На той высоте безымянной

А на той высоте безымянной погасли все звёзды.
Растеряли любовь, постоянно куда-то бежа.
Мы хотели назад, но назад уже было поздно.
И дрожа, держа рукоятку тупого ножа,
обреченно бомжует седая от страха душа…

Нас было миллионы одиноких,
открывших мокрые ладони для любви,
писавших муками обтянутые строки,
мотавших «обезлюбленные» сроки
и доживавших тягостные дни.

Среди рек слёз и опустевших окон
мы растелали красные ковры:
усеянные розами — к востоку,
шипами — к северу, и как-то мимо боком
там проползали серые воры.

Кроме любви у нас почти что нечего украсть.
Ну разве что ещё немного дружбы…
У воров постепенно гасла страсть,
ведь чувствуешь — всего лишь в первый раз,
а дальше… Привыкаешь… Так и нужно…
И чувства больше — не струна нутажная —
а так, лицо модели напоказ.

До посинения сжимая твои пальцы,
надеялся я — у воров провал.
Но почему ты перестала улыбаться?
Воры отказывались сдаться.
И я любовь нашу порвал.

Точнее, я дорвал остатки левые,
тобой оставленные по неосторожности.
И губы твои, цвета вишен спелых,
поцеловать я не успел и не успею…
Зато я напишу негожий стих!

Там погасли все звёзды…
На той высоте безымянной
всё по прежнему: в счастье живут миллионы и тысячи лиц.
Он ушел, зализав свои раны.
Может поздно, а может и рано,
с каждым шагом роняя кровавые слёзы с длинющих ресниц.

И слетавшие с губ твоих фразы — эпитафией
на гробу его, что воздвингули там внизу.
А на серой плите — твоя и его фотография,
на которой губами он давит от счастья слезу.

Ты молчи. Ты забудь. Стисни зубы и сделай шаг вдаль.
Ты убила. Зачем ещё мучать невинный труп?
Никчему! Перестнаь рисовать на лице печаль,
и так дивно подкашивать краешки солнечных губ.

Протянул себе в небо нить…
Дух. Душа. Ты — была его треть.
Не дала с любовью прожить —
дай хотя б без неё умереть.