уёбковатые. стихи о родине

 

 

 

       Юрий Слабоумов.

 

 

УЕБКОВАТЫЕ.

 

 

Сборник стихов.

 

 

 

Директор и ****а городов.

 

 

Я иду по земле мимо срани седых магазинов.

В них лупатые девы томно высрали день.

 

 

Я иду по стене, точно бля таракан – по родному простору,

И ****а городов смело чешет плетень.

 

 

Если ты – человек, значит ты – не директор,

Ведь директором может только быть уебан.

 

 

Если ты – человек, значит, рано умрешь,

И земля своей толщей твою жижу взъебет.

 

 

 

 

 

       * * *

 

 

 

Ты лежала, воркуя мечтами,

Ты хотела быть взъебанной вслух.

Телевизора пыльное знамя,

Замолкала. Лишь охал паук.

 

Только он на ****у соблазнился,

И спустился, чтоб йти в темноту.

Только он в эту толщу спустился,

Паровозом кричал там: «Ту-ту!!!»

 

Ощущая дурные приливы,

Ты не знала, что ж было в ****е.

Может, просто, то были отливы,

Как на море – навстречу звезде.

 

Через день полуглазый врачишка,

Посмотрел и вскричал: во дела!

Ведь в ****е уж живет паучишко!

Как же ты его внутрь приняла!

 

Он был стар и давно не ****ся.

Потому, удалив паука,

Он недолго с тобою сношался,

Пока влага его не стекла.

 

Он кончал только раз, да и только,

Может – в год, может – в два, до ****ы,

А потом наливал, и – попойка,

Чтобы водка не смела остыть.

 

Ты вернулась домой и страдала.

Ведь не знала, что делать опять,

И ****у свою медленно мяла,

Поперек, и, наверное, вспять.

 

 

 

 

 

 

 

       * * *

 

 

 

 

 

Поэт не может жить законами толпы.

А если так – он пидарас.

Навек – гондон.

 

 

 

 

 

 * * *

 

 

Пока мы были молоды, мы верили в удачу,

А также, получив ****ы, мечтали выдать сдачу.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Если стремишься в небо,

И с тобою друг,

Посмотри – какая нега

Заставляет жить в потуг.

 

Если это – просто дурка,

Он мечтаньям рад,

Эта истина – накурка,

Это вафля, брат.

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

Может быть, в Краснодаре,

А, может быть, в Армавире,

Может быть, на Урале,

Тебя сны мечтаньем вофлили.

 

 

Промежутки и расстоянья,

Поезда, соприкосновенья,

……………………………

…………………………..

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Мы жарили картошку.

Ты была в неглиже.

Подошел Антошка

И **** тебя гармошкой.

 

 

Тут же Витя вина наливал,

Он бокалы ребятам давал,

Мы бухали, и ночь надвигалась,

Над углями похлебка болталась.

 

 

А потом надвигалась Луна,

И светила ****ато она,

Мы ****ели опять о футболе,

И о том, что цивильно, ****ь, в поле.

 

 

После этого шел разговор,

Что Сергей наш – ебучий бля сор,

Что он мозги людей отъебал,

Что он тупью своею достал.

 

 

После этого жрали картошку,

И ****и тебя под гармошку,

Палка – следующий. Так – много раз,

Так и утра настал светлый час.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Жизнь коротка, и все дела не в том,

Чем именно себя ты разрушаешь.

 

 

 

 

 

Душа ****ы.

 

 

 

 

 

В теснинах синих в поздний час ****а запела,

И ветер дул – навеки был могуч.

Так волоснёй она средь мира шелестела,

Хотя на целке возлегал сургуч.

 

 

И ты не знал, крутился, словно птица,

Мечтая тайну всех замков разжать.

Она б тебя оспорила сторицей,

Коль ты б сумел ее во тьме ****ь.

 

 

Но дело в том, что есть ****ы хотенье,

А также лозунг странный: «Я не дам».

Так обстоит земное, нахуй, тяготенье,

А также воздух за спиной оконных рам.

 

 

Но Чу! Раздался треск! Как будто в мир прорвалась.

Теснина томная, большой водоворот.

Ты не успел! И вот – ****а унялась,

Лишь только тем, что ей давали в рот.

 

 

Ведь есть и он. И ты забыл случайно

Что – раз не дает, то предлагай соснуть.

Так различаются все истины ментально.

Так……………………………………….

 

 

 

 

На Саянах.

 

 

 

 

 

На высокой кручине

Облака шелестят.

Реки воют в теснине

И орлы уж кричат.

 

За спиной – рюкзачище,

Но назначен привал,

И – на дымном кострище

Уж кипит молочище.

 

 

Ты одна между нами,

Так к чему же мечты?

Твой язык – как цунами,

Может смело грести.

 

На привале раздольном,

Ты играешься вольно,

И по кругу сосешь,

И глотаешь, и ждешь.

 

После этого смело

Мы на гору бредем,

И приемник желтелый

Заунывно поет.

 

 

Это – старый транзистор,

Грязный ****ный в рот.

Выступает министр,

Но кого то ****?

 

 

 

 

Печень.

 

 

 

В центре мира, возможно, бог,

Но эта – похую, поверьте.

Вот если печень проебешь,

Вот это будет бойся.

