедовой причёсью дев;
дембельнутся они –
будут наколки носить:
цитаты из моих уголовных дел.

Я, воспевающий прямоту финки
и всё то, что вы матом ругаете, -
на самом деле:
как в одноимённом фильме –
чародей в бригаде.

И когда моя утроба
похабно ухает,
меня рискуя затрюмить в Бутырку,
может быть, товарищ замполит нюхает
моей души пустую бутылку.
       

       4

Пидор! Фанера!
Пусти, старшина!
Я в самоходе, придурок!
Не хочешь?
Ждёшь
пока грудь провалится жалкая;
изжёванный дисбатом,
запорот,
я приползу
и фиксато провякаю,
что «собака» - лучший друг сапёра?!

Колун!-
у меня орден Сутулого.

А в казарме Чомба опять нарыгал.
Корешей зенки
«резьбовым коньяком» омыты, -
они балдели,
что у меня в руках
-- опять! –
запоздалая ласка её письмишка.

Я не могу среди них! –
мне стыдно, как голому.
ты опознаешь мой,
в гриме негра,
труп.
И в ужасе дом твой
обхватит стоглазую голову
высохшими ручёнками водосточных труб.

(«В стойбате мы, в стройбате мы, в стойбате
За проволокой колючею сидим.
Погоны получили – два на брата
И серенькое небушко глядим.

Раз в месяц или в два мы в бане моемся,
Где нам когда-то стригли волоса.
И на кусочек масла, как на бога молимся;
Котлеты, те для нас, как чудеса.»)

Славик!
Тебе что –
насикали в ухо и заморозили?
Ню штё ты в натуре?-
всю будет по уму!

А моя, Славка, песенка спета, вот.
Я – человек гнилой,
простой, советский, -
выхаркнул, как брат Маяковского,
тебе подарком Луну.

Козёл,
вызовешь комендатуру? –
набором костяшек любому я перекрою кислород!

Турок!
Озверели патрулей выгоны.
Валера ты! –
жаль, не Куналкин.

Открой – полиция!

Секёшь: натыканы
для тюремных наколок булавки.

Пустил.

Дядька!
Не ссы,
что мою шею обхомутав ногами,
сидят наших рудиментов совести судья –
это сюрприз!
Узнаёшь?-
Эльпазоров и Юрка Наганин.
А мы – подсудимые загубленных судеб.
Ну вот,
а ты, дурочка, боялась!
Не замечал?-
на шахматную доску похожи дома.
А стихи Маяковского знаешь?!
Мою ярость
с каким бы наслажденьем вложил я в автомат!

Слюшай, дарагой, а?
В голопупии стриптиза;
в очка жим-жиме,
но сними свой символ телесный.
Мы с больной любовью до дембеля не дожили
и в золе астении
угольками о Татьянке тлеют сны.

Не межуйся!
Мирон фольклор битлует у забора.
А я –
весь в мозолях,
пятка весь –
робу твою померить шакалю,
как блатуют сапёры:
«Друга, хлебать мою тарелку,
чернушки дэпэ есть?!»

Вячеслав Тихо!но!в!-
автограф дай!
Рыло твоё я боюсь забыть,
как по утряне боишься забыть
о любимой оборванный сон,
такой же как я,-
военнопленный.

А форму твою
я буду беречь и любить,
как дурнушка,
необязательная для любви,
как честь,
бережёт свою девственную плеву.

«Макаронник» -
не хочешь?
И ты ответил с понтом: «Не хочу!»

Тык-тык…
Значит – назад коленками?
В ни разу не стиранное –
подумаешь, несчастье! – господи…
влезу в обмундирование,
как в ада котёл.
Только вот жаль «собаку»,
который в госпитале
ампутируют
раздробленный в драке мосол.

Как и прежде –
буду пялиться нагло
на нетленность офицерского кителя.
Сколько раз ещё выстригут наголо,
пока облысею,
черепушку мстителя?

Но когда
дорогами жизни
подошвы
исшаркаю я до дырок
- босая совесть!-
по плевкам пойдёшь ты
к логову моих командиров.
Нарисуюсь
с паролем:
«Идёшь ты на ху.!»
Попасу у врат,
охмурю; пару ласковых на ухо:
«Кэп!
Мой бледнолицый враг!
Как вам удаётся
по уставной слякоти
-годами!-
шлёпать походкой зверя?
По старой памяти,-
надерём на лапти
лычек вон с этого господина Дерево?

