Сила искусства. Былинка

       У О’Генри есть рассказ «Последний лист». Рассказ о том, как в огромном городе холодной осенью умирала от воспаления легких молодая художница. Глядя в дождливое окно, за которым по противоположной стене добрался до нее старый плющ, Джонси сказала: «Когда с плюща упадет последний лист, я умру». Под осенним дождем слетели все листьья, остался только один. «День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке». И утром лист оставался на ветке.
 
Джонси начала поправляться. А старый художник-пьяница, нарисовавший ночью на стене свой единственный шедевр – лист плюща, простудился и вскоре умер от пневмонии.

Зачем я пресказал этот рассказ? Затем, чтобы мы никогда не теряли надежды на Бога и все же веры в людей. Перечитайте рассказ. Пожалуйста.

       Баллада о листе осиновом
Этот лист весь свет оставил с носом: мертвый, а поди ж ты – уцелел! Задувала ледяная осень так, что иглы осыпались с сосен, твердь тряслась… А он себе висел. Он уцепист был, и, как в трясину, он вцепился в дерево-осину… Дуб и тот поник и облысел, духом был силен, да не осилил непогод… А этот все висел. Был он с виду жалок и покорен. Хмурый дождь бесился и косел, всех косил, подкашивал под корень, - всех скосил!.. А этот увисел. Верили – еще найдется сила, выйдет, переборет, защитит! И нашлась – и рухнула осина, нет ее! А он себе висит. Он висел, да вот никто об этом знать не знал и толком не слыхал… Ну а он над всем над белым светом, весь сочась кровавым, грозным светом, не висел уже – а нависал. Владислав Артемов.

А пока я писал эту «былинку», вдруг вспомнил, что у Александра Куприна есть тоже интересный рассказ «Слон». Да, конечно, его читали взрослые, но вдруг дети его еще не знают?

Маленькая девочка Надя нездорова. Папа приглашает лучших врачей, они долго консультируются, переворачивают ее на живот, смотрят в глазные веки, но обнаружить болезнь не могут. Она ни на что не жалуется, у Нади нет температуры, но она худеет и слабеет с каждым днем. Ей все безразлично, ей ничего не хочется. Домашний доктор сказал: «Главное, - не давайте ей скучать. Исполняйте все ее капризы».

Наутро девочка проснулась немного бодрее, чем всегда: она что-то видела во сне и мучительно вспоминает.

- Мама… а можно мне слона? Только не такого, который нарисован на картинке… Можно?

Папа помчался в зверинец и сбивчиво рассказал хозяину-немцу о своей дочке: «Не можете ли вы отпустить вашего слона ко мне домой на некоторое время?» Ночью слона ведут к больной девочке. Когда она проснулась, сразу спросила: «А где же слон?» Его представили: Томми.

Он оказался больше, чем на картинке, с толстой морщинистой кожей и длинным хоботом. Томми берет Надину ручку и нежно пожимает ее. Потом они вместе пьют чай и долго играют. Надя так и засыпает около нового друга, и ночью ей снится, что она женится на Томми и у них много-много детей – маленьких, веселых слоняток…

«Утром девочка просыпается бодрая, свежая и, как в прежние времена, кричит на весь дом, громко и нетерпеливо:

- Молочка! И спрашивает: «А слон?» Он ушел по делам.

- Передайте Томми, что я уже совсем здорова!» - заканчивает рассказ писатель.

Болезнь
Восемь лет. Ангина. Простуда.
И шепчу я в бреду, в полусне:
- Приведите домой мне верблюда,
Приведите живого ко мне.

Мама плачет: - Ну, где его взять нам?
Ночь. Свеча. И – метель за окном.
Старший брат достает чистый ватман
И рисует что-то на нем.

Два холма – два горба на картине
Вырастают… И знойной тропой,
Как живой, верблюд из пустыни
Поспешает на встречу со мной.

Звяк да звяк! – медный бьет колокольчик,
Колыбельную дарит мне песнь.
Тает, тает метель вместе с ночью,
И уходит куда-то болезнь.
Николай Красильников
       
А МНЕНИЯМ СВОИМ НЕТ МЕСТА ПРОРАСТИ…
Я уже давно проповедую эту простую мысль: писатель не должен читать других. Потому что чужие мысли, пройдя сквозь лабиринт твоих мозговых извилин, смешиваются с собственными и, даже видоизменяясь, прилаживаясь под твои мысли, все равно тебе не принадлежат. Чем больше ты читаешь, тем больше зависимости от прочитанного в твоих письменах, тем банальнее становится твоя мысль.

Ты помнишь, жаловался Тютчев: «Мысль изреченная есть ложь». Ты не пытался думать – лучше чужая мысль, чужая ложь. Да и к чему осьмушки мысли? От соски ты отвык едва, как сразу над тобой повисли семипудовые слова. И было в жизни много шума, пальбы, проклятий, фарсов, фраз. Ты так и не успел подумать, что набежит короткий час, когда не закричишь дискантом, не убежишь, не проведешь, когда нельзя играть в молчанку, а мысли нет, есть только ложь. Илья Эренбург.

