Василий-плясун

У нас в посёлке слесарь жил Василий,
Хоть коротышка и кривой на глаз,
Но вот в ногах его так много было силы,
Что он за рюмку мог плясать хоть час.

Причём смотрелся, как танцор заправский,
В ансамбле ему не было б цены.
Любые танцы – русский, итальянский
Под барабан и даже две струны.

Никто не знал, откуда он набрался,
Чтоб так искусно, ловко танцевать.
Но он способностью своей не зазнавался
И мог для каждого хоть целый день плясать.

Все праздники, все свадьбы, юбилеи
Он ухитрялся, чтоб не пропустить.
Причём не важно: русские, евреи,
Все торопились Васю пригласить.

Он приходил и выпивал лишь рюмку
В свой день обычный, когда кран чинил.
Всё, что давали, просто бросит в сумку...
Он никогда «на чай» сам не просил.

Хоть и кривой, но все его любили,
За танцы, за весёлый, добрый нрав.
Одежду, не скупясь, ему дарили
И не ругали, когда был не прав.

Любил он спорить обо всём на свете:
И о серьёзном, и по пустякам.
«Кривой Василь» дразнили его дети,
А он, не злясь, смеялся с ними сам.

Вот скажет, например, в обычном споре,
Что камешком в сороку попадёт.
Хоть для сороки это было горе,
Мы видели, что прав Василь, не врёт...

Сомненье, помню, было, когда Вася
Рассказывал нам байки о себе:
Как в детстве он, ещё в четвёртом классе,
Зимой холодной грелся на трубе.

Поспорил он однажды с младшим братом,
Что не замёрзнет на дворе зимой.
В одной рубашке тоненькой с заплатой
В штанишках погуляет за избой.

Минут пятнадцать он тогда держался,
Плясал за домом с тыльной стороны.
В окошко, глядя, брат над ним смеялся,
Особенно, когда сползли штаны.

А спор – на полчаса был за конфетку,
Которую братишка сохранил.
(Когда-то дедушка его лечил соседку,
Её подарками детей он угостил...)

И вот Василий забрался на крышу
И греться стал, вертясь вокруг трубы.
Жаль, не могли спросить мы брата – Мишу
(Хоть это вряд ли было видно из избы...).

И, по словам Василия-танцора,
Сумел он выдержать, вокруг трубы крутясь...
А братец Мишка (вот была умора)
Надул его. Вот малый, ну карась!

Конфетки у него не оказалось,
Пустышка фантик, оболочка от неё.
Конечно, Мишке-то сполна досталось,
Коль обещание не выполнил своё...

Рассказывал, как по реке на лыжах
Ходил он не по льду, а по воде.
Опять ссылался: видел, мол, всё Миша
(А как тут спросишь, коль живёт он в Слободе...).

Мы не поверили другой подобной байке,
Которую Василий рассказал.
Как будто в детстве притащил он в майке
Рой пчёл из леса, где с дружком гулял.

И с тех, мол, пор все улья на участке,
Да и в посёлке, где живём сейчас,
От тех-то пчёл (уж это точно сказки),
Но вид-то делаем, что убедил он нас...

А он уже, как будто с нами пляшет,
Ещё спешит чего-то рассказать.
Но тут сосед Кузьма рукою машет,
Василия спешит к себе позвать.

Василь, отзывчив, что-то видно чует...
Отмашку дал: спешу, иду сейчас.
По рюмке, знаем, он всегда тоскует,
Тем более что зелье там, не квас.

И точно, на крестины приглашает,
Кузьма сосед – в десятый раз отец.
А во дворе стол бабка накрывает,
С гармошкой Вовка вышел, сорванец.

Ну, наконец-то, дочка появилась,
Её так долго ждал Кузьма-отец.
Парней в избе так много наплодилось,
Что в этот раз решил Кузьма – конец!

Коль мальчик снова – хватит, будет точка!
Солдат для армии поставят скоро взвод...
Но Бог услышал, наконец-то дочка!
На двадцать пятый после свадьбы год.

И вот решил Кузьма: почти неделю
За дочку Клавку будут пить двором.
К себе зазвал столетнего Емелю,
В его избе «хоть покати шаром».

Двух кабанов, что от роду два года, –
Под нож Кузьма. Ведь стоит того дочь!
И столько запустил во двор народа,
Что пили и плясали – день и ночь.

Особенно усердствовал Василий,
Да так плясал: всю обувь истоптал.
Два музыканта были просто в мыле,
А он, мерзавец даже не устал.

И до того дошла уже гулянка,
Что на заборе стали бить горшки.
В посёлке нашем пьянка значит пьянка,
А мужики на то и мужики!

Чего ж они по пьяни вытворяют...
Одно лишь, что не ходят на ушах.
Взасос бабулек древних лобызают
И каются до горьких слёз в грехах.

А сват Степан с телёнком обнимался,
Потом сигарой-самокруткой угощал.
И на халяву пил «не просыпался»,
Пока подкошенный за тыном не упал.

Коза Анжелка съела его кепку,
Потом слизала с головы паштет.
Призвав на помощь сына однолетку,
Всё разбиралась, в чём Степан одет...

Ну, а Василий бил уже чечётку,
На стол, взобравшись, танцевал впотьмах.
Волчком вертел чужую чью-то тётку
(Другой уже ходил бы на бровях...).

К утру веселье чуточку утихло,
Поди, устали, сколько ж можно пить?
Да и земля до танцев...была рыхлой,
А стала на бетонку походить.

Не знаем, сколь бы это продолжалось,
Но день настал, проснулись мужики.
Полбочки браги в погребе осталось,
А оставлять-то как-то «не с руки».

Опять за стол, опять пошла гулянка,
К рассолу тянется у каждого рука...
Хоть для посёлка всем привычна пьянка,
Но поутру всё ж мучает тоска.

Вот кто-то вспомнил: не кормил скотину,
Другой забыл к соседке заглянуть.
А кто-то не занёс во двор корзину,
С полей совхозных сократив свой путь.

Всё было б хорошо, но что случилось...
Подъехал на телеге почтальон.
В одно мгновение веселье прекратилось,
Когда сообщил всем новость эту он.

Как оказалось: у Кузьмы-то... тройня,
Причём, как на подбор, все сыновья.
Там, где веселье было – стала бойня,
Кузьма Кузьмою был, а стал почти свинья!

Крошить стал всё подряд: столы и стулья,
Посуду бил о стены и забор.
И в гневе пчёл всех выпустил из улья,
За пять минут освободив свой двор.

Стал вспоминать, но кто ж сказал про дочку
И злобно так над ним рискнул шутить?
И, надо ж, как-то сразу попал в точку:
Кривой Василь, кому ж ещё тут быть!

Ну, а Василия-то нет давно в помине,
Хоть коротышка, но тотчас исчез...
На третий день нашли его в малине,
Сбежал от страха аж в соседний лес.

Простил его Кузьма и не ругался,
Когда жена приехала домой.
С полгода хмур был, редко улыбался,
Ворчал и всё ходил как сам не свой.

Василь на жизнь смотрел намного проще:
Как раньше, пил, гулял и танцевал.
Шутил, ходил ко всем, как к тёще,
Да, как и прежде, ни о чём не горевал.


***