5 копеек

НЕВЕСТЬ


---------------------------Вместо предисловия-----------------------------------

Что такое пять копеек? Мелочь.
Это было мелочью даже тогда, когда я был совсем ребёнком. Хотя в то время на эти деньги можно было купить либо бублик с маком, либо газировки из огромных, словно холодильники, автоматов. Два стакана обычной газированной воды и один с приятным сиропом.
Почти наверняка, на пять копеек можно было купить что-то ещё, хотя мне запомнились только бублики и вода.
Но даже тогда мы, играя в «войнушку» и вдруг заметив, как под ногами блеснул пятачок, иногда пробегали мимо. Пить, например, не хотелось, кушать тем более, а во время наших военных баталий медная монета всё равно бы не задержалась в кармане.
- О, смотри, деньги, - рефлекторно вырывалось у меня изо рта.
- Точно, - удивлялся друг, и мы бежали дальше.
А теперь? Теперь даже цен таких не осталось, чтобы столько-то рублей пять копеек. Теперь суетливый мальчишка не просто не нагнётся за подобной монетой, он даже не заметит такой мелочи.
Как бы она не старалась…


 
Я не заметил, как наступила весна.
О чём-то задумавшись, или ни о чём не думая, а просто очень устав, я возвращался с работы. И вдруг, непонятно с какой стати, я обратил внимание, что под ногами не хрустит снег. Я устало опустил голову, чтобы выяснить причину подобного затишья и с удивлением обнаружил, что его нет. Снега не было!
Я, засомневавшись, может быть, это сон, резко остановился и осмотрелся вокруг. Медленно, словно действительно просыпаясь, я осознавал реальность, как ребенок в голливудском кино, оказавшись на далёкой планете, привыкает к её просторам.
Я глубоко вдохнул. Воздух был тёплым и ласковым. Природа проснулась намного раньше меня, словно я поздно лёг и проспал до обеда, а она уже успела умыться, причесаться и надеть своё любимое платье. Она, встретила меня, заспанного, широкой улыбкой или даже добрым смехом, и её настроение тут же передалось ко мне.
Деревья, сутулившиеся всю зиму от Сибирского холода, теперь расправили плечи, и не скулили, как в январе, противным скрипом, а тихо перешёптывались между собой. Покрывшись сыпью набухающих почек, они приветливо помахали мне лапами, а я, боясь выглядеть смешным, подавил в себе порыв ответить им тем же и едва заметно кивнул головой.
Трава зеленела. Я вдруг отчётливо вспомнил, как горела старая прошлогодняя поросль, а значит, я видел весну, вернее тень её. Вспомнил, хотя до этого момента, до того, как я остановился, открывая новый для себя мир, я ничего подобного и в мыслях не держал.
Трещали кузнечики. Я даже на секунду представил, как они целым оркестром сидят под листом папоротника и играют на скрипках. Представил на мгновение, а после сам улыбнулся своей безудержной фантазии. Наверное (да почти стопроцентно), где-то в детских мультфильмах я видел кузнечика-скрипача, и теперь он всю жизнь будет преследовать меня подобными ассоциациями.
И вдруг я испугался.
Я ведь привык замечать то, что не замечают мои знакомые. Видеть, как нежатся голуби, как падает за горизонт красное яблоко солнца, как, словно кошка с мышкой, играют языки пламени с брошенной на растерзание палочкой. Я привык видеть мелочи: слёзы на глазах у бродячей собаки, дребезжащий голос обманывающего мальчишки, пять копеек на полу заполненного автобуса…
А весну не заметил.
И я испугался, что вот так, сосредоточившись, на себе, на своей усталости, на своих проблемах, я не замечу, как возле меня, не спеша, пройдёт действительно что-нибудь важное.


В этом году было тёплое лето. В принципе, что ж тут удивительного, скажите вы, лето ведь и должно быть тёплым, и будете совершенно правы. Но для Сибири + 30-35 – это нонсенс. Это невыносимо душно, невыносимо жестоко и, в конце концов, просто невыносимо.
Каждый вечер, засыпая, я слышал, как жалуется мама. Проснувшись, я шёл по улице и видел, как бабушки, по привычки тепло одетые, покрывались потом, охали и качали головами. Я заходил в автобус и чувствовал мучения пассажиров, которые прижимались к распахнутым форточкам, пытаясь отхватить хоть глоточек свежего воздуха.
И я, естественно, тоже задыхался. Немного меньше, привыкший к казахстанскому зною, но всё таки… Надвинув козырёк кепки на самые глаза, я шлёпал новенькими сандалиями по плавившемуся асфальту и, вытирая лицо насквозь промокшей футболкой, твердил, как и все вокруг: «Ух, какая духота».
А сегодня, ни с того ни с сего, было пасмурно, и я снова (так уж устроен обыкновенный человек) был не доволен. Вчерашний вечером я решил, что после работы обязательно заеду на пляж. Тем более, знающие люди достаточно убедительно описывали мне насколько тёплая и ласковая сейчас вода. А тут пасмурно! И к тому же дождь…
Я ехал в маршрутке, в которой окна были открыты намного меньше обычного, когда мне позвонила мама. Она попросила купить хлеба, так как вернётся к семи, а дома ни кусочка, и я, естественно, согласился.
- Купишь? – переспросила мама.
- Естественно, куплю, - и, правда, почему бы ни купить?