Вот это будет Никарагуа.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

 

Я не могу проснуться после смерти.

Я не могу вздохнуть в судьбу.

Я не могу точить гробы отверткой,

Крича и чувствуя, что в мире есть УК.

 

Когда сто тысяч лет назад эпохи

Шумели шкурой мамонтов в лесах,

Опасно было, но зато

Не смел собрат ****ь собрата.

 

 

Но уж давно прогнило семя человека,

Но уж давно настал судьбы ****ец,

И конец света вряд ли будет,

Навряд ли, нахуй бля, ведь некого спасать.

 

 

Возможно, я один – не пидарас,

А может, также, все мои друзья,

Какой-нибудь несчастный человек,

Что пишет вирши на балконе жизни.

 

Возможно. Но нельзя то доказать.

Возможно, что и я ***ня.

А, значит, жизнь – ***ня, и нету смысла.

А, значит, надо водку жрать, и больше нихуя.

 

 

 

 

 

 

Опухшая смерть.

 

 

 

 

Мы двое, один Армавир,

И жизнь – это медленный тир,

И пули летят слишком низко,

И медленно, ниже – в сортир.

 

 

Я выйду с поднятым ***м,

Весь мир – человеческий дом,

По кругу идет отъебанье,

Вещей и идей отниманье.

 

Забудь о вселенной навек.

Ведь ты – лишь ***ня, человек,

И больше, поверь мне, не надо,

И так – слишком короток век.

 

 

Опухшая смерть пребывает.

Она тихо печень съедает.

Вчера было солнце. Цирроз,

И все, нахуй, ****ный стос.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

 

Ты так мечтала отсосать у физрука,

Ты так мечтала голым его видеть,

Но все напрасно. Плакали века,

Ну кто бы мог мечтой тебя обидеть.

 

 

Но – выпал день, и ты к нему припала,

И он не понял – думал – ****улась,

Но чрез штаны ты *** его взласкала,

И вот мотня сама, бля, расстегнулась.

 

Он охуел. Но все же – был мужик.

Он не сробел. И *** его поднялся.

Его до гланд взяла в себя впритык,

Дальше он пошел, и там заколебался.

 

 

Он понял, что – дает, и отступать уж поздно,

К тому же, целовать ты яйца взялась,

И он вофлил тебя уверенно и просто,

Пока ты с малафьём в фонтане не слилась.

 

 

Он кончил густо. По губам стекали

Тугие, комковатые, ручьи,

Они на подбородке рисовали,

Узоры жизни. И он стал дрочить.

 

Казалось, что кончать он может бесконечно,

И ты пошла в захлеб, хмелея в сотый раз.

И покормилася от *** ты беспечно,

Лишь потому, что ты сосала целый час.

 

Он выдохся. Присел. Он был уже не молод.

А ты смеялась, утолив извечный голод,

Ты раздевалася, чтоб раком постоять,

Но он устал вофлить, ебона мать.

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Снегирям недоступна дорога.

Так камазы на север ****уют.

И ты едешь со мной, недотрога,

И ветра за окошком воюют.

 

 

В черном гробе сияет Есенин.

Печка греет и тихо воняет.

……………………………..

…………………………….

 

 

 

 

 

****ованна.

 

 

Жила на свете ****ованна.

Она была себе стаканна.

 

 

Другое дело – ****ососы.

Они смотрели на откосы.

 

 

Другой дело – светлый путь,

Ведь то – колхоз, и это – жуть.

 

 

 

 

 

 

 В Минске.

 

 

 

Возможно, скажешь, нахуй нужно,

Пускай верхи себя ебут,

А мы поднимемся натужно

И отъебем себя наружно.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Твоя ленивая ****а,

Она шуршала вечерами.

А там, на улицах – езда,

Машины ездили с ментами.

 

 

Ты приходила ровно в пять,

Сосала медленно и долго,

Я уставал в тебя кончать,

Я уставал тебя ****ь.

 

 

А по утру на рынке шумном

Весна роняла вазелин.

 

 

 

 

Стеариновая ****ь.

 

 

 

Я принес тебе цветы

Необычной красоты.

Ты нагнулася нечайно,

Чтоб ****ься не случайно.

 

 

Стеариновая ****ь,

Я устал – пора поспать,

Я устал – и нахуй телек,

Лучшие ночь, и в парке – ели.

 

Под сосной, под сосной

Ты сосала в разнобой,

Там тебя толпа вофлила,

Малафьё текло как мыло.

 

 

По губам, по губам,

Малафье текло, пам пам,

На морозе застывало,

Пузирилось и играло.

 

 

И во рту – словно пена

Чмоки дулись переменно,

Стеариновая ****ь,

Разве ж можно столько брать.

 

А потом тебя вофлили

И пороли в тот же час,

Из ****ы текли обильно

Струи белые на раз.

 

Тут же в жопу засадили,

Получалось – в три ствола,

Спермой в ухо зарядили,

Вот такие вот дела.

 

 

Только я забил на это,

Хоть люблю смотреть на взъеб,

Хоть люблю давать советы,

Как совать поглубже, ёб.

 

Стеариновая ****ь,

Лучше ночью мирно спать,

Сны смотреть, а утром ранним

На работу бля скакать.