Ты, Макароныч, будешь капусту рубать
и фунфыри такие расставим по подоконнику,
чтоб захотелось скулить:
«аб-деб-дуба» Гнутому –
сударю подполковнику.
А в лучшей роте –
клумбу шпаклёвочек!-
прикажи,
хоть на тракторе,
рвотный,-
со всех общаг трипперных Евочек
я сфалую тебе!

Не хочешь?

Ходи голодный!

Мотаешь тыквой, чувак звёздный?
Ну что ж, натрави «собак»!
Ты думаешь –
этот, с «соплями»,
взводный
знает что такое стройбат?

Я тоже идейный,
я был им:
смешной ишак в стаде баранов!
Я вернулся –
лицезреть полковое быдло
и засандалить напиток богов –
баланду.
Кто выдумал обезьянью работу для рук,
сделал,
что предметом роскоши стала голова,-
так почему он не выдумал,
чтобы можно без мук
видеть ложь и о справедливости голодать?

Я думал: ты, фуфло, ближний,
а ты – букварь, кишка, амёба!
Секёшь?-
с раком –
выдираю булыжник,
чтоб жись не казалась мёдом!
Казарменные крысы –
в уборной дыру!
Срывайте погоны в диком мандраже!
Я тебя, заспиртованного властью, раздеру
от вонючей пасти и до же…!

Пустите!

Кого из меня вы сделали, сволочи?!

«У-у, падла, -
советской властью не доволен?!»

Полк – подъём! –
«звёзды»
-опять!-
по-волчьи
плац окровавят приговором!

Эй, вы!
Людоеды!
Не скальте зубы – вы!

Не-на-ви-жу!!!

Глухой завал.

Закон.

И сумасшедшее небо
над судьбами –
с клещами звёзд
безразмерный погон.

       Перевод на стройбатовский
       Александра Воплева.
       

       
ПРОЩАЛЬНЫЙ КОНЦЕРТ

– Привет прохожий, на аппарат подкожный похожий.
Прогулялся ? О стройбате продолжим диалог,
денёк погожий – не доспорить не гоже
о судьбах мира, отечества, идеалов.
Здесь захлебнёшься грязью без красоты.
Здесь валяются в ногах у экранных дев.
Дембельнёшься ты, будешь детей крестить
номерами моих уголовных дел.
Или укажешь мне путь к дверям ?
И-я, и-я, заблажу, ну как осёл.
Стенографируй : мне нечего терять,
я ничего не нашёл.

 – Ты из образованнейших дикарей.
Мне нужен индивидуальный подход.

 – Поскольку ты без дверей,
придётся делать подкоп.
Может спросишь, обманщик безбородый,
сколько я заездил машин,
я сукин сын китайского народа
Ли Си-цин.

 – Пошёл ты : дохрюкаешься как боров.
На букву «м» – берегите яйца на Пасху.
Дорога к истине в каменьях споров.

 – У тебя коллекция их за пазухой.
По какому месяцу топ-топали,
не доходило – не мог понять,
что вот под этими стёклами
музейный экспонат.
       
 – Идёшь ты и пишешь, вечно радостный.

 – Не температурю, симпатичный и ловкий.

 – И не суй мне, пожалуйста, градусник
с мокрой головкой.
От усердия не разорвало б вен.
Не боись, тропическое растение :
из души я сделал вытяжку : КВН –
конский возбудитель неврастеников.
Эта жизнь ко мне не привыкнет,
она на меня подозрительно щурится.
Я кино : «Операция « Непрерывка »»
и другие приключения Шурика.
Не хватит и жизни короткой
понять, что она – игра.
И можно с парадной коробкой
однажды в ящик сыграть.
Или исчезну, дровишек вам наколовши,
когда меня юмор покинет.

 – Как вернёшься, скажи мамаше,
что цена тебе в будни – полтинник.

 – Таперша, милейший, поздно
не станет великим Воплев-Мошкин.
Закон Маяковского : рождённый ползать –
писать не может.
Заплевали душу мою, как урну.
Я сгорел от любви, сгорел дотла.

 – И воет Воплев на жаргоне урок.
Устами младенца . . . Усекаешь, дитя ?

 – И в кого ты такой заботливый ?
Да пошёл ты такой костоправ разборчивый !
Я по фене ботаю, нигде не работаю.

 – Ботаешь-то, ботаешь, на кого работаешь ?

 – Правдою и верою, разумей, на Берию.

 – В ореоле скелетов, не грезится Колыма ?
Может вспомянешь царскую империю
плевками и шлепками всё и вся клеймя.