Я ловко, несмотря на полутьму, нашёл замочную скважину, два раза повернул ключ и оказался у себя в коридоре. Разувшись, я скинул сумку, прошёл в комнату и, ещё не умывшись с дороги, включил только что приобретённый DVD - диск.
И когда фильм подходил к середине, то есть к самым интересным событиям, я почему-то вспомнил о хлебе. О том самом хлебе, который я пообещал и, конечно же, забыл купить. Было очень обидно (хотя на кого, кроме себя я мог обижаться) нажимать на паузу, снова собираться и идти в этот чёртов магазин.
И сейчас мне почему-то надо было не только булку белого. Неужели я, победив соблазн досмотреть кино в спокойной атмосфере, пришёл сюда ради этого? Теперь мне захотелось чего-нибудь к чаю, захотелось минералки, захотелось…
Стоп! Я вовремя отдёрнул себя, словно ребёнка за грязный рукав, и, превратившись из простого человека в частичку урчащей очереди, мечтал только о том, чтобы побыстрее оказаться перед экраном своего компьютера.
Позади меня стояли бабушка и её пяти - шестилетний внучек. Вернее бабушка стояла позади меня, а мальчик находился повсюду.
- Баба, ну купи «Орбит», - скулил он, но бабушка не покупала. Даже не оттого, что она была какой-нибудь злой или жадной бабушкой. Нет. Просто кроме этого ей надо было подумать и о рисе, и картошке, и о подсолнечном масле, и о многих других вещах. Но мальчику-то казалось, именно, то, что она была злая и жадная.
- Баба, купи, - в последний раз протянул он.
- Нет, - и обиженный внучек выбежал на улицу.
- Что вам? – обратился ко мне кассир.
- Булку хлеба… - я уже приготовил на неё одиннадцать рублей.
- Всё?
- И «Орбит», - за помятым червонцем пришлось снова лесть в сумку.
Мальчишка стоял возле входа, и, казалось, забыв о своей обиде, наблюдал, как взрослые парни гоняют в футбол.
- Ты что ли жвачку хотел? – шутливым тоном поинтересовался я, и, похоже, подобным вопросом застал его врасплох.
- Нет, - почему-то ответил карапуз, но я то знал, что это был именно он.
- На, держи, - я протянул ему фруктовый «Орбит», и он отчего-то стал настолько счастливым, что мне стало немного не по себе. Словно он мечтал об этом со дня своего рождения, или даже ранее того.
Но самое удивительное, что и я в это время ощутил прилив неописуемой радости. Я понял, что не напрасно сегодня было прохладно, и я не пошёл на пляж, не напрасно я забыл купить хлеб тогда, когда его нужно было купить, и уж тем более не напрасно я прекратил просмотр фильма на самом интересном месте, чтобы именно сейчас сбегать в магазин.
- Бабушка передала? - прервал мои мысли звонкий голос.
Но я не ответил. Я развернулся и, переполненный чувствами, пошёл домой. Казалось бы, десять рублей – это ведь тоже по большому счёту мелочь, но подобная ерунда может одновременно сделать счастливым и розовощёкого мальчугана, и почти взрослого человека.


В этом году было настолько тёплое лето, что даже я всё-таки собрался на пляж. Я говорю «даже», потому что я не большой любитель купаться, не большой любитель лежать на песке и, самое главное, не большой любитель большого скопления народа.
Я, немного стесняясь, разделся, но сразу к освежающей воде я не побежал, а просто присел на какое-то ссохшееся полено.
Когда какому-нибудь гипотетическому человеку совершенно нечего делать дома, а на улице прекрасная солнечная погода, он берёт полотенце, может быть, покрывало и идёт на пляж загорать. Провалявшись целый день под палящим солнцем, часам к шести он возвращается обратно и мысленно хвалит себя за прозорливость: «А мог бы столько времени потерять…».
Хотя, по большому счёту, он ведь и так ничего не приобрёл, просто поменял диван на песок и, закрыв панамой глаза, выполнял единственное действие (и даже не действие вовсе) – он загорал. И всё!
Но это ещё не самое интересное.
Ваня (пусть будет Ваня), четырнадцатилетний подросток, при каждом удобном случае заглядывал Маше под юбку, чтобы узнать, а потом весело рассказать друзьям, какого цвета у неё нижнее бельё. Сегодня они всей компанией отправились на берег праздновать чей-то там День рождения, девочка разделась, оставшись в тех самых трусиках, но теперь всем плевать, что они тёмно-красные!
И ещё.
Почему-то девочки (девушки, женщины), стеснительные по своей натуре создания, приходя на пляж, становятся совершенно другими, не похожими на себя людьми. Они раздеваются, оставляя на себе настолько откровенные наряды, что я даже не смотрю в их сторону, опасаясь осуждающих взглядов. А самые стеснительные ложатся на живот и, будто бы никто не замечает (естественно, кто же их заметит в такой толпе?), стягивают с себя лиф.
Почему? Почему всё это?
Возможно, если бы я чаще вот так сидел на берегу моря, я бы и получил ответы на мои никому не нужные вопросы, хотя, не исключаю, что их стало бы ещё больше.
 Я сидел, всматривался в небо, и видел в нём красивую девушку с шелковистыми волосами посреди огромного одуванчикового поля…


