Антология европейского верлибра

Приведенные здесь верлибры могу послужить ориентиром в технике свободного стиха.

АВТОРЫ:

Артюр Рембо (1854–1891)
Гийом Аполлинер (1880–1918)
Андре Бретон (1896–1966)
Поль Элюар (1895–1952)
Хуан Рамон Хименес (1881–1958)
Джузеппе Унгаретти (1888–1970)
Георг Тракль (1887–1914)
Август Штрамм (1874–1915)
Жорж Грос (1893–1959)
Ганс Арп (1887–1966)
Пауль ван Остайен (1896–1928)
Пауль Целан (1920–1970)


=АРТЮР РЕМБО=
(Пер. М. Кудинова)

ДЕТСТВО

I

С желтою гривой и глазами черного цвета, без родных и двора, этот идол во много раз благородней, чем мексиканская или фламандская сказка; его владенья – лазурь и дерзкая зелень – простираются по берегам, что были названы свирепо звучащими именами греков, кельтов, славян.
На опушке леса, где цветы сновидений звенят, взрываются, светят, – девочка с оранжевыми губами и с коленями в светлом потопе, хлынувшем с луга; нагота, которую осеняют, пересекают и одевают радуги, флора, моря.
Дамы, что кружат на соседних морских террасах; дети и великанши; великолепные негритянки в медно-зеленой пене; сокровища в рощах с тучной землей и в оттаявших садиках – юные матери и взрослые сестры с глазами, полными странствий, султанши, принцессы с манерами и в одеянье тиранок, маленькие чужестранки и нежно-несчастные лица. Какая скука, час "милого тела" и "милого сердца"!

II

Это она, за розовыми кустами, маленькая покойница. – Молодая умершая мать спускается тихо с крыльца. – Коляска кузена скрипит по песку. – Младший брат (он в Индии!) здесь, напротив заката, на гвоздичной лужайке. Старики, которых похоронили у земляного вала в левкоях.
Рой золотистых листьев окружает дом генерала. Полдень для них наступил. – Надо идти по красной дороге, чтобы добраться до безлюдной корчмы. Замок предназначен к продаже. – Ключ от церкви кюре, должно быть, унес. – Пустуют сторожки около парка. Изгородь так высока, что видны лишь вершины деревьев. Впрочем, не на что там посмотреть.
Луга подползают к селеньям, где нет петухов и нет наковален. Поднят шлюзный затвор. О, кресты у дороги и мельницы этой пустыни, острова и стога!
Жужжали магические цветы. Баюкали склоны. Бродили сказочно изящные звери. Тучи собирались над морем, сотворенным из вечности горьких слез.

III

Есть птица в лесу, чье пение вас останавливает и заставляет вас покраснеть.
Есть на башне часы, которые не отбивают время. Есть овраг, где скрываются белые звери. Есть собор, который опускается в землю, и озеро, в котором вода поднялась.
Есть небольшой экипаж, оставленный на лесосеке или быстро катящийся вниз по тропе и украшенный лентами.
Есть маленькие бродячие комедианты, что видны на дороге, сквозь листву на опушке леса.
Наконец, есть кто-то, кто гонит вас прочь, когда вас мучают голод и жажда.

IV

Я – святой, молящийся на горной террасе, когда животные мирно пасутся, вплоть до Палестинского мори.
Я – ученый, усевшийся в мрачное кресло. Ветви и дождь бросаются к окнам библиотеки.
Я – пешеход на большой дороге через карликовые леса; мои шаги заглушаются рокотом шлюзов. Я долго смотрю на меланхоличную и золотистую стирку заката.
Я стал бы ребенком, который покинут на дамбе во время морского прилива, слугою маленьким стал бы, который идет по аллее и головою касается неба.
Тропинки суровы. Холмы покрываются дроком. Неподвижен воздух. Как далеки родники и птицы! Только конец света, при движенье вперед.

V

Пусть наконец-то сдадут мне эту могилу, побеленную известью и с цементными швами, далеко-далеко под землей.
Я облокотился на стол; яркая лампа освещает журналы, которые я перечитываю, как идиот; освещает книги, лишенные смысла.
На большом расстоянье отсюда, над моим подземным салоном, укоренились дома и сгустились туманы. Красная или черная грязь. Чудовищный город, бесконечная ночь!
Несколько ниже – сточные трубы. По сторонам – только толща земли. Быть может, встречаются здесь луна и кометы, море и сказки.
В час горечи я вызываю в воображенье тары из сапфира, шары из металла. Я – повелитель молчанья. Почему же подобье окна как будто бледнеет под сводом?


УТРО ОПЬЯНЕНИЯ

О мое Богатство! Мой мир Красоты! О чудовищные фанфары, от которых я не отпрянул! Волшебная дыба! Ура в честь небывалого дела и чудесного тела и в честь первого раза! Это началось под смех детворы, это и кончится так же. Яд останется в нашей крови даже тогда, когда умолкнут фанфары и снова мы будем во власти былых дисгармоний. А теперь, достойные всех этих пыток, лихорадочно соединим воедино сверхчеловеческое обещание, данное нашему телу и нашей душе, и это безумье! Изящество, знанье, насилье! Нам обещано было, что дерево зла и добра закопают во мрак и что изгнано будет тираническое благородство, чтобы мы за собой привели очень чистую нашу любовь. Это началось с отвращенья и кончилось беспорядочным бегством всех ароматов, потому что мы не могли ухватиться за вечность.
Смех детей, осторожность рабов, строгость девственниц, ужас лиц и предметов отсюда, – благословенны вы все за воспоминанье о ночи бессонной. Началось это с мерзости, кончилось ангелом льда и огня.
Опьяненное бдение свято, хотя бы за маску, которую нам даровало. Метод, мы утверждаем тебя! И не забудем, что ты вчера прославлял всех сверстников наших. Верим в яд. Жизнь умеем свою отдавать целиком, ежедневно.
Наступило время Убийц.


БДЕНИЯ

I

Это – озаренный отдых, ни лихорадка, ни слабость, на постели или на поле.
Это – друг, ни пылкий, ни обессиленный. Друг.
Это – любимая, ни страдающая, ни причиняющая страданий. Любимая.
Мир и воздух, которых не ищут. Жизнь.
Так ли это все было?
И сновидение становится свежим.

II

Возврат освещения к сводам. Отделяясь от двух оконечностей зала, от их декораций, соединяются гармоничные срезы. Стена перед бодрствующим – это психологический ряд разбиваемых фризов, атмосферных полос, геологических срывов. – Напряженные, быстрые сны скульптурных чувствительных групп с существами всех нравов, среди всевозможных подобий.