 

 

Ты же скачешь на хую,

Юию, Ию Ию.

Ты же скачешь на хую,

Юию, Ию Ию.

 

 

 

 

Ебля в Молочанске.

 

Ты начинала очень просто.

Однажды, в поезде старик,

Тебе сказал – такого роста

Я не **** еще в притык.

 

 

И ты пошла с ним в туалет,

На *** тебя он насадил,

Вертел, вертел, как вертолет,

А после кончил и свалил.

 

В ту ночь ты не могла заснуть,

Все вспоминая *** мохнатый,

Потом всхотела ты соснуть,

И рядом Ара был горбатый.

 

Он согласился в рот ****ь,

И ты взяла, он тут же кончил,

Потом **** тебя опять,

И в рот сливал струю порочно.

 

 

Так, научилась ты ****ься,

И все другое – по хую.

Могла толпе ты отдаваться,

Могла сосать, припав в строю.

 

Однажды потные солдаты

Шеренгой встали, расстегнув

Мотню свою, подняв мандаты,

Забыв про девственность свою.

 

Их было сорок. Ты сосала

У всех по очереди, ****ь,

В тот день так много ты глотала,

Что не могла неделю жрать.

 

Зато уж кожа стала гладкой,

И просветлилися глаза,

Глотанье – это очень сладко,

И ты ****ась как коза.

 

Прошел уж год, и Молочанск

Ты прискакала отдыхать.

И там армянских два врача.

Тебя решили отъебать.

 

 

И ты ломалась, словно целка,

Как будто рот навеки свят,

Но все закончилося сверкой,

И первый *** был в рот уж взят.

 

 

Тебя подвесили на древе,

Держали руки за спиной,

………………………….

………………………….

 

 

 

 

 

 

 

 

Смерть в Молочанске.

 

 

140 ***в тебя порют.

И очередь, и вне очереди, и в глаз – струя.

И целый фонтан в рот заходит,

И вот ведут его – коня.

 

 

Конь – не человек, ему не объяснишь,

Что нужно пороть с расстановкой.

Ему не понять тихого порева тишь,

И влажную тишь с засунутой в жопу монтировкой.

 

Он может проткнуть – смерть на хую,

Страшна сама по себе,

Хотя – чпок – и ты раю,

И – нихуясебе!

 

И так ты погибла – конь молочанский

Тебя насмерть заебал.

 

 

 

 

 

 

 

***-культура.

 

 

 

 

*** в ****е – как это прекрасно!

Как холоден север в Мурманске, бля!

***-культура – это злосчастный

Корень пути в нихуя.

 

 

Но мои приключенья логичней,

Много серьезней других.

Я ебу других симптоматично

Относительно быта **** суетных.

 

Мне говорят, я – не Пушкин,

Я отвечаю – на это ложил.

Хули, ведь был и поэт Кукушкин,

Вот только где он, бля нахуй, жил?

 

 

 

 

Печаль вофленных губ.

 

На фотографии – она, одна, одна ****а.

Она печальна навсегда, и *** во рту до дна.

 

 

 

 

 

 

 

 

Пидорас и Эндорас.

 

Пидорас и Пидарас – это разные вещи.

Один – гондон, другой – ***сос,

Ожидатель грязных вещей.

 

 

Один – просто гнида, ***няпроизводящая.

Другой – в рот бирущий, жующий,

Говно сосущий через тряпочку.

 

 

Пидорас чаще всего – сука-чиновник,

А также все менты – пидорасы.

А уж есть ли средь них пидарасы – это другой вопрос.

 

 

 

Эндорас же более редок.

Это тот, что кричит о любви

Дурной, однополой, но сам не ****ся.

 

 

 

 

 

 

 

 

Ждущий мальчиков ***з.

 

 

Армейский дух бывает разным,

Обычно, пахнущий говном, он многим не заразный,

В них – полные сортиры естества,

А также водка – символ баловства.

 

Но он пришел сюда, ведь *** чесался,

По яицам ишел тяжелый ток,

Он отучился, ****ь, чтобы иметь сношаться

Возможность, ****ь, и в этом он знаток.

 

Так многие шакалы – пидарасы,

Ведь с бабами им трудно пидарасить,

Да и нельзя вообще им пидарасить,

А нужно лишь залазить, бля, залазить.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Баллада о ****е Ванкаловне.

 

 

Среди распаханных полей

Я наблюдаю смелый рак.

Она – одна из дочерей

Села, где каждый – ****урак.

 

Она желает отдохнуть,

Но это вряд ли без****ы.

Все ж для того, чтобы рвануть,

Или урвать, иль жиром стыть.

 

****а Ванкаловна, она

Держала дома три коровы.

И пять свиней, детей говна,

А также кур индюшек кроме.

 

 

Она, ****ь, всегда гнала

Мутнейший нахуй самогон,

Сынов села к себе звала

И раздавался ночью стон.

 

Один б ее не одолел.

Один б в ****у бля провалился.

Один держал, другой – висел,

Лизая щель колхозной жрице.

 

Она любила поклоненье,

Потом, устав от языков

Она сама могла в вофленье

Вдаваться ………………..

 

 

 

 

 

Возвращение в Щелкино.

 

Я вернулся и видел тебя,

Ты грустно еблом торговала.