- Ты его любила? – прошептал вечерний ветер, ласково растрепав неземной красавице белоснежные волосы.
- Я его люблю… – она стояла одна в легком шелковом платье посреди огромного одуванчикового поля, нежная и хрупкая.
- Но он же умер… – она, вздохнув полной грудью, промолчала, и ветер тут же пожалел об этом замечании. – Это был всего лишь секс или просто любовь? – он поцеловал ее руку и, словно испугавшись, отпрыгнул в сторону.
Она подняла голову и, растягивая слова, прошептала:
- И то, и другое…
- Я бы хотел получить более точный ответ, – дотошный ветер выкрикнул это из-под самых облаков и тут же зашелестел в траве.
Она не смутилась, но ненадолго задумалась.
- Это секс, - наконец решилась она, - как следствие великой любви.
Ветру понравились эти слова, но он, не показав восторга, переспросил:
- А ты уверена, что это не любовь, как следствие постоянного секса?
Теперь она не секунды не сомневалась и утвердительно кивнула головой:
- Да!
- Но ты занималась с ним любовью? – она услышала в этом вопросе какие-то странные нотки, и ветер, заметив в глазах невинной девушки замешательство, растворился. Что бы скрыть свое огорчение, он рванулся через бугор и, задрав подол застеснявшейся березе, помчался обратно.
Возвращаясь, он еще раз с некоторой опаской взглянул в душу ночной красавицы и успокоился. Все ее сомнения испарились и она, гордо подняв подбородок, прошептала:
- Заниматься любовью, это почти то же самое, что и заниматься обонянием в то время, когда хочешь почувствовать сладкий запах молодых роз. Любовь – это чувство. Чувство, которое выше, чем зрение, осязание и слух. Я не занималась с ним любовью… я любила его.
Ветер улыбнулся, поцеловал ее в лоб и по-отцовски прижал к груди.
- Будь счастлива…
Покрутившись в ее ногах, он взметнулся в небо, ударив красивое личико вечерней прохладой. Она, закинув голову, облегченно вздохнула и, словно от блаженства закрыла глаза. Ветер, шелестя травой, метался по полю, увеличивался и набирал силу. Он, словно пролетел сквозь нее, но на этот раз больно хлестнул по щекам, обжег легкие и сорвал белое платьице.
Она вскрикнула, медленно выдыхая набившийся воздух, дернулась и замерла. А ветер уже достаточно окреп для того, чтобы называться смерчем. Он рванулся к ней, ласково поглаживая волосы и совершенно обезумев, целуя розовые губы, поднял ее обнаженное тело и швырнул его в пропасть. Вытирая появляющиеся на облаках слезы, он повторил:
- Будь счастлива…
Она осталась с любимым лишь потому, что никто ни кто никогда, ни на этой планете, ни на одной другой не любил ее так, как он… ветер.


Я не успел искупаться. Просидел около часа на берегу Обского моря, слышал шёпот волн, укрывался от лучей солнца, а искупаться не успел.
Похоже, лёгкий бриз, переплетая мне волосы, ненароком подсмотрел мои глупые мысли и, на что-то обидевшись, улетел восвояси. Вернулся он ветром или даже больше того, чтобы устроить скандал со всеми подобающими атрибутами: пылью в глаза, скалистыми тучами, раскатами грома, порезами молний…
Это напоминало американский блокбастер, когда голубое небо, кое-где разбавленное белым мазком облаков, в одно мгновение, не без помощи тёмных сил, покрывалось беспросветным кошмаром. Словно на детский (а значит, светлый и ласковый) рисунок случайно опрокинули чёрную краску.
Я, спешно отряхнувшись от назойливого песка, оделся и засеменил к автобусной остановке. И успел. Успел спрятаться под небольшой навес, когда с неба обрушились потоки воды. Это не было дождём или ливнем, просто живая стена из огромных капель непроходимой преградой выросла перед моим лицом.
Промокшие люди, в юбках, шортах, футболках или даже с голым торсом прижимались ко мне, друг к другу и, немного дрожа от пронзающего ветра (или от страха?), тихо перешёптывались.
А ведь каких-то десять минут назад светило солнце.
Сибирь умеет удивлять, но мы уже успели привыкнуть к её сюрпризам. Поэтому смотрели на происходящее без каких-либо эмоций или сожалений, просто стояли, кто-то даже шутил, и ждали, когда всё это прекратится.
А через полчаса снова было жарко.
Ближе к вечеру, когда две маленькие девочки обрызгали меня водой из полутора литровой пластиковой бутылки, я хотел разозлиться, но, вспомнив сегодняшние капризы природы, я просто погрозил кулаком:
- У, мелочь пузатая, - девчонки посмотрели на меня невинными глазами, и я вдруг вспомнил ещё одну вещь, которая заставила меня улыбнуться.
Сегодня был День Ивана Купалы…
 
Вчера под дождь попавши,
Сегодня я залез
На две секунды раньше
Под праведный навес.

А ливень вслед за мною,
Обидевшись слегка
Прозрачной пеленою
Укутал облака.

Но я его обиды
Сегодня не приму.
«В конце концов, мы квиты»,-
Парирую ему.

На две секунды раньше,
Чем должен, но учти,
Я о своём реванше
Не думаю… почти.
 
Я сидел на скамейке возле уличной баскетбольной площадке, в мокрой от детских забав футболке, и наблюдал, как местные подростки атакуют кольцо. Они не были большими мастерами оранжевого мяча, но мне нравилось смотреть даже за теми, кто совершенно не умеет играть в эту игру, а просто пытается научиться.
Единственная мелочь немного меня раздражает, даже не то, чтобы раздражает, а просто приходится не по душе…
Шестнадцатилетний парень поймал отскочивший мяч уже за трехочковый дугой, он развернулся, прицелился, для чего-то, словно со снайперской винтовки, прищурив левый глаз, и бросил. Бросил коряво, откуда-то из-за головы, поддавшись за баскетбольным снарядом вперёд, но мяч вопреки всему полетел в правильном направлении.
Мальчишка замер в тревожном ожидании, немного удивившись своей точности, и чем ближе к кольцу оказывался мяч, тем шире становились его улыбка и раскрывающиеся глаза. Казалось, ещё немного и он сам нырнёт в сетку… но мяч, ударившись в заднюю душку, отскочил в поле.
- Чёрт, да что такое? – бросающий явно был разочарован, но сказал это так, словно обычно он с этой точки не мажет. Хотя я уверен, дай ему ещё десять попыток, он не разу даже в щит не попадёт.
А подросток бросал, теперь уже ближе, снова ругался, говорил что-то вроде: «Не идёт сегодня», или «Не привык к резиновым мячам», или «Да этот ветер…», а другие вторили ему и качали головами.
И вдруг он попал. Случайный «фонарь» от «забора», но попал. Тогда он сделал вид, будто ничего удивительного не произошло и медленно, слегка покачиваясь, пошёл на подбор. Его лицо старалось не выражать никаких эмоций, но я обратил внимание, как он мимолётом осмотрел окружающих, чтобы убедиться, что все, все собравшиеся это видели.
Я отвернулся, но сразу услышал, как тот, бросающий, попросил кого-то: «Ну-ка дай я ещё раз попаду», и мне стало противно. Не то, чтобы совсем противно, просто как-то не по душе.