III

Ковры и лампы ночного бденья шумят, словно волны вдоль корпуса судна и вокруг его палуб.
Море ночного бденья – словно груди Амелии.
Гобелены до половины пространства, заросли кружев, изумрудный оттенок, куда бросаются горлицы бденья.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Плита перед черным камином, реальное солнце песчаного пляжа: о, колодец всех магий! На этот раз – единственная картина рассвета.


МИСТИЧЕСКОЕ

На склоне откоса ангелы машут своим шерстяным одеяньем среди изумрудных и металлических пастбищ.
Огненные поляны подпрыгивают до вершины холма. Слева – чернозем истоптан всеми убийствами и всеми сраженьями, и бедственный грохот катится по его кривизне. Позади же правого склона – линия востока, линия движенья.
И в то время, как полоса наверху картины образована из вращающегося и подскакивающего гула раковин моря и ночей человека,
Цветущая кротость неба и звезд и всего остального опускается, словно корзина, напротив откоса, – напротив лица моего, – и образует благоуханную голубую бездну.


ДВИЖЕНИЕ

Извилистое движение на берегу речных водопадов,
Бездна позади корабля,
Крутизна мгновенного ската,
Огромность теченья
Ведут к неслыханным знаньям
И к химии новой
Путешественников, которых окружают смерчи долины
И стрима.

Они – завоеватели мира
В погоне за химически–личным богатством;
Комфорт и спорт путешествуют с ними;
Они везут с собой обученье
Животных, классов и рас; на корабле этом –
Головокруженье и отдых
Под потоками света
В страшные вечера занятий.

Болтовня среди крови, огня, приборов, цветов,
драгоценных камней;
Счета, которыми машут на этой убегающей палубе;
Можно увидеть – катящийся, словно плотина за моторною гидродорогой,
Чудовищный и без конца озаряемый – склад их учебный;
В гармоничный экстаз их загнали,
В героизм открытий.

Среди поразительных атмосферных аварий
Юная пара уединилась на этом ковчеге,
– Должно быть, простительна древняя дикость? –
И поет, и на месте стоит.



=ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР=

ОКНА
(Пер. М. Ваксмахера)

Меж зеленым и красным все желтое медленно меркнет
Когда попугаи в родных своих чащах поют
Груды убитых пи-и
Необходимо стихи написать про птицу с одним одиноким крылом
И отправить телефонограммой
От увечья великого
Становится больно глазам
Вот прелестная девушка в окружении юных туринок
Бедный юноша робко сморкается в белый свой галстук
Занавес приподними
И окно пред тобою раскроется
Руки как пауки ткали нити тончайшего света
Бледность и красота фиолетовы непостижимы
Тщетны наши попытки хоть немного передохнуть
Все в полночь начнется
Когда никто не спешит и люди вкушают свободу
Улитки Налим огромное множество Солнц и Медвежья шкура заката
Перед окном пара стоптанных желтых ботинок
Башни
Башни да это ведь улицы
Колодцы
Колодцы да это ведь площади
Колодцы
Деревья дуплистые дающие кров бесприютным мулаткам
Длинношерстный баран тоскливую песню поет
Одичалой овце
Гусь трубит на севере дальнем
Где охотники на енотов
Пушнину выделывают
Бриллиант чистейшей воды
Ванкувер
Где белый заснеженный поезд в мерцанье огней бежит от зимы
О Париж
Меж зеленым и красным все желтое медленно меркнет
Париж Ванкувер Гийер Ментенон Нью-Йорк и Антильские острова
Окно раскрывается как апельсин
Спелый плод на дереве света


НЕБОЛЬШОЙ АВТОМОБИЛЬ
(Перевод М. Зенкевича)

31 августа 1914 года
Я выехал из Довилля около полуночи
В небольшом автомобиле Рувейра

Вместе с шофером нас было трое

Мы прощались с целой эпохой
Бешеные гиганты наступали на Европу
Орлы взлетали с гнезд в ожидании солнца
Хищные рыбы выплывали из бездн
Народы стекались познать друг друга
Мертвецы от ужаса содрогались в могилах

Собаки выли в сторону фронта
Я чувствовал в себе все сражающиеся армии
Все области по которым они змеились
Леса и мирные села Бельгии
Франкоршан с Красной Водой и павлинами
Область откуда шло наступленье
Железные артерии по которым спешившие
Умирать приветствовали радость жизни

Океанские глубины где чудовища
Шевелились в обломках кораблекрушений
Страшные высоты где человек
Парил выше чем орлы
Где человек сражался с человеком
И вдруг низвергался падучей звездой

Я чувствовал что во мне новые существа
Воздвигали постройку нового мира
И какой-то щедрый великан
Устраивал изумительно роскошную выставку
И пастухи-гиганты гнали
Огромные немые стада щипавшие слова

А на них по пути лаяли все собаки
И когда проехав после полудня Фонтенбло
Мы прибыли в Париж
Где уже расклеивали приказ о мобилизации
Мы поняли оба мой товарищ и я
Что небольшой автомобиль привез нас в Новую Эпоху
И что нам хотя мы и взрослые
Предстоит родиться снова


ФЕЙЕРВЕРК
(Перевод М. Яснова)

Мое сокровище черный локон твоих волос
Моя мысль спешит за тобой а твоя навстречу моей
Единственные снаряды которые я люблю это груди твои
Память твоя сигнальный огонь чтобы выследить цель в ночи

Глядя на круп моей лошади я вспоминаю бедра твои

Пехота откатывается назад читает газету солдат

Возвращается пес-санитар и в пасти чью-то трубку несет

Лесная сова рыжеватые крылья тусклые глазки кошачья головка и лапки кошки

Зеленая мышь пробегает во мху

Привал в котелке подгорает рис
Это значит в присмотре нуждается многое в мире

Орет мегафон
Продолжайте огонь

Продолжайте любовь батарей огонь

Батареи тяжелых орудий
Безумные херувимы любви
Бьют в литавры во славу Армейского Бога

На холме одинокое дерево с ободранною корой

В долине буксуют в глине ревущие тягачи

О старина XIX-ый век мир полный высоких каминных труб столь прекрасных
и столь безупречных

Возмужалость нашего века
Пушки

Сверкающие гильзы снарядов 75-го калибра
Звоните в колокола


ЧУДО ВОЙНЫ
(Пер. И. Кузнецовой)

Как же это красиво ракеты пронзившие ночь
Они взлетают на собственную верхушку и склонившись смотрят на землю
Это дамы которые в танце склоняют головки глядя сверху на руки глаза и сердца

Я узнал в них твою улыбку и легкость движений

Предо мной еженощная апофеоза всех моих
Береник чьи волосы стали кометами
Это круг золоченых танцовщиц дарованный всем временам и народам
У каждой внезапно рождаются дети которые успевают лишь умереть
Как же это красиво ракеты
Но было б еще красивее будь их побольше
Будь их миллион обладающих смыслом конкретным и связным как буквы на книжной странице
Впрочем и так это очень красиво словно жизнь вылетающая из тел
Но было б еще красивее будь их побольше
Однако и так я любуюсь на них как на нечто прекрасное мимолетное тленное
Я как будто попал на великое пиршество в ослепительном блеске огней
Пир голодной земли
Земля голодна вот и раскрыла она свои длинные бледные пасти
И устроила пир Валтасаров где горят каннибальские страсти