– Не трогай дерьмо опасаясь вони.
Ненавижу подчиняться обозной сволочи !

 – К чему о пустом надрываться, трезвонить ? –
скажет : роса, хоть писай в очи !
 
– Так что же таперя : смиритесь, миряне,
ваши слёзы и пот станут икрой ?

 – У Грудева, помнишь : клоп даже умирая,
чужую проливает кровь.
И, как в пожар казармы
от вопящих зрачков
бросаются даже в стекло
так к кэпу,
в разодранное майором очко,
лез, обезумев, Сталков.
Почти добравшись до ст-ны роты
сорвался с . . .
встал в строй, икая, миленький,
и с понтом, неожиданным в кротком, вроде,
как в лужу :
 – Глуховой кайф !
 Кайф,
 на : «Профессор! Турок !» –
шептать :
« Берегись, самородок из выродков !»
Кайф,
когда брошен в зубы комендатуры
Крикнуть :
« Пейте ящик фунфыриков ! »
Кайф,
когда в грязную робу можно
спрятать душу, кулаки и стихи.
Кайф,
дразнясь к « статуе » язык приморозить.
Кайф,
сомнение сплюнуть : ты – хил.
Коллекционирую свои промашки ;
что поделаешь, даже в туалете :
без бумажки – мы все букашки,
а с бумажкою – человеки.
Со страшной силой горел я на работе ;
всё синим пламенем гори ! – я богохульствовал
и накликал : прекрасно полыхало РБУ-то.
Народное добро горело ? А мне : ху-ху с того ?
Догореть не успело, а мы уже строим.
Подпол . . . ноздри раздувал, по-бычьи.
О моих проклятьях хорошо, что не трёкнули,
а то бы стал я тем, кого приспичило.

 – Всё замалчиваешь, как бельё замачиваешь . . .
Платформ разгрузка чем кончилась, не начинаясь ?
Быть мини-иисусом – о, весьма заманчиво !
И особливо в отношениях с чинами.
– А если, с рылом фраера, по мальчикам
загрохотал, как крупнокалиберный пулемёт !
Да он насквозь протыкает пальчиком,
он ведь сроду нас не поймёт !
Язык не по-во-рачивается, что было дальше :
« Нале-фу ! С песней – шагом марш ! » Господне наказанье.
Мы петь не стали, не мандражили даже.
Весёлый праздник май отметили в казарме.
Вырвать бы руки из капканов брюк :
зацапать камень, нож или ремень ! –
ведь нету страшней и сильнее рук,
чем сжатые в кулак-кремень.

– Я очкарик, но ты, ты – курослеп :
жаждешь бури в стакане соплей !
Добро не настоишь на кровушке и зле.
Не верещи, как порося в мешке, субъект !

– Господи, сколько ты нафурыкал !
Сколько чисто мужских загад !
На небе гнойный, как фурункул
перезревший лопнул закат.
Шарики за ролики. Нищаво не бойдет !
Сорвалась провокация. Я – трус и ссыкун ;
но мне хотелось для общей пользы,
свободных ( абсолютно ) несколько секунд.
Ты захлебнёшься грязью без красоты –
это всех, слишком идейных, удел.
Корефан, дембельнёшься, как раз ты –
на гонорары сопьёшься, с моих уголовных дел.
Вы, паралитики мыслишки рвотной :
не бортанули ли бы через кардан ! –
балдейте, как юродствую я : ротный
политик, Эзоп и горлопан !

– Академическое собрание мыслишек рвотных.

– Да идёшь ты . . . По дороге, папань.
Растопыривай зенки – это я ротный
экстремист, поэт и болван.
Смурной, зашвырнусь в туалетные углы :
спермой обливая душу и доски,
и вижу : у дуры-музы глаза круглы . . .
Всё у меня, в душу мать, по-идиотски.
О страданиях счастливому философствовать, фиг ли ?
Джин недвижим, как зерно финика.
Я – отражение в зеркале финки.

– Ты – ослеплённый лезвием финки.
И ну тебя к чёрту ! Кончай изголяться !

– Важна не бутылка, важно опьянеть.

– Ты смрадную, уж больно, ингаляцию !
Нет, как тебя понять, не знаю. Нет !

– Я, может на счастье, подослан ? –
В рассужденьи : чего-нибудь поновей.
Я, может, честнейший в доску
из призванных сыновей !

– Ну а комсомольских вожаков к чему облаивать ? –
Мне идеолог полковой весьма понравился.