А потом я играл, как всегда с азартом и жаждой борьбы бросался за каждым мячом, разбивая колени и локти. Громко выражая свои эмоции, я с рёвом расстраивался при промахах и буквально визжал после хороших комбинаций. Я люблю отдаваться игре без остатка, даже не люблю, а просто не умею по-другому, в любом, даже самом товарищеском матче.
В эти мгновения все радости и проблемы реального мира меня уже не интересуют. Планета сужается до размеров баскетбольной площадки, а смысл жизни до оранжевого мяча и корзины. Уже потом, выиграв или, не дай Бог, проиграв, я оботру лицо полотенцем, успокоюсь и снова превращусь в обыкновенного человека. А пока я другой…
Я никогда не был отличным баскетболистом, не был даже хорошим, но я люблю эту игру, и, как мне кажется, она отвечает взаимностью. Были матчи, которыми я мог бы гордится, были, о которых не хочется вспоминать, но я с самого начала отдавал себе отчёт, что мне, с моей комплекцией, никогда не стать великим игроком. А потому я стал тренером…
Я не могу смотреть видеозаписи со своими «подвигами». Мне кажется, на них я настолько неловок и неуклюж, что становится непонятно, как этот человек может забивать по десять трёхочковых за игру. Вернее, я действительно неловок и неуклюж, но где-то внутри, во время дриблинга, мне кажется, что я пластичен и неотразим.
А иногда, хотя бы иногда, каждому из нас хочется довериться ощущениям. Вот только, наверное, это бессмысленно…


Желторотый птенец, считая, что его крылья уже достаточно окрепли для полётов, выпал из гнезда…
Остроухий щенок, глядя на своего свирепого отца, разорвал ни в чём не повинную подушку…
Розовощёкий мальчишка, выйдя на крыльцо своей школы, попросил у старшеклассников зажигалку и закурил…
…Однокрылая птица, предчувствуя наступления морозов, хотела улететь на юг, но не смогла.
…Беззубый пёс намеревался просто понюхать полосатого котёнка, но тот убежал.
…Дряхлый старик хотел, было подняться с дивана и налить себе стакан воды, но закашлялся и остался лежать.
В чём смысл?


Около девяти, может быть, в начале десятого я уже садился в маршрутку, попивая холодный чай. Напротив меня, тяжело дыша, уселся мужчина с двухлитровой бутылкой «Бочкарёва» и вяленой рыбой. Он расплатился, облокотился на спинку сидения и почти сразу же задремал…
Мне жаль человека, который не любит свою работу. Каждое утро он просыпается под надоевший за долгие годы трезвон будильника, оттягивая момент, когда нужно открыть глаза и подняться. Потом он выдыхает: «Как же мне всё это надоело», - и идёт умываться.
АлександрИльяВладимир чистит зубы, пристально вглядываясь в уставшее лицо на зеркальном отображении, и понимает, что сейчас он пойдёт туда, куда идти ему совершенно не хочется, чтобы делать то, что до смерти ему надоело, и думать о том, о чём уже невозможно думать.
Но ведь в русском языке достаточно давно слово «не могу» автоматически заменяется словом «надо». И появляется противоречивое чувство нежелания работать и желания зарабатывать, когда хочешь сказать одно, а вырывается: «Должен!». Должен, - и не каких «но».
Тогда АлександрИльяВладимир идёт завтракать. Долго жуёт яичницу, перелистывает вчерашнюю газету или просто смотрит в потолок, и постоянно сверяется с часами, чтобы не опоздать, но и не прийти вовремя. Потратив определённое время, он кое-как нащупал такую грань и теперь очень этим гордится, не без основания считая, что подобное приходит только с опытом.
Потом он вскакивает, словно опаздывая, одевает кроссовки, ботинки, туфли (нужное подчеркнуть), и, хватая сумку, выбегает на улицу. На работе АлександрИльяВладимир появляется в те секунды, когда ещё бы чуть-чуть… но с «чуть-чуть» в России вообще не считаются.
Вечерами или, допустим, в выходные он пьёт пиво, а возможно, даже не пиво, с друзьями, а возможно, даже один. Пьёт на честно заработанные деньги, потому что ему надо расслабится, отдохнуть после тяжёлого трудового дня. И он считает, что всё делает абсолютно правильно.
Я нормально отношусь к таким людям, без каких-либо претензий или предъявлений вины. Мне просто их жаль…
Я счастливый человек, потому что мне нравится, чем я занимаюсь. Я всего лишь десять дней в оплачиваемом отпуске, а мне уже не хватает тренировок, которые я провожу, не хватает детей, которых я обожаю, не хватает оранжевого мяча, стучащего по деревянному полу.
Я хочу работать!
А тебе, я говорю тебе, крутящему пальцем у виска, советую на секунду перестать хрустеть сухариками со вкусом бекона и ненадолго задуматься…