Кто мог бы подумать что столь ненасытной бывает любовь к человечине
И что нужно так много огней чтобы сделать из тела жаркое
Оттого-то и воздух на вкус чуть горелый и право же это по-своему даже приятно
Но пир этот был бы намного роскошнее если б и небо могло бы участвовать в трапезе вместе с землей
Оно поглощает лишь души
Но это же не еда
И довольствуясь малым жонглирует пестрым набором огней

И я вместе с ротой своей влился в вязкую сладость войны и растекся вдоль длинных окопов
Короткие выкрики вспышек возвещают о том что я здесь
Я прорыл себе русло в котором теку разветвляясь на сеть бесконечных притоков
Я в траншее переднего края но я в то же время и всюду а точнее я лишь начинаю быть всюду
Я предвестник далекой эпохи
Но ее наступленья придется ждать дольше чем ждали полета Икара

Я завещаю грядущему жизнь Гийома Аполлинера
Который был на войне и одновременно везде
В тыловых городах на счастливых бульварах и скверах
В каждой точке земли и в заоблачных сферах
В тех кто гибнет сминая ногой загражденья
В лошадях в лицах женщин в лафетах
В зените в надире во всех четырех странах света
И в особом накале который бывает лишь в ночь перед боем

Конечно намного прекраснее было бы это
Если б мог я считать что все то в чем живу я везде
Наполняет собой и меня
Но этого мне не дано
Ибо если я сам и могу находиться повсюду то внутри у меня не найти ничего кроме меня самого


ЕСТЬ
(Пер. М. Ваксмахера)

Есть корабль который мою ненаглядную увез от меня
Есть в небе шесть толстых сосисок а к ночи они превратятся в личинки из которых рождаются звезды
Есть подводная лодка врага которая злобы полна к любимой моей
Есть много вокруг молоденьких елок сраженных снарядами
Есть пехотинец который ослеп от удушливых газов
Есть превращенные нами в кровавое месиво траншеи Ницше Гете и Кельна
Есть в моем сердце томленье когда долго нет письма
Есть у меня в бумажнике фотографии милой моей
Есть пленные немцы проходящие мимо с тревожными лицами
Есть батарея где вокруг пушек прислуга снует
Есть почтарь он бежит к нам рысцой по дороге где стоит одинокое дерево
Есть в округе по слухам шпион невидимый как горизонт с которым подлец этот слился коварно
Есть взметнувшийся вверх словно лилия бюст любимой моей
Есть капитан который с Атлантики ждет в безумной тревоге вестей по беспроволочному телеграфу
Есть в полночь солдаты которые пилят доски а доски пойдут на гробы
Есть в Мехико женщины которые с громкими воплями просят маиса у окровавленного Христа
Есть Гольфстрим благотворный и теплый
Есть кладбище километрах отсюда в пяти все уставленное крестами
Есть повсюду кресты здесь и там
Есть на кактусах гроздья инжира под пылающим небом Алжира
Есть длинные гибкие руки моей ненаглядной
Есть чернильница которую я смастерил из 15-сантиметровой ракеты и которую мне увозить запретили
Есть седло мое мокнущее под дождем
Есть реки они к истокам своим не текут
Есть любовь которая ласково затягивает меня в свой омут
Был пленный бош который тащил на спине пулемет
Есть в мире люди которые никогда не были на войне
Есть индусы которые с удивлением смотрят на европейский пейзаж
Они думают с грустью о близких своих потому что не знают доведется ль им снова когда-нибудь свидеться с ними
Ибо за время этой войны искусство невидимости очень сильно шагнуло вперед


ВИНОГРАДАРЬ ИЗ ШАМПАНИ
(Пер. М. Ваксмахера)

Полк пришел на постой
Деревня лежит в полусне вся затоплена светом душистым
На голове у священника каска
Бутылку шампанского можно ль считать артиллерией
Виноградные лозы как горностаевый мех на гербовом щите
Солдаты привет вам
Я видел как взад и вперед сновали они торопливо
Привет вам солдаты бутылки с шампанским где бродит тревожная кровь
Вы поживете здесь несколько дней и вернетесь на передовую
Растянувшись рядами как виноградные лозы
Я рассылаю повсюду бутылки свои эти снаряды восхитительной артиллерии
Ночь золотиста о золотистая влага вина
Виноградарь в своем винограднике пел склонясь над лозой
Виноградарь без рта в глубине горизонта
Виноградарь который был сам бутылкой живой
Виноградарь который доподлинно знает что такое война
Виноградарь житель Шампани а ныне артиллерист
Вечер сейчас и солдатам нечего делать
А потом пойдут они снова туда
Где Артиллерия раскупоривает свои бутылки игристые
Прощайте же господа постарайтесь обратно прийти
Впрочем не знает никто что может произойти


РОГАТКИ КОЛЮЧИЕ
(Пер. М. Ваксмахера)

Весь этот белый ночной ноябрь
Когда искалеченные орудийным налетом деревья
Старились тихо под снегом
И немного были похожи
На окруженные волнами колючей проволоки рогатки
Сердце мое возрождалось как весеннее дерево
Как плодовое дерево на котором распускаются
Цветы любви

Весь этот белый ночной ноябрь
В то время как жутко пели снаряды
И мертвые цветы земли источали
Свои смертельные запахи
Я ежедневно описывал как я люблю Мадлен
Снег покрывает белыми цветами деревья
И горностаем волнистым окутывает рогатки
Которые всюду торчат
Бесприютно и мрачно
Как бессловесные кони

Оцепеневшие скакуны колючками ржавыми оплетены
И вот я их вмиг оживляю
Превращая в табун легконогих пегих красавцев
И к тебе эти кони стремятся как белые волны
Средиземного моря
И мою приносят любовь
О роза и лилия о пантера голубка о голубая звезда
О Мадлен
Мне отрадно тебя любить
О твоих мечтаю глазах предо мною прохлада ручья
О твоих устах вспоминаю и вижу цветущие розы
О персях мечтаю твоих и с небес ко мне ангел слетает
О двойная голубка твоей груди
И вливает в меня поэтический пыл
Чтобы снова тебе я сказал
Что тебя я люблю
Ты душистый весенний букет
Ныне вижу тебя не Пантерой
А богиней всех в мире цветов
Я тобою дышу о богиня
Все лилии в мире ликуют в тебе точно гимны любви и веселья
Я к тебе вместе с ними лечу
В твои родные пределы
На прекрасный Восток где белые лилии
Превращаются в пальмы и руками мне тонкими машут
Приглашая к себе
Распускается в небе цветок
Сигнальной ракеты
И опадает как дождь растроганных слез
Слез любви исторгаемых счастьем
Потому что тебя я люблю и ты любишь меня
О Мадлен



