Андрею Вознесенскому - 75

Сколько! 75 лет. Кому-кому?! Андрею Андреевичу. Тому самому Андрюше, чьими стихами напиталось наше поколение. Тому Андрюше, что дружил с нашим Олжасом. С которым они "Волгу" в горах Ала-Тау так шарахнули! Но разве это теперь важно!
Важно, что Олжас сказал, подразумевая Андрея (я так думаю) "Наше кредо возвысить степь, не унижая горы". И стихи давно не пишет.
Андрей Андреевич пишет. Больной, битый не по делу и за Дело - пишет.
Я не рискну рифмовать свои отношения к Поэту. Тем более, что это умелее меня уже сделал Дмитрий Быков и напечатал в "Огоньке". Вот они, эти слова признания и признательности:

С днем рожденья, Андрей Андреич! Как вы держитесь столько лет?
Жизнь российская—лотерея ж: риск огромный, а правил нет.
Ваша роль тяжела, как штанга, в непроглядной нашей зиме.
Чтобы автор вашего ранга столько прожил и был в уме,
и еще сочинял при этом, не опошлившись ни на пядь…
Непривычна нашим поэтам эта цифра—семьдесят пять.
А уж рыцарей авангарда вспоминать без слез не могу:
первый ряд давили вульгарно, остальных согнули в дугу.
Жизнь российская—не тоска ли? «Власть родная»—оксюморон.
Вас, конечно, везде пускали, но и били со всех сторон.
Сколько было приемов подлых—вне Отечества и внутри…
Тут и четверть-то века—подвиг, вы ж осилили целых три.

В первой правил пахан усатый. Хоть ходили вы в пацанах,
но, когда вы пошли в десятый, вас призвал к себе Пастернак.
Это вас прикрыло отчасти — он не мог вас пробить в печать,
но при нем советские власти было можно не замечать.
Чуть, однако, вы рот открыли в хоре гениев молодых,
как зоилы с пеной на рыле стали вас ударять под дых —
окорачивая Андрюшу, бурной оттепели дитя,
«Треугольную» вашу «грушу», как боксерскую, молотя.
Им казался грозней тротила ваш невиннейший первый том.
Слава богу, у вас хватило легкомыслия. Но потом…

Наступила иная эра. Началась голимая жесть:
вы служили тут для примера, что в России свобода есть.
Вас на Запад порою слали и не били уже почти —
от двусмысленной этой славы было легче с ума сойти.
После оттепельной капели потянулись «Дурные дни».
О, сколь многие вам шипели: «Что, продался?!» (И где они?)
Вы ж, как отрок вечнозеленый, что с раскаяньем незнаком,
умудрились «Авось» с «Юноной» сквозь шторма привести в «Ленком»,
не утратив былого пыла, не предавши легкость свою.
Ах, я помню, что это было: я из этого состою.

Третья четверть—иные моды. Я с тревогой на вас глядел.
Из мечтавшейся вам свободы вышел форменный беспредел,
а из этого беспредела получилась такая муть,
что когда она отвердела —совершенно нельзя вздохнуть.
Да еще молодые шавки (на безрыбье и рак—герой),
собираясь в крутые шайки, вас покусывали порой.
Их наезд, безусловно, значил, что поэзия—не балет
и поэтов никто не начал уважать за выслугу лет.

Очень рад я, Андрей Андреич, что по-прежнему вы в строю.
Кроме слова, чем отогреешь ледяную страну свою?
Мне, зануда я пусть и лох пусть, неумелый слуга харит,
акробатская ваша легкость путеводной звездой горит.
Не любя в кругу волкодавов рассуждать о добре и зле,
переживши столько ударов (и буквальнейших в том числе),
каждый день добывая с бою, как в Отечестве повелось,
вы осмелились тут собою воплощать великий Авось.
В вечных поисках абсолюта продолжайте смущать умы.
Будьте здравы. Пока вы тута—не свихнемся авось и мы.

И огромнейшая благодарность Дмитрию, за поклон Поэту ото всех нас!