Под конец учебного года я ненадолго прекращаю свои тренировки. Где-то на полторы недели, чтобы в первый день лета отдохнувшие дети с новыми силами приступили к ежедневным двухразовым занятиям.
В тот день я не помню зачем, зашёл в школу, не помню даже, было ли это важным или мне просто захотелось услышать детские голоса. Зашёл и сразу же увидел её.
Она вместе с бабушкой стояла возле приоткрытого окна и озиралась, как будто бы кого-то искала. Маленькая девятилетняя девочка с торчащими косичками, но на душе стало настолько теплее, что сжатые губы моментально растаяли в улыбку. Её взгляд мимолётом скользнул по мне и побежал дальше, но вдруг остановился, вернулся и вспыхнул крошечными искорками в удивлённых глазах.
- Евгений Александрович! – на весь коридор закричала девочка, заставив меня немного смутиться. Она, оставила бабушку, бросилась ко мне, а, подбежав, обняла меня и, видимо, тоже немного застеснявшись, опустила глаза. – Евгений Александрович, я соскучилась…
Если честно, для меня это было неожиданностью. Приятной неожиданностью. Я, теперь уже ни на кого не обращая внимания, приобнял её за плечи и чуть слышно ответил:
- Я тоже, - и я нисколько не лукавил.
Чем могут являться два слова «я соскучилась» в бесконечном чередовании ежедневных высказываний, два слова из уст улыбающейся девочки, которая уже стыдится своей несдержанности?
Ничем? Это глупости.
Мелочью? Возможно, но только не для меня.
Ценностью? Да, но как минимум.
«А чем же?» - спросите вы, и я спокойно отвечу: «Смыслом жизни».


- Коля! – Толян, виляя бёдрами в разноцветных лучах светомузыки, подошёл к однокласснику. – Коля, пошли колбаситься.
- Что? – Николай постарался перекричать «Скутера».
- Колбаситься пошли! – он помотал головой, на что Толян как-то обречено, махнул рукой.
Татьяна сидела одна. Обычно весёлая и жизнерадостная, в тот вечер она примостилась за столиком возле стенки, и Николай, с трудом пересилив природную робость, присел рядом.
- Привет.
- Привет, - она, видимо, показывая, что этот разговор ей совсем не интересен, достала зеркальце и старательно пыталась разглядеть в нём своё отражение.
- Чего не танцуешь? – мальчишке было настолько скучно, что он готов был мириться с любым обществом.
- Да так, голова что-то кружится…
- Это потому что здесь душно.
- Что?
- Душно! – Татьяна кивнула.
- Пошли в коридор, - вдруг предложила она, но Николаю не хотелось.
- Пошли…


Мы выиграли! Выиграли стартовую игру, возможно, даже уверенно, но это означает лишь то, что до конца соревнований ещё пять-шесть матчей. Эта ценная победа, потому что она первая, но я уверен, если она окажется единственной, в будущем о ней даже не вспомнят.
Я иду в раздевалку, я доволен, я допиваю остатки газированной воды. Возле самого входа ненадолго останавливаюсь, опираюсь на стенку, чтобы прийти в себя, выдыхаю и даже не обращаю внимания на радостные крики моих ребят откуда-то из-за стены.
- И это вы называете игрой? - грубо прерывая победное веселье, я появляюсь в дверном проёме и сразу разгоняю появляющуюся эйфорию. – Это ужас! Если так будет продолжаться, мы никогда ничего не достигнем…
А потом я каждому вспоминаю даже незначительные ошибки, пытаюсь раздуть их до вселенских масштабов, ещё долго размахиваю руками и заканчиваю короткой фразой:
- А в целом, мне понравилось.
Мы проиграли… может быть, даже финал, но серебряные медали сейчас не кажутся достижением. Я ненавижу проигрывать, не различаю второе место от последнего, хотя понимаю, что во многом неадекватен.
Дети давно переодеваются, а я всё сижу, как будто жду, что сейчас на поле вернутся команды, появятся судьи, мы переиграем, и тогда без сомнения победим. Минералка закончилась ещё в третьей четверти, и теперь в горле сухо, но я понимаю, что несмотря ни на что я должен подняться и идти в раздевалку.
Они собираются молча, и эта тишина меня немного пугает. Проглатывая слюну, я стараюсь улыбнуться:
- Молодцы, парни, молодцы. Немного не повезло, но у нас впереди ещё сотни финалов, которые мы обязательно выиграем.
А ночью я долго не смогу уснуть, понимая, что это я не смог подготовить команду, я не настроил их на игру, я не вовремя делал замены, я не справился… я не сумел… я не… я… я…я…


Николай даже не помнил, о чём они разговаривали, прогуливаясь по лабиринтам школьных коридоров, но Татьяна оказалась настолько приятной собеседницей, что он неожиданно для себя поинтересовался:
- Тань, - она посмотрела на него большими невинными глазами, и парень почувствовал, как учащаются биения сердца, - давай завтра в кино сходим.
Она улыбнулась. Наверное, только тогда Коля заметил, насколько она красива, и, немного смутившись, затараторил:
- Завтра в «Маяке» «Скорость» показывают. Ну, слышала, может быть, с Киану Ривзом и Сандрой Баллок. Кстати, знаешь, что Сандра почти русская и…
- Давай…