Жизнь не удалась.

*** удалась.

 

 

Ты думала – что ты ****ь актриса,

Актриса ****ь балерина,

Но ****ный в рот – чтобы быть балериной,

Нужно с детства учиться бля танцевать.

 

Ты много книжек читала,

Ты читала бля Достоевского,

Бля Толстого, Пушкина, Лермонтова,

Ты слушала нахуй Высоцкого.

 

Вся эта ***ня должна была привести к тому,

Что приедет принц на белом Мерседесе,

Но он *** приехал.

***! ***! Хуй!

 

 

Вместо этого ты постарела

И была никому не нужна.

Лишь он один – нечистый армян

Пришел, чтоб тебя отъебать.

 

 

Он отъебал – ты родила

Черномазого пацаненка.

В остальном – нихуя,

Нихуя за эти годы не произошло.

 

Я приехал в Щелкино и подумал:

А хули я здесь делаю!

****ный в рот! Прошло десять лет,

Но здесь все по-прежнему.

 

Те же ебла, те же менты,

Один на все Щелкино голубой ходит, себя предлагая,

И все ему ****ы раздают,

И это по-прежнему модно.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

Я – знаток бухания белого.

Больше нет ничего на земле.

Даже в жизни она – индивелая,

Водка – свет в пасмурном дне.

 

Водка – союзник желания,

Водка – создатель мечт.

Хотя, ****ь, нет оправдания.

Для тех, кто не смог свою печень сберечь.

 

Хули – жизнь коротка,

Типа нахуй что-то другое,

А любовь – она навека.

Но редко она бывает живою.

 

Даже поэты, слов извращенцы,

Даже они не смогут понять,

Что не пить – это не честно,

Это значит, что ты – ёб твою мать.

 

Я знаток стаканов высоких,

Городов, в кабаках светлых,

И дев – пьяных и чернооких,

И их губ – для *** приветных.

 

 

 

 

 Баллада.

 

 

 

Темной ночью космос гонит самогон.

А тебя ебут, и слышен дальний стон,

Слышатся и чпоки от *** вхождения,

Слышно, как залупа тратит ощущенья.

 

 

Только я один, на гору поднимаюсь,

Это потому, что я от нехуй маюсь.

Я – еблан, и большего не надо,

И не надо шоколада-мармелада.

 

И не надо мне медведей, каруселей,

В парке бля зеленом синих елей,

И не надо мне лупатых Жигулей,

Может, только, надо телок всех мастей….

 

Остальное – это вам, а вам дарю я ***.

Подержись же, милая и на хую станцуй,

Пообедай, милая, вафля хороша,

Закуси, запей – все одно – леща.

 

За щекою лещ – это хорошо.

Ты сосешь и знаешь, это – нахуй шелк,

Я поэт, я русский баловень небес,

Остальное – по хую, хоть на президентском кресле – бес.

 

Даже если наши снова проебут в футбол,

Похую, что не забьют в ворота турков гол,

Главное, что ночь и я тебя ебаю,

Как засну – ты скажешь – баю-баю.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

На свете всех главнее – срать,

Иных и нет путей.

Когда ты хочешь полетать,

Спроси себя: а ты посрал?

 

Ну пусть. Летишь, ты – сокол, бля,

Ты выше всех высот,

Тут говно себе взмахнет

И, словно груз, к земле притянет.

 

И потому – не забывай

И утра начинай с того

Чтобы ийти в сортир и срать,

А уж потом – полёт и подвиг.

 

 

 

 

 

 

* * *

 

Все ушло.

Все прошло.

Поезда.

Ты – ****а.

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Ракета – железный в небо ***.

Торчит, кричит простору: не тоскуй!

Молчи, простор, ведь ты отъебан взгядом,

А я лечу к звезде, и в этом есть отрада.

 

 

А ухожу в высокое паренье,

И там, возможно, тоже жизни есть,

А ты – земли простое испаренье,

Твои леса – навек на жопе шерсть.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Две ****ы.

 

 

Если едешь за рулем, ощущая охуенье века,

Осмотрись – ведь кто тебя подрезал,

Или сзади подпирает, заебывая и отъебывая мозг.

Две ****ы.

Две ****ы.

 

 

Накрашенное море ожиданья,

Вофленных губ ярчайший лоск,

И гордость за ****у, что щелится в штанах,

И гордость, ****ь, за жопу, что вертится юлой.

 

 

Так не бывает, чтобы женщины гордились знаньем,

Для этого, наверно, нужно быть уебковатой,

А если жопа хороша и сиська полномочны,

Вот здесь взывает гордость и ***ня.

 

Так, две ****ы тебя уж обгоняют.

Им кажется, они – бля ****ь царицы.

Мотор ревет – армян, что взял ****у в аренду,

Купил машину. И то – охуеванье.

 

 

А ты ****уешь на своей ноль-первой,

Ведь типа ты еблан, и больше нихуя.

А две ****ы, гордясь промытым салом,

****уют по земле, ****уют по душе.

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Нас – миллионы, мы – армяне.

Мы – человечества вафлёж!

 

 

 

 

Арфа ****ы.

 

 

 

День и ночь, день и ночь,

Я – поэт осенний.

Магазин уходит прочь,

Только я – Есенин.

