Заздравная песнь к юбилею анонимщиков

       Когда всё нам обрыдло до шляпы,
       завернули мы в город Анапу,
       мы согрелись на тёплом песочке,
       позабыли корякские кочки.
       
       С моря синего веется бризом,
       стал директор вальяжным и сизым,
       да и я не чтоб очень, но в меру...
       Вспоминали мы Сюткину Веру.
       
       И промолвил единственно трезвый,
       слог его был изысканно резвый,
       и глубок, как посадка баркаса,
       и хрустален, как звук контрабаса:
       
       "Чем пупы греть у синего моря,
       о метОдах и менторах споря,
       вы ошибку свою бы признали:
       жизнь не только ведь нотные знаки.
       
       Мне знакомый рассказывал кореш,
       что теперь, лишь в Анапу заходишь,
       у всех бочек бичи благолепны
       за гармонию служат молебны.
       
       И у всех алкоголиков старых
       крупным тремоло пляшут бокалы,
       ну а прочие все обыватели
       там на домры все деньги потратили".
       
       Мы с директором сразу слиняли,
       кости старые, скрипнув, подняли.
       И повёл нас походкой небрежной
       Боб Захарыч - кумир побережья!
       
       Жал он руки всем встречным бродягам,
       все кокетки стонали: "Миляга!..",
       все машины в клаксоны гудели...
       Мы с директором враз обалдели.
       
       Но, как волны, отхлынули дамы...
       Шаг... ещё шаг - и... дивные гаммы!
       Мы таращим свой взгляд изумлённо:
       перед нами светло, окрылённо,
       
       к голубым устремясь небесам,
       волны звуков лила ДМШ.
       И доска. В позолоте черны -
       буквы: "... имени Фёдоровны".
       
       Мы тишайше, мы робко заходим
       и по классам мы с трепетом бродим.
       Всюду умные дети сидят
       и талантливо в ноты глядят.
       
       Педагогов же нет... Мы всё дальше
       по паркету скользим, словно в вальсе.
       Но - трах-х! искры! смертельный удар! -
       дверь! На ней: "Т.М.Х. -секретарь".
       
       Из нокдауна снова - в озноб:
       рядом "Завуч В. Тим. Кононов".
       Пятясь, к стенке прижались, дрожим.
       Вдруг домристочка-кроха бежит:
       
       - Дяди, дяди, вы к нам на экскурсию?
       - Д-да, - кусает наш шеф в кровь губу себе.
       - Так давайте я всё расскажу,
       Вере Фёдровне вас покажу.
       У неё ведь сейчас день рожденья,
       мы ей все принесём поздравленья...
       
       Там не выставка - аэропорт!
       День-деньской там толпится народ.
       В адресах академий, министров,
       космонавтов, спортсменов, артистов
       восхищенья, восторги, мелизмы...
       Боб изрёк: "Не хватает лишь клизмы".
       
       Что хотел сим сказать наш Эзоп,
       я понять не успел - мы наткнулись на гроб...
       
       Ну, не гроб, а стеклянный аквариум
       /нас до пяток прошибло испариной/ -
       там в терновых венках, в чёрных лентах
       мы узнали себя на портретах.
       
       /Поминающие слышим речи:
       "... те, в венках - юбилярши предтечи!"/
       
       И у тех иронических ртов -
       монография в сотню пудов!
       И на первой странице эпиграф,
       как судьбы шутовская описка:
       
       "Нам всем очень хочется
       видеть Ваше творчество".
       
       Нас никто не узнал /время лица меняет/.
       Вот не ждали, что случай так с нами сыграет.
       Элегично вздохнув, побрели восвояси,
       отряхнув славы пыль с наших старых башмасин.
       
       Но на нашем пути в дверь, слегка отворённую,
       уронили мы взгляды свои удивлённые:
       в той учительской пенились лучшие вина,
       там заморских гостей было видьмо-невидимо.
       
       Но какая-то там у них вышла заминка...
       Завуч - лысый весь, как анонимка, -
       пред директорским оком, потупясь, стоял
       и речам секретарши учёной внимал:
       
       "Как ты смел не исполнить Вер. Фёдровны сказ,
       иль забыл, кем ты был бы без них и без нас?
       Если счас же не будет от "Брыка" привета,
       можешь завтра же мылить отсюда штиблеты...".
       
       И пошла там сплошная сыр-бор-катавасия...
       Жалко стало беднягу, хоть пакостил Вася нам.
       Друг на друга взглянув, мы на почту бегом:
       нам куплеты напеть - это ж левой ногой!
       
       И усталые лбы золотила нам слава,
       рифмоплётский свой опус когда мы послали,
       пожелав всех им благ и гордясь, что истоком
       там и наших трудов была малая толика.
       
       А когда мы летели в родную Корякию,
       все приятели наши по нас очень плакали,
       но затем продолжали весёлую миссию:
       посылали к нам сто сорок третью комиссию...