Иногда я задаюсь вопросом, почему мальчиков и девочек, которые ходят ко мне на тренировки, я осмеливаюсь называть «мои дети». Ведь у каждого из них есть свои папы и мамы, бабушки и дедушки, возможно отчимы или мачехи, у которых в любом случае больше, чем у меня оснований видеть в них своих детей.
И ведь главное, что я не претендую на какое-нибудь отцовство, они мне даже по возрасту в сыновья (или дочери) не годятся. Я скорее пытаюсь стать старшим братом, к которому всегда можно обратиться за советом и помощью, рассказать даже то, что боишься поведать родителям, или получить подзатыльник за… современные дети всегда найдут, за что можно получить подзатыльник.
А если не братом, то хотя бы просто тренером. Но никак не отцом.
Естественно, я никогда не собираю их вместе, чтобы сказать им, мол, вы все – мои дети. Это был бы полный абсурд. Но когда я хвастаюсь своим друзьям или родственникам о какой-нибудь большой (или не очень) победе, я всегда начинаю: «А вот мои дети…».
И, между тем, ни на что не претендую. Для этого у них есть родители, которым я кланяюсь в ноги за воспитание этих прекрасных созданий. И верю, что эти ребята способны на многое.
Потому что мои дети… это мои дети.


Снежный человек… как много в этом образе неизведанного, загадочного и увлекательного. В отличие от Кощея Бессмертного, в него (конечно, не без исключений) верит каждый разум; в отличие от теранозавров, которые уже много веков назад оставили в покое уставшую от такой тяжести Землю, он до сих пор существует; в отличие от желтых одуванчиков, которые ближе к лету разлетаются белыми парашютиками, Снежный Человек даже в век прогресса остается загадкой.
Встречу с ним всегда возносили до небес и воспевали в хвалебных песнях. Никто не знает, каков он, все хотят увидеть его потрогать руками, но боятся, как боятся всего неизведанного. Если он и родился вместе с человечеством, то долгое время сторонился людей, да и сейчас встречается только избранным.
Я имею в виду настоящего Снежного Человека, не тень его, которая может привидеться каждому, не след на снегу и не сломанные пополам ветви. Настоящего.
Любовь… а впрочем, то же самое.
Они присоединились к одноклассникам, но даже среди них оставались вдвоём. Николай проводил её до дома, помахал на прощание рукой и попросил не опаздывать.
А сам опоздал…


Я просто не понимаю, как к ним можно быть равнодушным. У меня тренируются десятки мальчишек и девчонок, и каждому из них я дарю частицу своей души. Вырываю кусками и отдаю в равных пропорциях, а раны постепенно затягиваются, когда я вижу детскую радость от моего появления.
Я горжусь ими после каждой победы и чувствую свою вину после любого поражения, но я не могу по-другому.
В конце тренировки они складывают ладони на мой кулак, чтобы все негативные эмоции, обиды на товарища или на меня оставить в душном спортзале, и я громко спрашиваю:
- Лучшие в мире?
- Мы! – в едином порыве выдыхают они. Или:
- Играем…
- Сердцем! – и отчего-то становится теплее. Я счастлив, я горд за себя, я рад за детей, потому что именно сейчас мы становимся командой. Той командой, где каждый готов помочь партнёру не только на баскетбольной площадке. Пятернёй, которая имеет силу, только сжавшись в кулак. Мы становимся лучше.
А потом мы переодеваемся, вместе идём до остановки, и я покупаю бутылку лимонада, надеясь, что не ради неё они идут со мной до маршрутки, уверен, что покупаю не для того, чтобы и в следующий раз они пошли со мной.
Как-то Женька сказал мне, что моё любимое слово «придурок», но я уверен, что это не так. Моё любимое слово «балбес». Затем «молодец» и только потом… сейчас я надеюсь, что строгие педагоги, со своей системой воспитания, никогда не прочитают эти строки.
Просто я знаю (или думаю, что знаю), когда можно погрозить кулаком, когда нужно немного похвалить, а когда, успокаивая, потрепать по голове.
Я надеюсь, что знаю…


Темнота необычайно пугает электропоезда, подталкивает их в спину и заставляет набирать невероятную скорость. Сегодняшний вечер не был исключением. Николай стоял в тамбуре, слушая, как неровно стучат сердца у перепуганных колёс, и курил. Неумело, даже как-то по-детски набирал обжигающий дым в лёгкие и, кашляя, тут же его выплёвывал.
Заснеженные, словно седые, сосны так быстро менялись местами, что казалось, будто это одно дерево машет пассажиру с экрана окна когтистыми лапами. Выбросив окурок, он подошёл вплотную к раздвижным дверям и уткнулся широким лбом в надпись: «Не прислоняться!».
Её нет!
Два слова, разрушающие все его принципы, планы и мечты, постоянно пульсировали в висках. Её нет! И больше не будет…
Николай тяжело выдохнул. Изображение за окном расплылось, помутнело, словно в тумане, и, наконец, совсем растворилось. Приглядываясь через полупрозрачный занавес, он неожиданно увидел Татьяну. Алкоголь, завладевший остатками разума, не дал оценить всю глупость происходящего, и путник искренне улыбнулся.
- Ты опять надела эту вульгарную мини? – в ответ она смущённо опустила глаза. – Ну, сколько я просил тебя, милая, не делай этого? Ты, наверное, даже зимой будешь носить её, не снимая…
Нет, это он говорил когда-то давно. Сегодня это даже не актуально. Татьяна медленно приблизилась, и что-то шепнула, но Коля не услышал. Она, обняв его за шею, приподнялась на носочки, и любимые слились в продолжительном поцелуе. Господи, какие у неё холодные губы! Как у мёртвой…
Николай с ужасом отдёрнул голову и огляделся. В тамбуре не было никого, кто мог бы стать свидетелем его слабости. Двумя пальцами он стёр с запотевшего стекла последние доказательства несостоявшейся любви, именно так, как проводил по её губам, когда она обижалась.
Но её нет…