=АНДРЕ БРЕТОН=

НЕ ВЫХОДЯ ИЗ
(Пер. Н. Стрижевской)

1
Свобода цвет человека
Какие откроются шлюзы какие уста разомкнутся
Черепица
В разливе мясистых соцветий

Солнце уснувший пес
Убирайся с мраморного крыльца особняка

В мускулистой груди лазури бьется сердце времен

2
Звездная река
Уносит точки-тире из моих стихов и голоса друзей
Только не забывать что ты и свобода достались мне по жребию
Едва ли я ее заслужил
Но кто же еще пойдет нам навстречу по проволоке инея

Исследователь в плену красных муравьев своей крови

И до самого конца будет длиться все тот же месяц
Лишь на расстоянии можно судить было ли им дело до нашей души
19.00. Лейтенант артиллерии готов к бою в считанные секунды


ВСЕ ШКОЛЬНИЦЫ РАЗОМ
(Пер. М. Гринберга)

Часто ты вонзая в землю каблук говоришь как если бы
На кусте раскрывался цветок дикого
Шиповника кажется целиком слитого из росы
Говоришь Все море и все небо ради одной
Детской счастливой сказки в стране пляски а лучше ради
Одного объятья в тамбуре поезда
Летящего в тартарары сквозь пальбу на мосту а еще лучше
Ради одной бешеной фразы из уст
Глядящего на тебя в упор
Окровавленного человека чье имя
В отдалении перелетает с дерева
На дерево то появляясь то исчезая среди
Нескончаемых снежных птиц
Одной фразы где же всё где
И когда ты так говоришь все море и все небо
Рассыпаются брызгами словно
Стайка девочек по двору интерната
С очень строгими правилами поведенья
После диктанта в котором они быть может
Вместо "вещее сердце"
Написали "вещи и сердце"


СОВЕРШЕННО БЕЛЫЕ МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
(Пер. М. Гринберга)

Я вижу волшебных проституток укрывшихся под зонтами
Их платья древесным цветом слегка поджелтил фонарь
Они гуляют а рядом свисают лохмотья обоев
Сердце щемит как посмотришь на этот полуразрушенный дом
На беломраморную раковину слетевшую с каминной доски
На смутные вереницы вещей в зеркалах вставших за ними
Кварталом где бродят они овладевает
Великий инстинкт сгоранья
Они подобны опаленным цветам
Далекий их взгляд взвивает камни вихрем
Но сами они неподвижны и пропадают
В сердцевине этого смерча
Для меня ничто не сравнится со смыслом их вялых мыслей
Свежестью ручья куда они окунают тень своих остроносых
ботинок
Плотностью летучих клочков сена их затмивших скрывших из
виду
Я вижу их груди последние капельки солнца в глубоком мраке
Они опадают вздымаются и этот ритм единственная
Точная мера жизни
Я вижу их груди и это звезды
Качающиеся на волнах
Их груди внутри которых всегда рыдает незримое синее
молоко


КУСТ КРАПИВЫ ЗАГЛЯДЫВАЕТ В ОКНО
(Пер. Н. Стрижевской)

Женщины с наждачным телом
Алый линь дымоходов
Ее память соленые соты
Пчелиного роя кораблей уходящих
Ее смех шипенье головешки в сугробе
По ночам вытягивается и съеживается под притоптывание аккордеона
Кираса травы скрипучая пила кухонная терка
Скребущая позолоту сфинксов
Сплетающая гамак Дунаю
По вечерам для нее распахиваются
Пространство и время когда ночник ее зрачка мерцает как эльф
Трофей бессонных битв моих снов
Слабая пичуга
Ее ужас дрожь телеграфных проводов
Рассыпающая над озером пригоршни своих песен
Сердце-двойняшка у глухой стены
Облепленная кровососами
Волочит за собой мою зеркальную тень мои кисейные руки
Мои синильные очи мои волосы китового уса
Опечатанные брызжущим черным сургучом



=ПОЛЬ ЭЛЮАР=
(пер. М. Ваксмахера)

НАГОТА ПРАВДЫ

У отчаянья крыльев нет,
И у любви их нет,
Нет лица,
Они молчаливы,
Я не двигаюсь,
Я на них не гляжу,
Не говорю им ни слова,
И все-таки я живой, потому что моя любовь и отчаянье живы.


МАЛЕНЬКИЕ ПРАВЕДНИКИ I

Над домом смеха
Кружится птица и в крыло смеется.
И мир так легок,
Что никак не усидит на месте,
Так весел,
Что ему ничего не нужно.


МАЛЕНЬКИЕ ПРАВДЕНИКИ II

В сети жизни твоей попалась природа.
Дерево – твоя тень – обнажает плоть свою: небо.
У дерева голос песка, жесты ветра.
И все, что ты говоришь, у тебя за спиною дышит.


ОДИНОКИЙ

Я бы мог в одиночестве жить
Без тебя

Это кто говорит
Это кто без тебя может жить
В одиночестве
Кто

Жить наперекор всему
Жить наперекор себе

Надвигается ночь

Как прозрачная глыба
Я растворяюсь в ночи.


***

К стеклу прильнув лицом как скорбный страж
А подо мной внизу ночное небо
А на мою ладонь легли равнины
В недвижности двойного горизонта
К стеклу прильнув лицом как скорбный страж
Ищу тебя за гранью ожиданья
За гранью самого себя
Я так тебя люблю что я уже не знаю
Кого из нас двоих здесь нет.


ПРЕКРАСНАЯ И ПОХОЖАЯ

Лицо на закате дня
Колыбель в опадающих листьях дня
Охапка голого ливня
Ускользнувшее солнце
Родник родников в глубине воды
Зеркало битых зеркал
Лицо на весах тишины
Камень среди остальных камней
Для пращи угасающих отблесков дня
Лицо похожее на все забытые лица.


***

Я сказал тебе это для туч
Я сказал тебе это для дерева на морском берегу
Для каждой волны для птицы в листве
Для камешков шума
Для привычных ладоней
Для глаза который становится целым лицом и пейзажем
И которому сон возвращает небеса его цвета
Я сказал тебе это для выпитой ночи
Для решеток у края дорог
Для распахнутых окон для открытого лба
Я сказал тебе это для мыслей твоих и для слов
Потому что доверье и нежность не умирают.