– А потому : стремятся нас расслаивать :
вы – цвет полка, не шушера. Где же равенство ?
Чтоб бегать в штаб шестёркою закладывать ? –
Хрен в нюх ! И на банкет подпольный
я бы пошёл, когда бы не причина главная :
о встрече ни гу-гу в казармах. Больно !

– А недавняя встреча с комсоставом ?

– На этот карнавал, салага, клюнул ?
Он называется : вправлять суставы,
мозги попудрить, таким вот юным-вумным.
« Я люблю смотреть как умирают дети. »

– Я зрелище люблю рождения мужчин.

– Я люблю смотреть как вымирают деятели . . .

– Ты, выродок, приказываю : замолчи !

– Ты скомкай поэму мне кляпом в рот ! –
надорвёшься сей экспандер мять !
Поэтик, докажи, что Воплев врёт !
Тудыт твою не в душу мать !
Я брошу бомбой проклятье городу !
Ты опознаешь мой, клеймённый пряжками, труп
и в ужасе дом обхватит стоглазую голову
дистрофичными ручками водосточных труб.
« Живёт моя зазноба в высоком терему . . .»
Но не к Марии я приполз, а к Славке –
таранить ! – рикошетом попаду в тюрьму.
А ты чувиху будешь обжимать на лавке.
О, я тебя, красавчик мой, найду ;
Загоняю как лошадь, дружок мой ситный !
Я тебя завалю, как недуг
И беззубо прошамкаю : что я удивительно сытый.

– Своею злобой, голодарь, и захлебнёшься !
Разве чем твою прорву насытишь ?

– Иди-ка туда, где сходятся ножки !

– А ты куда придёшь ? А, Вечный Нытик ?

– В лобешник звездану, и уши трубочкой !

– Ты меня не попугай, я тебе не птичка !

– Деревянный бушлатик – униформа трупов !

– Не пыхай ! Базарим уж больно симпатично !

– Саша, из собак я люблю крошку Муму . . .
Сайгак побирается гитарой, блатной и голодный,
А я поэт, Сашка, гнилой, выхаркну,
В третью смену, ст-не в подарок луну.

– Ханурик, король дурдома, колодник !

– Май бэби ( моя баба ),
не бойся, я сам боюсь,
что у меня на шее, как ожерелье,
скелеты сгноённых сапёров висят.

– Ах, несчастный дикарь, дай тебя пожалею,
без слёз не посмотришь – какой ништяк !

– Завязали !
В измену энную,
прильну я к 13-ти полным томам :
« любящие Маяковского »,
да это же пленные !
О, если каждому, хотя б гнилой томат !
 
– Когда захлебнёшься поросячьим визгом ?
Зачем Маяковского из гроба поднимать ? –
как зайцев разнесёт он трёхпалым свистом,
тудыт твою не в душу мать !

– Нет, мой любовник воскрешенья не боится !
Моего старшину ничем не удивишь ;
дверь не откроет, хоть ори : « Откройте, полиция ! » –
в конюшне он воспитан, не в пансионе для девиц.
Как-то, бушлаты выдали : ну, и значит,
достался мне – осеннее пальто ! Естественно,
к нему заменить, он : « А стихи Маяковского знаешь ? –
« Ху-ху, на рыло вы бы не хотели ?! »»
На построении его, особенно, я ненавижу :
танец живота – ха-ха ! – трудовая мозоль.
Мытарил животан так, что ближний
из строя – в обморок. Но это лишь мазок . . .

– Да отвяжись ты от него, нашёл героя :
сильна, как смерть любовь у педерастов
и зашифрована в твоих морщинах-иероглифах.
Он, что к тебе в наглянку придирался ?

 – Нет, живём нормально : у нас лябовь,
у нас был даже диалог в потёмках,
как лом ему согнул я удивленьем бровь
и трещин поприбавил на супонях потёртых,
сказал : « Я знаю, кто чей хлеб жуёт ! –
мне надоело быть рабочею скотинкой. !»
Он в гору катил, как Сизиф, живот
и я не думаю, чтоб он в навоз скатился.
Поскудный голосок его скопировав великолепно :
в казарме провопишь немыслимую ахинею, –
от шутки дикаря : как страха лепкой
лица парней прокажены – охренеешь !

– И что ж, барахла неисцветшую прелесть
тебе приспичело у него шакалить !
Поползновения твои, в натуре, бред есть :
такая роскошь слишком шикарна.

       
– Мирон
« Убили Лубумбу », поёт подзаборный ;
а ст-на,
весь из мяса,
свинья весь.
Личное дело просил у него, как просят сапёры
дневную пайку живьём съесть.