Я не видел, что между ними произошло, не знаю, кто и из-за чего начал, но мне это и не интересно. Просто я уверен, что он умышленно, возможно, в пылу борьбы, но умышленно зацепил соперника ногой.
Я чуть не вылетел на площадку, прося замену, и, не смотря на то, что шла только середина второй четверти, всё оставшееся время он просидел на скамейке. Игрок, на которого я рассчитывал, так бессовестно подвёл и меня, и своих товарищей.
Если мы не будем уважать противника, значит, и нас никто уважать не будет. А я бы хотел, чтобы с нами боялись встречаться не из-за того, что мы любим играть коленями и локтями, а из-за того, что мы просто любим играть.
Если соперник оказался на полу, ты должен протянуть ему руку, если ты сфолил, даже случайно, даже не грубо, найди в себе силы извиниться, а в конце игры обязательно обменяйся рукопожатиями.
Это закон.
Дети не могут понять, почему, играя в Омске, Томске или Иркутске, нейтральные команды поддерживают именно нас, а я в конце аплодирую нашим болельщикам. Почему мы легко находим общий язык и с Новокузнецком, и с Магнитогорском, а они между собой никак не могут договориться. Почему игрок, который хоть раз попал в нашу команду, уже не хочет с ней расставаться.
Детям кажется, что это естественно. И мне, если честно, тоже. Просто есть закон, а сегодня один человек его нарушил, всю игру просидел в запасе и…
… и не был причастен к нашей победе.


Смерть очень часто приходит внезапно, и в этом никого не стоит упрекать. Я слышал, что Татьяна с разбега запрыгнула на подоконник распахнутого окна и совершенно случайно…
Хотя кто я такой, чтобы судить, что в этом мире случайно, а что нет.
Легко рассуждать, когда не ты, а кто-то другой потерял любимого человека. Ты сочувствуешь, стараешься подыскать правильные слова, может быть, даже плачешь, потому что тебе больно, но ты не в силах представить насколько в эти моменты тяжело ему.
Я просто не знаю, что бы я делал, если…
Каждый когда-нибудь сталкивается со смертью близких ему людей, если только сам не уходит из жизни слишком рано.


Попробуйте объяснить тринадцатилетним мальчишкам, что сегодня надо пробежать пятнадцать кругов, и сразу услышите: «Ну… а что так много? Давайте десять… давайте двенадцать…». И это нормально, потому что в этом возрасте они стремятся к противоречию.
Естественно, надо попытаться внушить детскому разуму, что, срезая, они обманывают не тренера, а самого себя, что в будущем это обязательно скажется, что мы уже сейчас должны относиться к спорту профессионально, и только в редких случаях можно поступить по-другому…
Я шёл на стадион, понимая, что сегодня мы должны пробежать именно пятнадцать. Ребята уже атаковали уличное кольцо, но как только я дунул в свисток, они перестали стучать мячами и побежали строиться. Потому что это закон.
- Так, парни,- начал я, - сейчас два разминочных, потом растяжка, три ускорения, затем двадцать кружочков и в спортзал. Всё ясно?
В ответ я не услышал ничего неожиданного:
- Ну… что-то многовато… - и тому подобное.
- А, по-моему, в самый раз, - удивился я.
- Мы ещё после вчерашнего не отошли.
- Ну, ладно, ладно, - я соглашаюсь, и, словно внося какие-то коррективы в план тренировок, добавляю. – Давайте пятнадцать.
- Давайте! – радуются они и нетерпеливо, чтобы я не передумал, уточняют. – Уже можно?
- Можно… - и они бегут.


 

Пусть кто-то скажет, что мы не светим.
Мы промолчим. Он решает сам.
Всего себя я оставлю детям,
А остальное отдайте псам.

Всего себя да еще немного,
И не пытайтесь прощупать пульс.
Я не боюсь ни врага, ни Бога,
Я только детских обид боюсь.

И мне не надо чего-то свыше.
Вознаграждение для меня,
Когда я слышу, когда я вижу,
Как улыбается ребятня.

Без промедления детвору я
Встречаю радостно на крыльце.
Я и кроссовки им зашнурую,
И, если надо, умру в конце.

Возможно, кто-нибудь не заметил,
Но мне подобное по плечу.
Когда мне скажут, что я не светел,
Я лишь по-прежнему промолчу.
 
В первый раз я ощутил огромную, можно сказать, вселенскую утрату, когда умер мой дедушка. За день до его смерти я разговаривал с ним по телефону, хотя неоправданно редко звоню своим близким. Но тогда я поздравлял его с Днём рождения, а это, согласитесь, серьёзный повод.
Он был уже немного навеселе. Да что там, уже хорошо выпивший. Дед что-то кричал мне в трубку, а я был очень рад его слышать (я всегда был рад его слышать) и, естественно, не подозревал, что этот голос больше никогда не коснётся моего уха.
На следующий день я получил SMS от своей двоюродной сестрёнки. В нём было всего пять слов, но этого хватило…
«Женя, сегодня умер наш дедушка».
И всё. Я перечитал ещё раз. Потом ещё раз. И ещё. Словно в том анекдоте про Штирлица, до которого не дошло сообщение из штаба. А когда я, наконец, осознал прочитанное и догадался, что это слишком жестоко для неудавшейся шутки, меня одновременно охватили неподдельный ужас, растерянность и обида. Обида на себя, на природу, на Бога, которому я в последнее время стал всё меньше доверять. Обида на всех.
Тело пронзила пустота, которая разорвала мою душу. Та в свою очередь комками подкатилась к горлу, и стало трудно дышать. Внутри всё пересохло, и я даже немного удивился, откуда в такой сухости могли появиться слёзы.
В тот момент я вёл тренировку, и мне совершенно не хотелось расстраивать детей своим настроением. Хватало и одного несчастного человека. Поэтому я заплакал потом. Когда, закончив занятие, добрался до дома. Заплакал навзрыд, как маленький ребёнок, не в силах сдержать ни крупных слёз, ни даже всхлипывания.