Нигде я не читал об этом, но время от времени ловлю себя на том, что написанные и вымученные тобой слова звучали уже до тебя. В союзники могу взять деликатное высказывание Юрия Олеши: «Большой писатель не подражает, но где-то на дне того или иного произведения писателя, внимательно относившегося при начале своей деятельности к кому-либо из уже ушедших писателей, всегда увидишь свет того, ушедшего. Так порой на дне творчества Хемингуэя видишь свет Толстого…» …»

Михаил Леонидович Лозинский, непревзойденный переводчик «Божественной комедии» Данте, сказал ученице: «Если вы не первая переводите что-нибудь, не читайте работу своего предшественника, пока не закончите свою, а то память может сыграть с вами злую шутку».

Великий немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788-1860) утверждал: «Чтение – суррогат самостоятельного мышления. Твои мысли водят на помочах. К тому же многие книги пригодны лишь на то, чтобы показывать, как много на свете заблуждений и как страшно можно запутаться, если руководствоваться книгами… Читать надо только тогда, когда источник собственных мыслей заглох. А гнать прочь свои настоящие, крепкие мысли, чтобы брать книгу в руки, - это грех против Святого Духа».

«Читать – значит думать чужой головой вместо собственной». Простите, если повторяюсь.

Да, трудно избежать для множества людей
Влиянья творчестом отмеченных идей,
Влиянья Рудиных, Раскольниковых, Чацких,
Обломовых! Гнетут!.. Не тот же ль гнет цепей,
Но только умственных, совсем не тяжких,
братских…
Художник выкроил из жизни силуэт;
Он, собственно, никто, его в природе нет!
Но слабый человек, без долгих размышлений,
Берет готовыми итоги чуждых мнений,
А мнениям своим нет места прорасти, -
Как паутиною все затканы пути
Простых, не ломаных, здоровых заключений,
И над умом его – что день, то гуще тьма
Созданий мощного, не своего ума…
Константин Случевский, 1898

А когда я в поисках нужного мне материала для подтверждения своей мысли прочитал по телефону это стихотворение Случевского доктору филологических наук Юрию Константиновичу Руденко, он посоветовал добавить, что у молодежи вообще нет собственных мыслей, но есть уверенность, что все, сказанное ими, есть продукт их хорошо работающей головы.

У подростков нынче в мыслях –
Больше воли, больше прав.
Вот идут в штанах обвислых,
Курят дым, пустив в рукав.

Моде бешеной послушны
И рассудку вопреки
Дружно вдели серьги в уши,
В ноздри, в губы и в пупки.

Мы растили в них подмогу
Под плакатом «Мир и труд».
Уступите им дорогу,
А иначе с ног собьют.

Так над невскою водою,
Мимо скверов и садов
Выступает молодое
Племя славных городов.
Надежда Полякова, СПб

«… ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ» (Мф.7,1)
Молодой священник, выступая по «Православному радио» (по протестанскому тоже), назвал газету «Православный Санкт-Петербург» «провинциальной, несмотря на название». Лучшей похвалы и придумать невозможно. Спаси вас, Господи!

Провинциальность благородна. Благая родина во мне от недостатков не свободна – я вырос в малой стороне. Там деревенское прервалось, столичное не привилось, там с опозданием сбывалось, что в центре сорок раз сбылось. Там все воспринималось как-то чуть-чуть, а все ж со стороны, не сразу признавались факты чужих заслуг, чужой вины. Там рухнула святая вера! Но и безверия ростки в песке провинциальных скверов не прижились как сорняки. Там колебались «за» и «против», жизнь разрешить там не смогла противовес души и плоти, противовес добра и зла. Провинциальность безпородна, на я должник ее всегда, за то, что жизни всенародной испил в начальные года. Виктор Верстаков.

Я-то, безусловно, «асфальтовый мальчик», но особой гордости от проживания в Питере не испытываю. Раньше, при жизни мамы, я часто бывал на Вологодчине, родине предков, на берегу широченной Шексны, в деревеньке Ивицы, что в семи верстах от знаменитого Кирилло-Белозерского монастыря. Конечно, пьет народ и матерок гуляет по просторам, но все одно устои жизни глубоко в душах; и дышится там легко и свободно, и приставать к незнакомцу никому в голову не придет, и встречные-поперечные обязательно поздороваются, хотя в глаза тебя до того не видели, и на помощь всенепременно придут.

Простота отношений как-то увязывается с неписаными законами деревни; и пусть три тюремных «ходки» у тебя за спиной, а правила не нарушишь – иначе выживет тебя община из деревни. Помню, однажды в жаркий солнечный денек я неумело косил траву вокруг дома и разделся до плавок. Вечером ходившая к соседке мама отругала меня за непристойный вид: глаза у деревенских зоркие. Палка поперек двери – нет хозяйки дома, и не войдет никто, не нарушит. Хотя и поножовщина по пьяни, и распри многолетние - не без того. А все равно легче: вранья, что ли меньше – все друг у друга на виду; да земля предками веками намолена.

Одним словом, я бы с радостью прибавил в подзаголовок: «Народная просветительская провинциальная газета «Православный Санкт-Петербург», да боюсь, не поймут некоторые. А что называют – спасибо.

Приеду – деревня, родина
Богом забытых старух.
Жизнь по земле ими пройдена,
и в поднебесье – дух.

Земля им родная – мамушкой,
чужие дети – сынки.
Аленушкой старой на камушке
старуха сидит у реки.

Нигде так кротко и ласково
не окликали меня.
От речки, от солнышка ясного
в глазах мерцанье огня.

Когда же мы землю полюбим,
дочери и сынки?
Вернемся жарким полуднем
и скинем с плеч рюкзаки?
Алла Коркина

Синоним слова «провинция» - «захолустье». Я бы добавил – «глубинка».
(стр.14)