– Твоё дело, далеко не личное,
я лично заинтригован : чем ты кончишь,
родную вошь до рептилии увеличивая,
от страха не исчезнешь, ослов погонщик !

– Меня, милейший, с пяти лет пугают :
пора привыкнуть ни хренашеньки не бояться.
Я к счастью, человек, а не букашка :
не присмыкаться мне и не быть паяцем.
Лишь имя его я боюсь забыть,
а страшные грехи мне отпустит церковь.
Я злобу свою буду беречь и любить,
как дева горбатая
бережёт свою, обречённая, целку.

– О, боги ! Когда перестанешь врать ?

– Вылезу, благовонный, от ночёвок в канавах,
стану у « райских » врат,
зацапаю и сексуально на ухо : « Боря,
мой бледнолицый брат !
Послушайте, мой капитан,
как вам не тошно
в уставную слякоть
ежедневно вонзать озверевшие глаза !
Давайте – всем ! – надерём на лапти
лычек с древа познания добра и зла !
Я где-то даже хипесница, я был ей :
смешной, следил, чтоб в строю не курили,
а теперь желаю : безлошадных кобылой,
политподковой лягать в рыла !

– « Излюбили тебя, измызгали,
невтерпёж ! »
Что ж ты, падла, соплями брызгаешь,
али хошь ?


– Угадать желанье : в морду хошь ?
Я как врежу – ухи отклеются !

– А ты, мой кореш, козелок хорош :
с тобой не выдержишь и в клетке !
Ты, Воплев, страшнее пса на цепи,
да только, караулишь свою пустоту.
Певец бардака, отсутствие дисципли . . .
И есть начало всех престу . . .
Что ты упёрся в пару дураков ? –
не им мы служим, а советскому народу.
Ты не идёшь, а скатываешься, дорогой.
А может, этот хаос понарошку ?

– Из меня предателя не сделают сволочи,
но честь отдавать им рука не поднимется !

– Опять с пол-оборота завёлся :
канючишь, канючишь, словно маленький :
ты честь Союзу отдаёшь, им – козыряешь !
Придуркам в своё время честь окажут . . .
Я убеждён : ты холостым заряжен,
себе опасен ты, сеньор Какашкин !
Наивный : пока поджидаешь конец верёвочки,
эти пидоры сотни развратят !
А веру не вернёшь, коль она сворована :
безверье – не подвластная болезнь врачам.

– Народ любой, я верю, оптимист :
а без него он – сброд, баранов стадо !
От легиона тех, кто белый свет темнит,
не так уж много, в общем-то, осталось
и кодла вымирающих, совсем не анти-люди.
Раз юность кончилась – бросай максимализм ;
попал ты мухой в паутинищу иллюзий.
Молись на Сашку, чёрный юморист !
Зачем комендатуру превратил в собак ?
Чего они плохого сделали полку-то ?

– Хитёр, Лисицын, а понять – слабак.
Я после объясню, тов. Тундряков. Покуда :
« Что же мне делать, коль юность утрачена ?
Не собирать мне цветы по полям ;
нет, не пойду, я с тобой, кареглазая,
горем и счастьем делиться своим пополам. »

Мой сударь, извольте взглянуть : комендатура-с –
на отшибе. Сие специально : на случай бунта.

– Чушь не пори ! Вы чокнулись, господин придурок !
До удушья запутались, великий путаник !

– Вы недооцениваете силушку шатии-братии !
А в псарне борзеет сволочь обозная !
На плац она окнами – брать её . . .

– Заткнись, умоляю, ведь будет поздно !

– Ты прав : на дрянь людишки лишь мастера.
Последнее дело ; и следствие почти закончено.
За кореша коллективная месть « на ура » ;
нет, Фемида очкастая, не поклонник я беззакония ;
обида понятна : бригадиру бошку расквасили
из-за Соси Лорен ближайшей деревни ;
и совсем не понять кровавую катавасию
в клубе ихнем наших, одуревших и озверевших.
Когда агнеца твоего невинного резали,
из той кодлы никто блатного не цапнул !
Трое сыграли в показную резвость,
а задержал дикаря подполковник, да и то случайно.
Мы с тогда в баньке с тобой подмывались
и опустили сеанс на проверку реакции.
Конечно, прыгнуть на нож не такая уж масть ;
через расторопны оказались ребятушки.
Помнишь, как роту майор успокаивал,
цену задрал : мстить мальчики и не собирались ;
страх грамотные все насчёт закона Каина.
Позвольте лицезреть : сие свинарник.
Я ночью сторожу его из будки « Монте-Свар » ;
казённое название : казино иль богадельни .
Разбогатеть бы, шурочки, купил бы самовар –
чаёвничал бы я, трудолюбевейший бездельник.
Прошу, сэр, на скамью, не подсудимых :
блатным фольклором я намерен ублажать.
Ах, пальчики мои, давненько вы зудели ! –
Для гостя изумрудного не смейте оплошать !
Сегодня, к сожаленью, день страшного суда ;
Репертуар, естественно, с уклоном уголовным.
 