 

Большинство – похую,

Большинство – насрать.

Только я – не в стою,

Не могу я в стаде спать.

 

Так, толпа охуевает,

И какой-нибудь гиббон,

Средь толпы в верхах летает,

Ощущая *** стон.

 

Хуля там – долой сомненья,

***забей – и все дела,

Эсэсэра ****опенья-

Обезьянняя игра.

 

Человек идет по миру,

Он уверен, что живет,

От стола идет к сортиру

И мозги судьбе ****.

 

Может, это, и возможно,

Только близится ****ец,

Потому так свет тревожен,

Потому, ****а – отец.

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Уж скоро приходит полночь,

Уж скоро придет ****ец.

 

 

 

* * *

 

 

Я тихо уйду в тишину понедельников.

Там не будет чудес, не будет бездельников,

Лишь одна синева, в тишине пролегая,

И она – пустота – в черной тьме заливная.

 

 

Там не будет актеров, дуплоторговцев,

Там не будет блатных ебаков,

И, наверное, иногородцам

Будет выдан билет без кулаков.

 

И при слове «****а» никто не встоскует,

И никто в пропасть лет не блеванет,

А что останется здесь – будет на ***

Болтаться – слава ему и почет.

 

 

 

 

 

 

Диск Белонце.

 

 

 

Ночь. Пурга. Срач часов.

Собаки ебут зубами штакет.

Мозг – минарет,

И в нем – судьбы синий миньет

И голос отцов.

 

Пушкин воздуха, никто не узнает,

Никто не вспоет,

Только ночь за окнами тает,

Только век в вечность сгорает,

Кто-то лежит, кто-то – встает.

 

 

Липкая грязь под секундами.

Красный рассвет.

Красный миньет,

70 летний миньет.

 

 

 

 

 

 

В Темрюке.

 

 

…………………………..

………………………….

…………………………

…………………………

 

 

 

…………………………

…………………………

…………………………

…………………………

 

 

…………………………

…………………………

…………………………

……………………..***.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Ночная ****а.

 

 

Сетка порвана,

Будто целка навсегда.

Будто в жопе резьба,

Будто проебанный рот.

 

 

Это гол! Это гол!

Нас снова ебут!

Мы снова проебываем в кубке УЕФА.

*****, слышится треск – это плавится вазелин.

 

 

Наши, ****ь, очень хорошо водятся,

Пасуются в своем ****ном чемпионате,

А за границей начинается вофленье,

Начинается нарезание резьбы.

 

Ночная ****а, ночная ****а.

Ночная ****а, ночная ****а.

Я не хочу спать, мне больно спать,

Уж легче бухать, чем вместе со Спартаком сосать.

 

 

Возвращение Малафеева не за горами,

И тогда – новое малафьение,

Новое всенародное обломанье,

Новая ****а, ночная ****а.

 

 

 

 

 

Из залупы мировой истории.

 

 

…………………………………

…………………………………

 

 

 

На краю.

 

 

 

Я стою на краю.

Поплюю, поплюю.

Толстой завистью ждет таракан.

Только похуй – я – уркаган.

 

 

Постою на краю.

Поплюю, поплюю.

Конь мой срет в переулке,

Магазины заняли турки.

 

Вечность – жесть человечья,

Никому ничего нихуя,

Человек может смерть обеспечить.

Только вниз, на краю, поплюя.

 

 

Может, правы армяне,

Что кричали: кунем!

Их проблемы не ранят,

Им бы только – гарем.

 

 

Волосатая правда

Завсегда хороша,

Когда нету ерша,

Также нет ни шиша.

 

Начинаем: с *** ли

Эта странная жизнь,

Только выпил – отняли,

Отвели – отожмись.

 

Лучше ссать на краю,

Наблюдать за струею,

Чем метаться в строю,

Чтоб уснуть блягероем.

 

 

 

 

 

 

 

Навстречу звезде.

 

 

****ь! Я лечу! Я – луч!

Я светл, длинен, могуч.

Хули толку обсуждать общественный строй,

Если итог – жом земли сырой.

 

 

Если итог – забвенье,

И – ни секунды счастья.

Власть играет в вофления,

Иван же ищет путь из ненастья.

 

А я – лечу! Я – луч!

Я светел, велик, могуч!

Мне похуй земные терзанья,

Мне похуй во власть влезанья.

 

 

 

 

Водка.

 

 

Я видел сияние севера,

В этом был мозговой привет.

Я лежал, и молчала стена,

И молчал на стене Цой.

 

Мой брат вопил.

Он охуевал, так как был охуевающим

Охуевателем, знатоком муравьев.

Он добывал судьбу из пчел.

 

Он брал шерсть жуков

И смотрел на нее через увеличительное стекло,

Он кричал, бля кричал – это был торч энтомолога,

И так даже не кричат в оргазме.

 

В жутком, прекрасном оргазме,

Когда кончина стреляет, словно орудие,

Разбивая преграды, превращая сомнения в жар звезд,

А воспоминания – в снег космодромов.

 

 

****ь! Шерсть жуков!

Этот великий смысл

Был много смысле прочих вещей,

Возможных и невозможных.

 

 

Он был круче Зины из магазина,

Которая уже родилась с ***м во рту,

И всю жизнь его не вынимала,

И собиралась взять на тот свет.