ДО СВИДАНЬЯ

Передо мною рука она разгоняет грозу
Расплетает и усыпает цветами ползучие плети плюща
Уверенно это рука не твоя ли не тайный ли знак
В минуту когда тишина лежит еще грузом на лужах в глубинах колодцев и утра.
Не зная сомнений удивлений не зная это твоя ли рука
Присягает на каждом зеленом листе солнцу подставив ладонь
Его в свидетели взяв это твоя ли рука
И клянется что примет смиренно каждый ливень и каждый потоп
Без тени минувших молний
Это твоя ли рука в пронзительном воспоминанье.

Берегись дорога к этому кладу затеряна
Птицы ночные недвижно застывшие в пышном убранстве
Это лишь вехи бессонницы с ядовитыми нервами
Безучастная это твоя ли рука равнодушная
К сумеркам роняет из пальцев пейзаж.

Зачарованы реки собственным детством
Возвращаются реки с купанья домой
Обезумевшие автомобили украшают колесами грудь площадей
Это твоя ли рука колесом изогнулась
На площадях переставших вращаться
Она от себя отвратила родниковую воду ласк
Она от себя беззаботность доверье мое отвратила
Она никогда не сумеет меня от тебя отвратить.


МИР-ОДИНОЧЕСТВО

I

       Дневные плоды выношенные землей
       Не спит одинокая женщина
       Окна легли отдохнуть.

II

       Женщина каждую ночь
       Отправляется в тайный путь.

III

       Деревни усталости
       Где голые руки у девушек
       Будто струи воды
       Где зреет в них молодость
       И смеется на цыпочках.

       Деревни усталости
       Где тождественны все существа.

IV

       Увидеть глаза в которые ты погрузился
       И смех где тебе оставлено место.

V

       Лезут сюда насекомые
       Хрусткие тени огня
       Брызгами ржавого пламени
       Запятнано ложе сна
       Его плоть его целомудрие.

VI

       Хочу тебя обнять и тебя обнимаю
       Хочу покинуть тебя ты скучаешь
       Но на пределе наших с тобою сил
       Ты облекаешься в латы острее мечей.

VII

       Скалы и море красавица плещется в море
       А в прибежище нищих
       На выцветшем небе которое служит им тенью
       Скрываются тысячи пасмурных ламп.

       Поле бликов набухло слезами
       Смыкаются веки
       Переполнена мера.

       Вереницей мелькающих образов
       Навина света рушится в новые сны.

VIII

       Тело мирские почести
       Немыслимый заговор
       Мягких как крылья углов.

       Но ласкающую меня руку
       Раскрывает мой смех
       Укрощает и удерживает
       Моя грудь.

       Немыслимый заговор
       Неожиданностей и открытий.

IX

       Призрак твоей наготы
       Призрак дитя твоей простоты
       Укротитель-малыш чувственный сон
       Мнимых свобод.

X

       Водяные прозрачные перья хрупкость дождя
       Свежесть подернута ласками
       Взглядов и слов
       Любовью как дымкой подернуто
       Все что люблю.

XI

       К дыханию к солнцу вчерашнему
       Напоившему твои губы
       Прибавить новорожденную ласку
       Чтобы поплыть голубыми морями твоей стыдливости
       И шлифовать в темноте
       Жасминовые зеркала
       Спокойствие пестовать.

XII

       Фарфоровая песенка хлопает в ладоши
       На куски разлетается и умирает
       Ты вспомнишь о ней о несчастной и голой
       В то волчье утро а волчьи укусы это туннель
       И ты из него выползаешь в окровавленном платье
       От которого рдеет ночь
       Сколько живых предстоит разыскать
       Сколько огней загасить
       Я буду звать тебя Зримой
       И множить твой образ.

XIII

       Обезоруженная
       Больше не знает она врагов.

XIV

       Она непоседа с хрустальным челом
       Сердце ее в обрамлении черной звезды
       Глаза ее поют об ее уме
       Глаза ее в знойное лето прохлада
       Тепло холодной зимой
       Глаза ее постигают себя и смеются
       Глаза ее игроки их выигрыш пригоршни света

XV

       Она простирается
       Чтоб обмануть одиночество.

XVI

       Синева за окном я укутан плащом
       Будто гонят меня из дня

       Гнев под жестокой звездой
       Зависти Несправедливость
       Самая хитрая

       Разгони это хмурое небо
       Разбей его окна
       Кинь их на корм камням

       Это лживое небо
       Нечистое тяжкое.

XVII

       Я любовался когда я к тебе спускался
       Пространством где властвует время
       Вела меня память

       Тебе не хватает места
       Чтобы всегда быть со мною.

XVIII

       Разорвав поцелуи и страхи
       Она просыпается ночью
       И с удивлением смотрит на то что ее заменило.

XIX

       У причала этих ветвей
       Не знать морякам удачи
       Сверканьем обрушены веки отзвук огня
       У причала голых коленей
       Тело пронзая в глухой темноте
       Затерялись следы искушений.

       Теряются реки только в стране воды
       Рухнуло море под своим равнодушным небом
       Ты сидишь и за мною идти не желаешь
       Чего ты боишься любовь смеется над болью
       И кричит над домами про бессилие мира.

       Одиночество дышит прохладой у твоей неподвижной
       груди
       Я увидел руки твои все такие же руки
       Ты их можешь скрестить
       Можешь себя к себе привязать

       Что ж хорошо - ведь ты одинока и я одинок.

XX

       Свергнутая тюрьма
       В глубине небес
       Огненное окно
       В нем мечутся груди молний
       Ярко-зеленая ночь
       Ни улыбки в краю одиночества
       Стоя дремлет огонь
       И пронизывает меня.

       Но страхи напрасны
       Я даже могу улыбаться
       Нелепая голова
       Даже смерть не иссушит ее порывов
       Голова совершенно свободная
       Что сохранит навсегда и улыбку и взгляд.

       Если и жив я сейчас
       Если даже не одинок
       Если кто-то подходит к окну
       И окно это я
       Если кто-то подходит
       Эти другие глаза не видят меня
       Моих мыслей не знают
       Стать сообщниками не хотят

       За любовь предают разлуке.

XXI

       При свете пр_а_ва на смерть
       Бегство с невинным лицом.

       Вдоль текучих ветвей тумана
       Вдоль неподвижных звезд
       Где царят мотыльки-однодневки.

       Время бархатный медный шар
       Катится скользкой дорогой.

XXII

       У меня за спиною закрылись мои глаза
       Свет дотла догорел обезглавлена ночь
       Птицы громаднее ветра
       Не знают где приземлиться.

       В жалких мученьях в морщинах смеха
       Близкую душу искать не буду
       Жизнь обмякла мои видения тусклы
       Все отреченья сказали последнее слово
       Им больше не встретиться они друг друга не знают
       Я одинок одинок совсем одинок
       Я никогда не менялся.