– Я не болтовне, а песенкам внимать пришёл сюда.

– Что ж, кушайте, раз вы такой голодный:

« Идёт балдёж на хате дяди Зюя,
сам дядя Зюй весёленький наркот :
за Ваньку-жулика, буржуя,
он дочь свою Моруху отдаёт
Моруха – баба в теле : три фигуры :
не дать не взять, красавица собой,
сидела она в розовом ажуре
и на меня косила глаз блатной.
 А этот, самый, грозный, Канделаки,
опохмелившись пивом по утру,
на Машкиной огромной, белой сраке,
он проиграл своё фуфло в буру.
Бежит пацан, толпу перегоняя,
чтоб вовремя предупредить шпану :
что Манька, сука, ****ь она такая,
ведёт с собой отряд из ГПУ.»
       « А я упал на нары – сердце билось ;
вспоминая дом родной, стройбат,
из подвала тихо доносилось :
« Дверь откройте, - я уж не солдат !»
Ах, часовой, прошу вас, успокойте,
чтобы этот парень не рыдал,
двери вы в темницу приоткройте,
чтобы он свободу увидал !»

 «Ма-а-ма, мама,
Жди меня и я вернусь !
Э- э- той встречи,
Этой встречи обязательно дождусь !
 Го-о-ды, годы,
Годы пролетают без следа :
 Э- э- ти годы,
 Эти годы не вернутся никогда! »

Кто в тюрьме не побывал - тот не человек !

«Цыганка с картами :
дорога дальняя,
дорога дальняя – казённый дом ;
быть может старая,
тюрьма центральная,
меня, несчастного по новой ждёт.
Я слышу звон ключей,
поднявши голову
и потихонечку в волчёк гляжу :
увижу милую,
сестру любимую,
увижу старую я мать свою.
Сестра любимая,
не плачь ты, милая,
хоть очень страшно в стенах тюрьмы.
Кругом мне кажется
всё омертвелое
и очень медленно проходят дни».
       
– Такой скулёж я слушать не намерен;
репертуар твой больно невесёлый.

– А ты ещё заржи, как сивый мерин,
пардон, мусьё, – я не Высоцкий.
Над горем человечьим грех смеяться,
Ведь это подпольная песня протеста.

– В них рекламируют смердящие миазмы.

– Ну, хрен с тобой, на ешь нечто одесское :
« Сижу я в ресторане и ем со смаком апельсины.
Сегодня Санька-рыжый будет речь толкать :
сегодня Сонечка справляет именины
и вся Одесса должна об этом знать !
Тарара-тач, тач-тач, тара-тарара,
Одесса-мама пербыхнёться гоп-ца-ца !
Сижу я в ресторане и ем со смаком апельсины,
а фраерам толкую об одном :
сегодня Сонечка справляет именины,
там искупаем её в бочечьке с вином !
Тарара-тач, тач-тач, тара-тарара,
Одесса-мама пербыхнёться гоп-ца-ца ! »
« В гавань заходили корабли,
как бочка рома – город из тумана.
В таверне кайфовали моряки
и пили за здоровье атамана.
« Эх, Гарри, Гарри, Гарри, ты не наш ;
Эх, Гарри, – ты не из наших атаманов !
Эй, Гарри, расквитаемся сейчас ! » –
Раздался пьяный голос, как команда.
В воздухе блеснули два ножа,
матросы затаили все дыханье :
знали они Гарри как вождя
и мастера искусства фехтованья . . .
В гавань заходили корабли . . .
Что дальше, мне запомнилось туманно . . .
В таверне продолжали моряки,
и пили за здоровье атамана».
       
– Твой карнавал идиотов рассеет только полиция ;
а тебя, дикий клоун, публично бы выпороть !

– Ах, не мешай душе моей пролиться !
Кусни ещё. Чего бы попутёвей выбрать ?

– В какой помойке ты песенник откопал ?
Ты родичам скорми, паршивый поросёнок !

