XXI. Видение, навеянное свечами

Она идет, устало сияя
Источая тишину
Так, что даже чужеземные ткани
Пристыжено умолкают, переставая шуршать
Отрекаясь от напыщенности
Она идет, влача за собою
Тонкий шлейф молочного запаха
Та, которая едва ступила на землю
Показавшись из картинной рамы
Так из мира, откуда нет возврата
Вдруг улыбнулся Рафаэль
Или же это – Зазеркалье
Где все портреты – живые
Где люди и боги свободно
Как бы между делом
Обмениваются благословениями и напастями
И подмигивают друг другу
Тысячу раз состарится мастер
На каждое ее движение, взмах ресниц, поворот головы
Тратя столько пинт краски
Сколько Бахус за все свое бессмертное существование
Не выпил вина
Но художников рядом нет
В этом доме
В этой комнате
Которую пересекает неторопливыми шагами
Женщина с младенцем на руках
Свечи неровно дышат к ней
С обеих сторон
День за окном закончился
Решив вдруг совершить доброе дело
И мертвые ветви не бьются более о ставни
Дабы не потревожить сон ребенка
Солнце ушло на покой раньше обычного
И забыли пробить часы
И соловей вдруг онемел
И бесшумно снялся с ветки
Такова цена молчания
И младенческого сна
Шепот женщины тихой волною
Рассеивается над маленьким лицом
Лицом херувима
Неслышно открывается дверь в дальнюю комнату
Здесь продлится его неровный сон
До утра
Еще три шага по темному коридору
И она вступает в тень
И тень заслоняет от нее лицо младенца
И дрожь пробегает по доселе твердым рукам
И нога боится опуститься
На невидимую доску пола
А что, если пола нет?
Что, если навстречу ей крадется бездна
И сейчас алчный, не имеющий контуров рот
Поглотит и ее, и младенца
Чье лицо также невидимо
Что же это за лицо?
Не освещаемое свечами
Оно может стать каким угодно
А вдруг на нем уже разверзаются раны
И веки слиплись не от слез
А губы втянулись глубоко вовнутрь
Сейчас, сейчас
Еще один шаг
И женщина переступит порог комнаты
В которой зажжены свечи
Сейчас, сейчас
Луч развеет скрытную тьму
И явит правду, на которую больно смотреть
Она вошла в коридор с херувимом на руках
Она покинет его с другой ношею
Сейчас, сейчас
Свечи дрожат, смеясь над ней
Она потушила бы каждую о свое тело
Сейчас они сами увидят то
Что она почувствовала
Сейчас они замолчат
Едва узрят младенца, что отяготил
Несчастные ее руки
Сейчас, едва лишь свет упадет на его лицо
И он проснется от этого света
И свечи главной комнаты
Не поверят свечам этой
Скажут только: «Мы видели херувима
Разве мог он так быстро упорхнуть
Подкинув взамен себя другого?»
Но скорбно качнется пламя во второй комнате
Осветив херувима
Того же самого
Оскверненного
Ведь ангелы оставили его без присмотра
В момент зачатия
Когда злобная тень ухватилась сзади
За крутые бедра
И резко подтолкнула их вперед
Заставив принять вовнутрь
Мутно-белую порцию яда
Умеющего творить подобия
Девственный Яхве лишен был этого зелья
И потому от скал и глины
Родился первый миф
Но этот херувим – земной
Родился от человека
Что достиг совершенства в грехопадении
Из зависти сам Люцифер плюнул на него
Когда заметил, как меркнет с ним рядом
Из ревности адовы врата, открывшиеся в женском теле
В бешенстве сомкнулись перед ним
Поставив на страже внезапный приступ целомудрия
Вовек не поднимался такой ветер в чистилище
Когда, забросив пиры, беседы и оргии
Собирались на совет
Переплюнутые человеком духи
До крови сбивая костяшки пальцев
Стучали по каменному столу
Рычали: «Еще! Еще!»
Изуверы упражнялись в остроумии
Придумывая все новые пытки
Пускаясь в путешествие по телу
Искали скрытые болезненные очаги
Такое чистилище уподобляется уже аду
Причем не самому изысканному
Все было по-иному
Иначе допустила бы вечность
Чтобы усталый и суровый сюзерен
Все еще облаченный в мантии плоти и крови
И ходящий по земле
Сам зачитал приговор
И вялою дланью
Отвел топор палача
От шеи возмутителя всех спокойствий
И виновника всех торжеств
Удалил его в самое страшное изгнание
Посадил в темницу, не имеющую стен
Смолкли пристыженные духи чистилища
Оскорбленная Смерть
Приняв форму королевской тени
Отвернулась от обреченного
Ветер унес любопытные глаза от комнаты
Воздух в которой пропитан тяжелыми запахами роз
Что вянут, распускаясь все безжалостнее
На страждущем теле
И на ложе, отличном от этого
Страждет другое
Другая тень хватается за крутые бедра
Помогая им исторгнуть вон наследника
До сих пор болит измученное лоно
Легкий и смиренный стон срывается
С чуть искривленных губ
Женщина переступает порог второй комнаты
С нежно спящим херувимом на руках
Его черты вовсе не повторяют ее собственных
Сходство помчалось в другую сторону
Его губы – лук Амура
И уже дерзко вздернуты тонкие брови
И глаза – она знает – темные
И могут распахиваться легко
И глядеть вдаль
Она улыбается и кладет его в колыбель
И удаляется учить новые слова
В другую комнату
Где к ней неровно дышат свечи
Она почти что чувствует ароматы
Воображаемых цветов
И вот – безумием искрятся ее глаза
Она раскидывает руки
Как если бы плыла по воде
И смеется, и поет странные песни
И тени со стен подыгрывают ей
И шепчут, шепчут, шепчут
«Намного лучше…»
«Но все же это – не то…»
«Это была именно она…»
«Почему она безумна?..»
«Что она чувствует?..»
«Снова…»
«Повтори снова»
«Еще раз»
«Еще»
(«Еще!» - рычат души в чистилище
Разбивая бесплотные кулаки
О каменный стол
«Еще!» - замирает эхо в пустой бутылке
В немой чернильнице)
Слезы прокладывают себе путь по ее щекам
И она тонет в них
Самоубийца
И когда настает время хоронить ее
Облаченную в подвенечные одежды
Тревожный поступью
Пугающий обликом
Злосчастный и отвергнутый всеми рыцарь
Со шпагою разящего слова наперевес
Спрыгивает в ее могилу
Где его ожидает противник по прозвищу Мир.