КОНЕЦ СВЕТА

Обведенные тенью глаза будто замки в ограде руин
Бездонность оврагов между ней и последним взглядом ее
В чудесную пору весны
Когда землю румянят цветы
Этот отказ от всего
Все помыслы ближних только о ней для нее
Но об этом не знает она
Ее жизнь даже нет не ее просто жизнь
Ее грудь безмятежна и лоб не знает
Как упорно ее волнистые волосы убаюкивают его.

Слова какие слова черный или Севенны
Бамбук дышать или лютик
Говорить это значит ее ногами ходить
Ее руками в муке предсмертной скрести одеяло
Открыты глаза без ключа
Без усилий вот уши и рот
Вот крови пятно а не ярость летнего солнца
Вот бледность а не бессонная ночь которая может пройти.

Свобода она непонятнее даже визита врача
Какого врача мерцает в пустыне свеча
Бледное пламя на донышке дня
Вечность она началась и закончится вместе с кроватью
Но для кого говоришь ты если не знаешь
Если знать не желаешь
Если больше не знаешь
О сжальтесь
Что вообще это значит говорить.



=ХУАН РАМОН ХИМЕНЕС=
(пер. А. Гелескула)

***
Белое облако вдали,
ты мертвое крыло – но чье? –
не долетевшее – куда?



=ДЖУЗЕППЕ УНГАРЕТТИ=

ЛЕВАНТ
(пер. Е. Солоновича)

Дымный
след умирает
в далеком круге неба

Стук каблуков и в такт хлопки
и пронзительные звуки кларнета
и море пепельное
оно колышется нежное трепетное
как голубь

На корме сирийские эмигранты танцуют

На носу одинокий юноша

В субботу вечером в это время
евреи
там на суше
уносят своих покойников
по улиткообразной воронке
переулков
освещенных
дрожащими
огнями

Невнятная вода
как шум на корме
который я слышу
в тени
сна


ТИШИНА
(Пер. Е. Солоновича)

Я знаю город
что ни день заполняемый солнцем
и все в этот миг блаженствует

Однажды вечером я уехал

В сердце длилось журчанье
стрекоз

С палубы
белого парохода
я видел
как исчезал мой город
простирая
в пространство
объятия
смутных огней


СТРАНСТВОВАНИЕ
(Пер. Е. Солоновича)

В засаде
в этих внутренностях
развалин
часами
я волочил
свой скелет
заскорузлый от грязи
как подметка
или сморщенные ягоды
боярышника

Унгаретти
бедняга
тебе достаточно иллюзии
чтобы воспрянуть духом

Прожектор
оттуда
образует море
в тумане


РЕКИ
(Пер. Е. Солоновича)

Я держусь за этот перебитый ствол
забытый в этой воронке
тусклой
словно цирк
да или после представления
и смотрю
на проплывающие по луне
облака

Сегодня поутру я улегся
в урну с водою
и как реликвия
покоился в ней

Струи Изонцо
шлифовали меня
как собственный камень

Я поднял
свое нелепое тело
и пошел
балансируя как акробат
по воде

Я сел на корточки
рядом с моим грязным
от войны обмундированием
и как бедуин
подставил спину
солнцу

Это Изонцо
и здесь мне стало
очевидней что я
податливая частица
мирозданья

Для меня пытка
когда я не чувствую
внутреннего
равновесия

Но незримые
руки
омывающие меня
мне дарят
редкое
счастье

Я вновь пережил
эпохи
моей жизни

Вот они
мои реки

Это Серкьо
из которого брали воду
быть может две тысячи лет кряду
мои деревенские предки
мой отец и моя мать

Это Нил
который видел
как я родился и рос
и пылал от неведения
на бескрайних равнинах

Это Сена
чья мутность
все перемешала во мне
и я познал себя

Вот они мои реки
увиденные в Изонцо

Вот она моя ностальгия
что светится
в их глубине
сейчас когда наступает ночь
и жизнь моя кажется мне
соцветием
теней


ОДИНОЧЕСТВО
(Пер. Е. Солоновича)

Но вопли мои
ранят
подобно молниям
хриплый колокол
неба

И рушатся
в ужасе


ОРИЕНТАЛЬНАЯ ФАЗА
(Пер. Ю. Караева)

В мягком продолжении улыбки
Мы чувствуем себя захваченными вихрем
Из обрывков желаний
Солнце пожинает нас
Мы закрываем глаза
Чтобы увидеть бесконечные обещания
Плывущие в озере
Опять попадаем в себя
И клеймим землю этим телом
Сегодня таким тяжелым для нас


ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АФРИКЕ
(Пер. Ю. Караева)

Солнце одолевает город
Ничего не видно
Даже могилы не сопротивляются долго


МАЙСКАЯ НОЧЬ
(Пер. Ю. Караева)

Небо обволакивает
Головы минаретов
Гирляндами света


НАСЛАЖДЕНИЕ
(Пер. Ю. Караева)

Я заболеваю
этой полнотой света

я срываю
этот день как плод
Все слаще и слаще

Сегодня ночью
Я буду
Чувствовать угрызения совести
Как лай
Потерянный в пустыне


КОВЕР
(Пер. Ю. Караева)

Каждый цвет распускается и отдается другому
Становясь еще более одиноким
Когда на него смотрят


ПАМЯТИ МОХАММЕДА ШЕАБА
(Пер. Ю. Караева)

Его звали
Мохаммед Шеаб
Потомок
Эмиров Номадов
Он покончил с собой
Вдали от своей сущности
Жил во Франции
изменил имя
звался Марселем
Но не стал французом
Он не смог больше жить
В шатре своих предков
Где прислушиваются
К монотонному пению Корана
Медленно смакуя кофе
И не знал больше
Запева песни своего одиночества
Я проводил его в последний путь
Вместе с хозяйкой отеля
В котором мы жили
В Париже
Номер 5 RUE des CARMES
Заброшенная крутая улочка
Он покоится
На еврейском кладбище
Пригород
Который всегда выглядит так
Как опустевшая
После закрытия ярмарки площадь
И возможно только один я
Знаю
Что он жил



=ГЕОРГ ТРАКЛЬ=

ОТРОКУ ЭЛИСУ
(Пер. С. Аверинцева)

Элис, когда из чернеющей рощи покличет дрозд,
Это смертный твой час.
Твои губы испили прохладу голубых родниковых струй.

Не страшись, пусть лоб твой сочится теплой кровью:
Сказкой извечной
И темной разгадкой птичьих кружений.

Ты же уходишь кроткою поступью в ночь,
Что пурпуровой никнет лозой,
И дрогнул милый очерк руки в синеве.

Там Купина глаголет,
Где видны твои лунные очи.
О, как давно умер ты, Элис.

Твоя плоть гиацинту подобна,
И в чашечку тихо монах восковые персты опускает.
Наше молчание, словно сумрак пещеры,

Из которой порой выступает смиренный зверь
И тихо смежает тяжкие веки.
На твои виски пролились черные росы,

Последнее золото звезд падучих.