– Отравятся. Ты что не жрёшь, амбал ?
Кусочек лакомый – пори, персона !

– Вот уж действительно : становится страшно –
ты завис в зените своего заката.
Пора. Прощайте, поросёнок стриженый !
Покорнейше благодарю за гитарную гадость !

– Постой ! Послушай попурри о Буратино :
ведь это же костыль моей программы !

– С тобою рядом-то сидеть становится противно.

– Не уходи ! Давай друг дружке проиграем !

       
Папа Карло имел незаконнорождённого сына
Буратино. Часто, по вечерам, над детской
кроваткой, парила колыбельная :

«Я помню тот Ванинский порт
И вид пароходов угрюмый :
Как шли мы с тобою на борт
В холодные, мрачные трюмы.
А в трюмах сидели воры,
Обнявшись, как родные братья ;
Лишь только порой с языка
Срывались глухие проклятья».

Мальчик подрос и в один прекрасный вечер
оказался в парке, где встретив Мальвину,
от счастья, запел :

«Мы встретились: черёмуха цвела,
А в парке тихо музыка играла
И было мне тогда не так уж много лет,
Но дел наделать я успел немало!»

Но недолго длилось счастье влюблённых :
вернувшийся из командировки Карабас,
который давно отращивал зуб на Мальвину,
поймал парочку и запел :

«Я видел : ты стояла с фаршмаком на углу,
Он пьяный был, обнял тебя рукою
И лез он целоваться, просил тебя отдаться,
А ты кивала, стерва, головою!»

Для профилактики, Карабас устроил Буратино
на 15 суток. Но 15 суток, не 10 лет . . .
И вскоре, наш великолепный дуэт скрылся в
лесу, подальше от глаз идиотов.
«Легла под клёнами ты,
Спиной примяла цветы . . .
Коснулся локон кудрей
Щеки моей . . .»

А в это время Карабас блатовал, по всем кабакам,
команду на поиски великолепной парочки.
Предвкушая расправу, он постоянно, гнусаво напевал :

«За пару распущенных кос,
Что так пленили своей красотой, –
С оборванцем подрался матрос,
Подбодряемый пьяной толпой.
И схватились два тела, дрожа,
И сверкнуло два острых ножа !
Побледневший и с пеной у губ,
Упал, окровавленный труп».

Поиск продолжался недолго. Да и куда скроешься от Карабаса ?

«Лишь на вторые сутки,
На след напали суки,
На след напали суки, и нашли !
Его схватили суки,
Связали ноги, руки :
Как падаль по грязи поволокли !»
Довольный до невозможности Карабас напевал заплаканной Мальвине:

«По кусочку сахара
В рот вам положить
И в Аральском озере
Вас бы утопить !
Будешь рыбок завлекать
Красотой своёй !
А пока, япона мать,
Ты пойдёшь со мной !»

Самое удивительное, Буратино удалось вырваться
из объятий тёплой компании Карабаса, и он запел :

«Ну что ж,
У меня в кармане нож :
Держитесь, гады !
Держитесь, гады !
Зачем задаром пропадать ?
Ударил первым он тогда,
Ударил первым он тогда :
Так было надо».

Но силы были явно неравными . . . Мне не
хотелось бы смущать слушателей описанием
зверской расправы . . . Разбитые губы Буратино
шептали слова прощальной песни :

«Мальвина, милая,
Прощай, любимая :
Мне суждено пропасть в стенах тюрьмы . . .»

А следствие длилось несколько лет. За это время
много было спето разных песен, но одну из них
Буратино пел особенно часто :

«Вот пришла и угасла любовь !
Жизнь пошла по распутице топкой,
А теперь я сижу у окна,
Постарел за тюремной решёткой».

Суд был, конечно, закрытый. Прощаясь с отцом,
Буратино спел, со слезой и мукой:

«Мне дали, папа, срок очень огромный,
Какой солдаты служили при Петре.
Так пусть рябина распускает корни,
Мальвина ищет жениха себе».
Если вам, дорогие мои слушатели, когда-нибудь
придётся услышать песню, один куплет из которой
я сейчас пропою, то знайте : это визитная карточка Буратино :

«И снова : перроны, перроны, перегоны
И стыки рельс отсчитывают путь ;
А за окном зелёным : берёзки и клёны,
Как будто говорят : не позабудь !»

Вот таким макаром, из обыкновенного полена
выросло большое уголовное бревно.

– Из тебя же выросла гитарная поганка :
под музыку блатную заживо себя хоронишь ;
исчерпана безжизненная твоя программка.