 

Шерсть жуков!

Величие стен Китая,

Утро Японии,

Хвосты динозавров!

 

Я наблюдал всю эту ***ню неспроста,

Голова моя разрывалась,

Я не мог читать газеты,

Над которым склонилось вниманье энтомолога.

 

И я пил водку – ибо средь энтомологов я – один,

И больше никто не пьет этот напиток,

Им просто не дано, бля,

***, ***, хуй, х-у-у-у-у-у-у-у-й!

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Батайск.

 

 

 

Я в детстве увидел Батайск.

Мой отец был железнодорожник.

Он ездил по дороге в Ростов.

По длинной дороге в Ростов.

 

 

Хули б и мне не ездить в Ростов?

И я тоже ездил в Ростов.

Я ездил в ****ь Ростов.

В бля нахуй Ростов.

 

По дороге мы всегда проезжала Батайск.

Батайск был прекрасен.

Я понял, что это – город мечты,

Город светлых грез.

 

Это, ****ь, прекраснейший город земли,

Это, ****ь, поля, окружившие синий предел,

Это люди, чистые как слеза,

Это мысли, мечтающие о ебле правдивой.

 

 

И так, я жил

Мечтами о том,

Что когда-нибудь я буду жить в Батайске,

Городе зеленого естества.

 

 

Но годы шли чередой,

Я **** отношенья мечтаний

Пером, окунувшимся в пену чернил.

А Батайск так и был за горами…..

 

Он и теперь далеко. Светлая даль.

Даль ****ь земная………………..

 

 

 

 

 

 

 

Азовское море.

 

***ня задействована в ночь,

Я ожидаю мыслей толщь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Зина в молодости.

 

 

 

 

Средь прелой перхоти знамен

Есть ебоннутость злых имен,

Наташа, Таня – то ***ня,

Вот Зина, бля, судьба моя.

 

 

Она по молодости лет

Сосала лишь чрез полотенце,

Ее пугал простой вафлет,

А также ***, длиной – до сердца.

 

Но так случилось – жил армян,

Он был один, и он дрочил,

В свободной жизни – полупьян,

Он день мечтал, а день – удил.

 

Он в неудачности своей

Давно не знал, кого ****ь,

Вернее что – всего верней

Ему бывало в дверь совать.

 

Уж он забыл про жизнь людей,

Про ****ы ветреных ****ей,

Про их всклокоченные рты,

Такой был пленник суеты.

 

Но Зина взять не отказалась,

………………………………

………………………………

………………………………

 

 

 

 

 

 

Армян-приживалец.

 

 

 

Худому стержню нечего терять.

Худому стержню некого ****ь.

 

 

И он идет, себя разняв,

С седой ****ой себя связав.

 

Он приживается спокойно

И продчиняется достойно.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Штембрехт.

 

 

 

Павел, Павел, пидарас,

Разыгрался в яйцетряс.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Он читал во тьме стихи,

И чесал кусок ноги.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Он пришел себе в ДК,

И читал стихи с лотка.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Он пошел потом домой,

Размечтавшись, что – герой.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Он пришел и начал спать,

Позабыв пойти посрать.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Поутру пришлось бежать,

Чтоб говно не растерять.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

А потом он в школу шел

На зоологический, бля, зов.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

Павел, Павел, ***сос,

Павел, Павел, ***сос.

 

 

 

 

 

       Мозги вареных обезьян.

 

 

 

Мозги вареных обезьян

Во мне рождают злой буран.

Я объедаюсь, объедаюсь.

Я от сомнений забываюсь.

 

Я знаю, ты – навек ****а,

И это вряд ли чем исправить,

Когда я мог зашить, тогда,

Куда б ****ь себя заставил?

 

Я ****ь, не Байрон, не Лорд,

Мне похуй это притяженье,

Есть города, где тыщи морд,

И это есть судьбы теченье.

 

Все остальное – еботня,

От смерти к небу беготня,

Но если б кто туда забрал?

А так – поля, в руках – кинжал,

 

 

Мой конь молчит, он охувший,

Он ненавидит обезьян.

От ожидания вспотевший,

Я пробираюсь сквозь буран.

 

И вот – прыжок, и обезьяна,

Вопит от ужаса она,

Она исполнена изьяна,

Я пью мозги ее до дна.

 

 

 

 

       

 

 

 

       * * *

 

 

 Ночь детского ослика.

 Час ночи в слезах носков.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

Ты играла с тюбиком, тюбиком,

С тюбиком ****ь вазелина.

Тюбик смотрел ****ной надписью,

И это было его лицо.

 

 

А горлышко было очком,

И он срал этим очком,

Полупрозрачным говном,

Благотворным, смягчающим дерьмецом.

 

 

 

 

 

       * * *

 

 

 

 

Нахуй нам жить?

Нахуй нам отдыхать?

Нахуй нам это все?

Нахуй велосипед?

 

В школе ****ные физруки

Ебут мозги долотом.

Я объявляю войну

Всем мировым физрукам.

 

Суки, суки, суки,

…………………. .

 

 

 

 

 

 * * *

 

 

 Вяленная ложь вчерашних заподляков,

 Удары по почкам по жизни правдивей.