МАЛЬЧИКУ ЭЛИСУ
(Пер. В. Вебера)

Элис, когда черный дрозд кликнет из черного леса,
Твоя гибель близка.
Твои губы пьют голубую прохладу горного родника.

Оставь, пусть чело твое
Кровоточит преданьями старины,
Ворожбою по птичьим полетам.

Но, мягко ступая, ты входишь в ночь
Под своды, полные гроздьев пурпурных
Еще прекраснее в синеве движения твоих рук.

Куст терновый поет,
Стоит к нему прикоснуться лунным твоим глазам.
Как давно ты умер, Элис, о как давно.

Плоть твоя – гиацинт, в который
Монах погружает свои восковые пальцы.
Наше молчание зияет пещерой черной.

Порой из нее кроткий выходит зверь
И медленно опускает свои тяжелые веки.
А на твои виски черная каплет роса.

Последнее золото чахнущих звезд.


ЭЛИС. З-я редакция
(Пер. И. Кузнецова)

Совершенен покой золотого дня.
Под старым дубом
Покоишься ты, Элис, и глаза твои широко раскрыты.

В их синеве отражается нега влюбленных.
На устах твоих
Замирают их светлые вздохи.

Вечером рыбак тянет тяжелый свой невод.
Добрый пастух
Ведет свое стадо к опушке леса.
О как праведны, Элис, все твои дни!

Тихо склонился
К голым стенам синий покой олив,
Замер старца темный напев.

Золотая ладья
Колышет, Элис, твое сердце в одиноком небе.

Нежный колокол звонит в груди Элиса
Под вечер,
Когда голова его никнет к черной подушке.

В зарослях терновых
Кровью истекает голубая дичь.

Бурое дерево стоит в отдаленьи,
Роняет свои голубые плоды.

Знаки и звезды
Тихо тонут в вечернем пруду.

Вдали за холмом наступила зима.

Сизые голуби
Пьют по ночам ледяной пот,
Что стекает с хрустального чела Элиса.

Не умолкает
У черных стен одинокий ветер Бога.


DE PROFUNDIS
(Пер. С. Аверинцева)

Эти колючие жнивья, куда черный излился дождь.
Этот бурый ствол, что один на закате стоит.
Этот вихрь, что свистит вокруг опустевших домов –
Как горестен этот вечер.

У края полей
Сиротка робко собирает в подол колоски.
На закате золотом очи мерцают, круглясь,
И заждалась Жениха нездешнего лоно.

По дороге домой
Сладчайшее тело нашли пастухи
Истлевающим в жестких кустах.

Я – дальняя тень, что пала от сумрачных сел.
Безмолвье Божье
Я испил в лесном роднике.

Холодный металл моего касается лба.
Мое сердце ищет паук.
И свет угас в обмирающем рту.

Я очнулся на пустоши, ночью,
Средь нечистот и звездного праха.
В орешнике вновь
Кристально взывали ангелов гласы.


АМИНЬ
(пер. В. Вебера)

Тлен, витающий в ветхой каморке. Тени на желтых обоях.
Грусть цвета слоновой кости сводом наших ладоней
Всплывает в призрачных зеркалах.

Коричневый жемчуг струится сквозь мертвые пальцы.
В тишине
Открываются ангела маково-синие очи.

Вечер, он тоже синий.
Час нашего умирания, тень Азраила
Над коричневым маленьким садом.



=АВГУСТ ШТРАММ=

СОН
(Пер. Т. Чурилина)

Сквозь кусты дрожат звезды –
Глаза опустить, закрыть, ослабеть,
Шептаться плещуще,
Цвести страстью,
Запахи брызнуть,
Трепетать, содрогаться.
Ветра влажные лощине жалобы,
Сильные срывы
Падают резко в глубокую ночь;
Желтизна прыгает быстро
Пятном брызг –
Побледнело
И
Упругие облака гонятся в грязной воде
на земле.


АТАКА
(Пер. Д. Выгодского)

Из всех углов скрежещет жуть желаний
Визг
Жизнь
Гонит
Пред
Собой
Плетью
Удушливую смерть
Небо треснуло сразу
Всё злобно терзает ужас безглазый.


ТОСКА
(Пер. Д. Выгодского)

Шаг стремленья
Тоскует жизнь
Ужас стоять
Взгляды ищут
Смерть нарастает
Приход
Кричит!
Глубоко
Безмолвны
Мы.


ОТЧАЯНИЕ
(Пер. Д. Выгодского)

Вверху гремит грохочущий камень
Сереет в ночи стекло
Время застыло
Я
Камнем
Вдали
Стеклом
Ты!



=ЖОРЖ ГРОС=

БЕРЛИН, ВЕСНА 1917
(Пер. С. Дмитриева)

I
/.../
О, Аргентина, страна мечты!
Ранним утром я пью шоколад
На веранде из бамбука
И курю черную сигару,
На голове плетеная соломенная шляпа –
И плетка для бегемотов –
Гордые метисы и стада крупного рогатого скота во Фрей-Бентосе –
Когда утром я выхожу из хижины,
Широкоплечий, загорелый, в красной рубашке,
То стреляю из револьвера –
С остервенением лает собака –
И попугай отвечает мне по-английски.
Эх! Я постепенно прихожу в себя! Рано! На траве,
На моих револьверах и большом шотландском ноже лежит роса.
Моя черная лохматая собака – Эй! Колорадо!
Свобода!!
Между древними деревьями, не знающими, что такое пила и акционерные предприятия,
Вьется, отливая кобальтом, река.
/.../

II
Рояли на углу Шультхайс
Наигрывают известную мелодию,
Ее подхватывают рекламные щиты –
Бумажные фабрики,
И дома, стоящие астигматично косо, криво,
И нетвердо держащиеся на ногах фонари,
И громыхающие мимо поезда.
Улица бесконечна, она убегает в сторону Нойкельна,
Мимо торжественным маршем проходят комми в черном
С запонками из поддельного камня,
В черных котелках, прыщавые –
Волосы намазаны бриолином,
Штаны трепещут на ветру –
Приближающийся исступленный крик мужчины
Вдруг обрывается возле фонаря,
Мимо проходит улыбаясь проститутка,
С синяком под глазом, пахнущая дешевыми духами,
С толстыми ляжками,
Из-под юбки выглядывают кружева –
Появляется розовый дом,
К которому приставлена деревянная нога, –
Тот самый, где щелкают бильярдные шары,
И свет газовых фонарей окрашивает мостовую в желтый цвет.
Жена каменщика –
Прачка.
Блеющим голосом поет граммофон
О дальних странах, где, может быть, цветут лимоны.
Вокзал напоминает о себе шумом и гамом
На башне диспетчера светятся огни
Водяной фильтр выгибает иронически свой огромный хобот
Вырывающийся из паровоза пар поет, словно по нотам,
С запада все ближе и ближе подступают дома.
/.../



=ГАНС АРП=

****

Душистый свет
нежный как сад в цвету
проникает в меня.
Изморозь
аромата.
Я шагаю
легко и быстро
по светлым лепесткам величиною с округу.