– Эт, вместо комплиментов мне ? ! Кацо, ти нэхороший !
Уж скоро год торгуемся, базарим,
лишь темочка любви подзасиделась в девках.
В субботу приходи-ка, полемист азартный ;
не упускай возможность – скоро дембель.

– Да ты, оказывается, и в любви фурычишь ?

– Под занавес, последний диалог сварганим.
Придешь ? Не бойся : не ограблю, не воришка.
Мне очень не хотелось бы расшаркаться врагами.

– Наш диалог, пожалуй, мало кто поймёт.
Ты, Воплев, галстук из верёвочки не примерял ?

– Ты что же, голубь, сыпешь на меня помёт ?
Сегодня – ты, а завтра – я ; так будем помирать.
Хотя, по правде, в самый раз подохнуть.
Я у разбитого корыта – шито-крыто !
Мать жалко, но этой . . . жалостью по долгу.
На « Приму », на прощанье закури-ка.

– С тобою, Воплев, как с поэтическим козлом !

– Ну, за козла ты пред историей ответишь !

– Свой поединок ты проиграл со злом ;
словесная дристня из всех отверстий !
Ты сам себя уже загнал в тупик.

Мне очень жаль. Прощай, коллега !
У всех бывают полосы, когда : тык-пык,
и в зеркале юродствует коллега.
Но даже из капкана надо вылезать ;
жизнь продолжается, товарищ Воплев !
Душа, как виноградная лоза.

– Моя засохла : к пиву воблой.
Любовные романы тебя бы развлекли.
Да ты, похоже, толком не целован ?
Мои : порнографически голы . . .

– Брось к чёрту, Воплев, о любви – ни слова !
Сегодня ты изверг их водопад.
Блатной музон . . . Их сочиняют единицы ;
ты столько накрутил сегодня невпопад ! –
слуга ты дьявола, – по паспорту : денницы.
Кому-то надо и частушки собирать ;
возможно, анекдоты издадут – не знаю.
Свои б придумал песенки : ты, как пират ;
всё у тебя не по-людски, всё наизнанку.
Не страшен урка в казарме, за столом,
а в тёмном уголке ? – вот то-то и оно-то !
Да он тебя на кубики разделает стеклом !

– Ну ты запел, Лисицын, как по нотам !
Конечно, если замполиту меня сдашь :
я пропаду скорее, чем в стройбате,
точнее : я не доживу и до суда,
и душеньку отдам, конечно же, не Бате.
Да и зачем поэту долго жить ?
Гавно не наша пища, мы – гурманы !
Не знаю, кто меня, орла, распотрошит ;
да и надежды на бессмертие туманны.

– Бессмертье, Воплев, не наш удел ;
король поэтов, он и в галифе, король !

– Уж ты бы мне в фанфару пропердел !
Парнас – он не про нас. И я забыл пароль.
А быть поэтишком из серо-средних, не хочу,
поэтому я и бешусь – не получилось !
       

– И вместо славы – безвременный карачун !

– Ты доктор, что ли ? Хреновый лепило !

– Оставь в покое феню ! Ты – поэт !
И русский мат, он : нравственности тренинг !
Запрет употреблять : проверка, а не бред.
А как незаменим маток во время трений !
Ну, а какие сочно-точные слова !
Какое изобилье словосочетаний !
Без них : скот не пасётся, не растёт трава ;
Они б могли поднять со дна « Титаник » !

– Перевернётся Хлебников в гробу,
от гимна твоего, Лисицын, мату !
Где тишь и благодать, я в ту страну гребу ;
Меня заждался там один, косматый.
Прощай, дружок, не поминай лихим !
Не безпохлёбся : дембель неизбежен
и самому мне надоело быть плохим ;
но разве станешь хорошистом прежним !

– Не станешь прежним – новым стань ! –
для такого лихого всё по плечу ;
жить надо долго – цель-то проста ! –
будет время для подвигов и для причуд.

А месяца через два я в полк нагрянул
за книгами, для корешей командированных ;
я ликвидировал духовную неграмотность,
я пробовал без книг, а сам – дярёвня.
Полковая трагедия : погиб Воплев.
Последнее время работал на стройке :
окна заделывал толью, и с 4-го – оп-ля ! –
на бетонные балки. Я услышал и вздрогнул.
Говорили : он падал молча . . .
Представить это нету мочи . . .
И это вот молчание в душе моей вопит.
Борцом он не был, он был чуток самбистом.
На дембель тормознули, ряд других обид . . .
Я почти уверен – это самоубийство !

       1968,1982 гг.