 Ча! – это слышится в лесу,

 Это ****ят кого-то, играя часами.

 

Играет “W.A.S.P”, они накрашены, будто пидарасы,

Blackie Lawless вопит, охеувая.

Правда – это морда мента, отожравшего жизнь

У слабого, нищего и младенца.

 

Христос был чуваком.

Христос был пацаном.

Он не кричал, но кричали его слова,

Он просто твердил: все просто. Нужно просто любить.

 

Но толстая морда мента, как и в прежние годы,

Мечтает отожрать ближнего.

Отобрать, отъебать,

Порвать, переварить, спустить говном.

 

И пусть это временно, пусть – это танец червей,

Менты бесконечны, как тараканы,

Им нет числа. Мент – состояние материи.

Мент – состояние космоса.

 

 

 

 

 

2010.

 

 

 

Когда-нибудь будет 2010 год.

Он придет, ****ный в рот.

И будет воздух светел и чист.

И будет хор аэровафель лучист.

 

Вспомнят меня – вспомнят, что я был,

Что быт суетный я мыслью будил,

Не общался, не признавал ***ту,

И чтил лишь светлых чудес тщету.

 

Я говорил о России,

О роли ***ни на земле,

О том, как Иван Ивана насилует,

И о прочей другой байде.

 

Вспомнят и выпьют за упокой,

Скажут – был Слабоумов герой.

 

 

 

 

 

* * *

 

 

 

Когда заебет ходить по дорогам,

Когда свет звезд скажет – вернись!

Я скажу городам: бля, до свидания,

Бля до свидания.

 

 

Будет играть музыка сфер.

Будет открыт бога портфель,

И из него высыплется ганджь,

А также шприц с надписью – вмажь.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

* * *

 

 

Ночная радиотишина,

Отвертка ежеет.

Мне не до сна.

Я один. Я – одинокий торчок.

 

 

Мне пора разбить эту тему,

Найдя себе девочку для,

А может быть – девочку бля,

Но это вряд ли возможно.

 

 

Также нельзя быть просто Цоем,

Нельзя быть просто Бутусовым,

В наступившей радиотишине

Нужно словить голос еловых шишек.

 

И не будет других ***нь,

Не будет ни машин, ни велосипедов,

Не будет тебя, о мечта о вечном ****ории,

Не будет поездки в светлеющий Крым.

 

 

Будет лишь он – простых лучей гондонизм,

Заподло в трусах, моторы, плюющие маслом в очко повседневья,

А также Москва, ее ****опеснь,

Песнь вофленья села.

 

 

 

 

 

 

Света Обширнова.

 

 

 

 

Света Обширнова считала, что она – звезда.

Света Обширнова считала, что она – звезда.

Света Обширнова считала, что она – звезда.

Света Обширнова считала, что она – звезда.

 

 

Света Обширнова считала, что она – звезда.

Света Обширнова считала, что она – звезда.

Света Обширнова считала, что она – звезда.

Света Обширнова считала, что она – звезда.

 

Но все говорили: Света – ****а.

Все говорили: Света – ****а.

Все говорили: Света – ****а.

Все говорили: Света – ****а.

 

 

Но все говорили: Света – ****а.

Все говорили: Света – ****а.

Все говорили: Света – ****а.

Все говорили: Света – ****а.

 

 

Света Обширнова пошла в магазин.

Пошла в магазин.

Пошла в магазин.

 

И ей почудился голос резин.

Голос резин.

Голос резин.

 

 

Она спросила: а что это за резина?

А ей ответили: иди ты нахуй, ****ь, из магазина.

 

 

 

 

 

 

 

Ночное.

 

 

 

Ночною порою идут поезда,

Они идут на восток.

А в небе горит золотистая зда,

И поезд дает свисток.

 

 

Мандит везет во Владивосток

Груз острых ножей,

До этого он ездил в Моздок,

И там им был зарезан Мандок.

 

 

Мандит лежит и мечтает,

Он курит, и дым летает,

И на столе – книга Пуушкенена,

А также – чай и сушки.

 

 

 

 

 Артур-Мартур.

 

 

В тишине армянских коридоров

Раздаются гвозди антисанитарии.

Скотина кричит, тяпая за ногу:

Нехуй, нехуй трогать собак.

 

 

Артур-Мартур.

Артур-Мартур.

Артур-Мартур.

Артур-Мартур.

 

 

Ночь Еревана спокойна.

Ночь Арарата заснежена.

Девочка глотала таблетки.

Девочка сглотнула, согнувшись, бля.

 

***.

***.

***.

***.

 

 

***.

***.

***.

***.

 

***.

***.

***.

***.

 

***.

***.

***.

***.

 

****а.

****а.

****а.

****а.

 

 

****а.

****а.

****а.

****а.

 

 

Артур-Мартур.

Артур-Мартур.

Артур-Мартур.

Артур-Мартур.

 

 

 

 

****арг.

 

Во тьме молчит Владивосток.

Сияет ****ный лабаз.

 

 

 

 

 

 

Московские пидарасы.

 

 

Если б солнце – фонарь.

Но – рассеиватель, как встарь.

Если б луна – прожектор,

А так – света коллектор.

 

Если б все было просто,

То и я б с рюкзаком,

Ездил по городам, а не был коростой,

Обычным сельским пеньком.