(Пер. В. Куприянова)


ЯЙЦА ЛАСТОЧКИ
(Пер. И. Эбаноидзе)

5.
хотя напротив меня как зеркало висит луна мне причиняет боль ангел в глазу
на столах прорастают семена и если постучаться в растения оттуда выскочат цветы
львы околевают перед своими сторожевыми будками зажав в когтях садовые лейки полные бриллиантов
вожди носят фартуки из дерева

птицы носят обувь из дерева
птицы полны отголосков
непрестанно выкатываются яйца из ваших маленьких сердец
ваше темя носит небесную мачту
ваши подошвы стоят на шагающем пламени
разорвется снежная цепь тогда-то вы призовете господа бога
осядет небесное кольцо тогда-то ступят ваши копыта на черные зерна

в январе метет графитом в козий мех
в феврале высовывается страус из белого как мел света и белых звезд
в марте вожделеет ангел смерти и кирпичи и прочь порхают бабочки
и звезды раскачиваются в своих кольцах
и цветы-вентиляторы звенят цепями
и принцессы поют в горшках с туманом
о том кто гонится на маленьких пальцах и крыльях за утренними ветрами



=ПАУЛЬ ВАН ОСТАЙЕН=

ЮНЫЙ ЛАНДШАФТ
(пер. Н. Мальцевой)

Так почти неподвижно стоят они на лугу
девочка что вертикально висит на канате неба
чья длинная рука держит на длинной прямой веревке козу
и коза чьи тонкие ноги наоборот несут землю
подобрав ее по черным и белым клеточкам
Мне кажется девочку зовут Урсулой
– я и мое одиночество катаемся на лодке –
полевой мак высок

Нет слов как это грациозно
изящнее чем кольца рогов зебу
и выдублено временем как шкура зебу –
их ценность открыта порывам души
Так я говорю и связываю слова в единый сноп радости
перед этой девочкой с козой

Над кончиками моих рук
на ощупь ищут руки
моих иных рук
вечно



=ПАУЛЬ ЦЕЛАН=

ФУГА СМЕРТИ
(Пер. А. Парина)

Черная влага истоков мы пьем ее на ночь
мы пьем ее в полдень и утром мы пьем ее ночью
мы пьем ее пьем
мы в небе могилу копаем там нет тесноты
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма
волос твоих золото Гретхен
он пишет спускается вниз загораются звезды
он псов созывает свистком
свистком созывает жидов копайте могилу в земле
кричит нам сыграйте спляшите

Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя утром и в полдень мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя пьем
В доме живет человек он змей приручает он пишет
он пишет в Германию письма
волос твоих золото Гретхен
Волос твоих пепел Рахиль
мы в небе копаем могилу там нет тесноты
Он рявкает ройте поглубже лентяи
живее сыграйте и спойте
он гладит рукой пистолет глаза у него голубые
поглубже лопату живее сыграйте веселенький марш

Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя в полдень и утром
мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя пьем
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль он змей приручает

Кричит понежнее про смерть
а смерть это старый немецкий маэстро
кричит скрипачи попечальней
и ввысь воспаряйте смелей
там в небе могилы готовы там нет тесноты

Черная влага истоков мы пьем тебя ночью
мы пьем тебя смерть
это старый немецкий маэстро
мы пьем тебя на ночь и утром мы пьем тебя пьем
смерть это старый немецкий маэстро
глаза голубые небес
он пулей тебя настигает без промаха бьет
в доме живет человек волос твоих золото Гретхен
он свору спускает на нас
он дарит нам в небе могилу
он змей приручает мечтая
а смерть это старый немецкий маэстро
волос твоих золото Гретхен
волос твоих пепел Рахиль


ЗРЯ СЕРДЦЕ РИСУЕШЬ НА СТЕКЛАХ
(пер. В. Роганова)

Зря сердце рисуешь на стеклах:
безмолвия герцог
на площади замка солдатам ниспослан.
Свой флаг водрузит он на древо – лист, что синеет, если на подступах – осень;
солдату даст стебель тоски и мгновенья цветок;
он с птицами в прядях волос уходит вонзать шпаги в просинь.

Зря сердце рисуешь на стеклах: бог – здесь, чтоб согреться,
закутанный в плащ, слетевший с плеча твоего, с полдороги до рая,
тогда, когда замок горел, когда ты, как все, произнес: дорогая...
Твой плащ не узнал он, звезду не окликнул, следя, как пал лист, догорая.
"О стебель", – вздох мнится ему, – "о мгновенья цветок".


СКРЕЖЕТ ЖЕЛЕЗНЫХ ПОДОШВ В НЕДРАХ КРОНЫ ВИШНЕВОЙ
(Пер. В. Роганова)

Скрежет железных подошв в недрах кроны вишневой.
Лето плещется, пенясь, из шлемов. Кукушка, чернея,
шпорой алмазной на небесных вратах силуэт свой рисует.

С непокрытой главой из листвы появляется всадник.
На щите у него смутно брезжит твой образ – улыбка,
пригвожденная к стали врага, из пота отлитой.
Он ему был обещан – сад живущих мечтами,
и копье наготове он держит для вьющейся розы...

Но по воздуху сходит босым, кто тебе больше прочих подобен:
обувь стальную рукой худосочной обвивший,
проспит он и битву и лето. Плод вишни льет кровь за него.


НЕ ОНА БОЛЬШЕ
(Пер. В. Роганова)

Не она больше –
та
в час свиданья с тобою
ушедшая тяжесть. Это –
другая.

Это – тяжесть, держащая место пустое,
что могло бы со-
всем со-
вместиться с тобой.
Это – то, что, как ты, безымянно. Легко может быть,
что одно вы и то же. Легко может быть,
что когда-то и ты назовешь меня
так.


НЕПРИСТУПНАЯ КРЕПОСТЬ
(Пер. В. Роганова)

Я знаю дом, где вечер глуше: там
глаз, глубже твоего сидящий, смотрит.
Колышется на крыше флаг печали:
платок зеленый - знай, тобой он вышит.
Но реет выше, будто бы не твой.
Разлуки словом бывшее, зовет тебя быть гостьей,
и то, что льнуло здесь к тебе, цвет, стебель, сердце,
там - давний гость и не прильнет к тебе.
Но встанешь ты пред зеркалом в том доме,
и видят трое, видят сердце, стебель, цвет тебя.
И глаз тот, глубже впавший, пьет твой взор глубокий.