 

 

Но в Москве на меня не поострят.

В хитровыебанной суете.

В хитровыебанной маете.

В пидорковатой вредной среде.

 

 

 

 

 

Москвичи – пидарасы.

 

 

Кусты не светятся, не ждут.

Они молчали, армяне уж суют.

Они в горах, где волосы растут,

И где моря не в синести поют.

 

Москва – ***ня. Москва – хуйня.

Москва не дышит. Там нет кустов.

Там голова болит моя.

Там ты во сне не видишь снов.

 

Вот приезжает ****ь ****а,

Из ****ь провинции она,

Она ****ь едет покорять,

Она ****ь едет познавать.

 

Она ****ь долго суетилась.

Она мечтал съесть говно.

И Москаллия насладилась.

Она не пила так давно.

 

 

 

 

 

 

 

Колготки Иры Сапозоровой.

 

Мечтая, пауки.

****ись леденцы.

И группа «***» образовалась в 18-м году.

Хотя - *** вам, в 69-м.

 

Магога шел через поля.

Он шел за самогоном, ****ь.

Он тоже был венец судьбы.

И он не знал, как их порвать.

 

Ведь там горел огонь.

То жглись презервативы молча.

И лопалась резина сгоряча.

И не было Петровича уже.

 

****, ****, ебал, ебал.

Дупло 16 замолчало.

И я не мог сказать, в чем суть.

В чем правда синих поцелуев.

 

А Ира Сапозорова не ****ной жила.

Жила и не вофленной также.

Она могла быть, не могла,

Она ловила позитив трусами.

 

Колготки Иры Сапозоровой горели

Огнем сует нездешних и опасных,

Они вели. Они вотще учили.

Но чу: ушла зима, и нет уж суеты.

 

 

 

 

 

 

 

Дауноватая разметка.

 

 

Он ехал. Он был Даунок.

Его сын был Даунок.

Он ел и чавкал, мечтая пирдеть,

Возможно, он был Пердь.

 

Жизнь говорила нелепым концом.

В жопе светился ежовый дом.

Он ехал в ночь. Молчала звезда.

Молчала она, ****а ощущений.

 

Молчала она, ебонатских сестра,

Родная собака насрала на воле,

Говно было сухо, огромно, молчаще,

Говно наслаждалось, гомно тарахтящее.

 

Во тьме ебонатиков был немало.

Во тьме ебонатики были узором.

Равнялася жизнь. Равнялось мечтанье.

****а суетливо мечтала подняться.

 

 

В шоке ****а. В шоке щелища.

Москва нихуя развивает однако.

Конфеты закончились. Нет ничего.

Нет ничего, кроме раковых сказок.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Задрачивающие бабушки.

 

Я боюсь очутиться в нигде.

И на старость лет, ебоннуться!

Боюсь очутиться в ****е,

В колодце замшелом проснуться.

 

 

И вот, понимая, что все

На свете седом повторимо,

Я вижу – девочка ждет,

Что вафля не выскочит мимо.

 

 

 

 

Спартак сосал.

 

 

 

Проходят годы и века.

Спартак, Спартак сосет.

Проходят годы и века.

Спартак, Спартак сосет.

 

 

Проходят годы и века.

Спартак, Спартак сосет.

Проходят годы и века.

Спартак, Спартак сосет.

 

 

Проходят годы и века.

Спартак, Спартак сосет.

Проходят годы и века.

Спартак, Спартак сосет.

 

И приезжают вновь команды,

И снова, снова – на рота.

Но бля в родном чемпионате,

Спартак – ебучая игра.

 

 

 

 

Эля.

 

 

 

Эля, Эля, Эля,

Замечательные дни.

Эля, Эля, Эля,

На ****у себе мани.

 

 

Эля, Эля, Эля,

Снова синие ветра,

Эля, Эля, Эля,

Жопа – черная дыра.

 

Эля, Эля, Эля,

В жизни – место западлу.

Эля, Эля, Эля,

Жизнь, смутившая манду.

 

Эля, Эля, Эля,

Жизнь прошла без суеты,

Эля, Эля, Эля,

Злоебучие посты.

 

Эля, Эля, Эля,

Замечательные дни.

Эля, Эля, Эля,

На ****у себе мани.

 

 

 

 

Очаровательная вафля.

 

 

Я б не сказал, что прямо щас ее б ****,

Раздел, дурную, на ветру,

В другой стезе я жизнь познал,

Я знал, что жизнь идет в нору.

 

И был мороз, и снег блистал,

И это было похую,

Он был похож на тьму коралл,

И я сказал: ну все, сую.

 

Сношенья было не заметить,

Собой закрыв твой голый зад,

Я был за *** зимой в ответе,

Твоей ****е был чисто рад.

 

Но, понимая, что желанье

Распространилося вощще,

……………………………

……………………………

 

Вот, отделилось малафье,

……………………………

……………………………

……………………………

 

 

 

 

 

Эля-2.

 

 

Эля, Эля, Эля, Эля,

В ночь уходят поезда.

Эля, Эля, Эля, Эля,

Одиночество. ****а.

 

 

 

Эля, Эля, Эля, Эля,

В ночь уходят поезда.

Эля, Эля, Эля, Эля,

Одиночество. ****а.