Почти что никто из моих знакомых не знает, что в Казахстане есть город Чу. «Как, как?» - переспрашивают они. Тогда я с видом хорошего географа поясняю, что это небольшой городок неподалёку от Чуйской долины. И им становится понятнее, даже как-то теплее и роднее на душе, оттого, что они уже слышали об этом месте.
В Чу появились на свет мои родители, в Чу живут мои родственники, а в детстве я каждое лето ездил к ним на каникулы. Мне нравился этот город тем, что он был маленьким и уютным. Тем, что виноград и арбузы там росли в каждом доме, а абрикосы лежали прямо на земле. Тем, что там постоянно было тепло.
Скорее всего, тепло там было потому, как приезжал я туда только летом. Но тогда я был маленьким, и это оправдание меня не устраивало.
 Я не был там девять лет. Девять лет я не видел своих бабушек и дедушек, тёть и дядь, братьев и сестёр. Девять лет не купался в теплой, словно парное молоко, воде Казахстана. Не кушал сочных доморощенных дынь. Не ходил с дедом на рыбалку.
А в прошлом году я зачем-то туда поехал.


В один из последних дней нашего пребывания в городе Чу, я с бабушкой пересматривал фотографии. Одна из них мне настолько понравилась, что я положил её в подаренный мне тётей Валей ежедневник и забрал с собой в Новосибирск.
Маленькая чёрно-белая фотография с потрёпанными уголками, сделанная, наверное, лет сорок назад. На ней мой дедушка, ещё совсем молодой, играет в футбол. Он стоит на воротах в гетрах, в перчатках, в кепке, словно у Льва Яшина, и каких-то пыльных чёрных полукедах.
Тень фотографа, снимавшего дедушку от правой штанги, делает эту картину немного смешной. На заднем фоне толпятся мальчишки, но дед не обращает на них никакого внимания. Он пристально смотрит туда, где в эту секунду должен был находиться мяч, в любой момент готовый вступить в игру.
Я положил её в ежедневник и достал только тогда, когда дедушке исполнилось шестьдесят семь.
А на следующий день я получил SMS…


Когда ты уходишь в армию, ты почти не сомневаешься, что тебе будут писать письма. Много и часто. Но ты даже не задумываешься, насколько это для тебя будет важно. Ничто, ни добрый сон, ни банка сгущёнки, ни увольнительная не заменят крохотного письма, хотя бы пару строчек, написанных таким родным и знакомым почерком.
Каждый час, каждую минуту, ты будешь ждать дня получения почты, а потом с замиранием сердца слушать, как старшина называет фамилии с прямоугольных конвертов. И, если вдруг услышишь свою, ты заскочишь со стула, бросая на пол ещё не подшитый китель, и побежишь за письмом, не надолго позабыв, где ты находишься, и что тебя окружает.
В обратном случае ты останешься на месте и, с трудом подавляя слёзы, попытаешься сделать вид, что ничего не произошло, старательно пришивая «воротничок» для завтрашнего осмотра.
Но при любых обстоятельствах с этого момента ты снова будешь дожидаться дня получения почты, потому что письмо – это единственная ниточка, связывающая тебя с тем, параллельным миром.
Читая письмо в первый раз, ты с трудом улавливаешь расплывающиеся строчки, потому что не в силах побороть предательские слёзы. А потом, при каждом удобном случае, перед сном, перед обедом или, нарушая Устав, на посту, ты будешь перечитывать его снова и снова. Пока не выучишь наизусть. А потом ещё раз…
Потому что в эти мгновения ты дома, ты не осознаёшь реальности, твои мысли не способны на это. Кажется, что вот они твои родные, совсем рядом, ты красочно рисуешь их удивлённые лица, и, естественно, улыбаешься им.
Улыбаешься наяву…
И в эту минуту ты счастлив.
Тебе даже не так важно, кто это написал, мама или папа, бабушка или дедушка, брат, сват, тётя, дядя, любимая девушка или пожилая соседка снизу. Так как это в любом случае лучше, чем серые будни армейской жизни.
Но, когда ты только уходишь в армию, ты даже не подозреваешь, что писать тебе будет только один человек. Один из сотни родных и знакомых. Один со всего белого света. Один!
Нет, в первый месяц-полтора ты получишь весточку от каждого, кому ты хотя бы словесно был дорог, и с удивлением обнаружишь, что таких людей оказывается не так уж и много. Потом ты, возможно, получишь ещё десяток писем, через полгода ещё пять, а через год…
И не надо напрасно думать, что о тебе забыли, просто любить через километры невероятно сложно, особенно, когда рядом, на расстоянии вытянутой руки, есть кто-то, кому ты нужен и кто нужен тебе. Они ведь и не подозревают насколько тяжело одинокому человеку там, далеко.
Ты вернёшься и всё (или почти всё) будет по старому. Просто, собираясь отдавать долг своей Родине, настраивайся на то, что писать тебе будет один (один!) человек и, встав перед ним на колени, тихо скажи…
Спасибо, мама, за то, что ты есть.


«Здравствуйте, мои дорогие
Мамочка, Андрюшка и все, все, все,
кого я знаю и люблю

Говорят, что со временем привыкаешь ко всему, а я наоборот всё больше по вас скучаю. Сегодня ночью мне снился сон о том, что я дома. Я даже во сне почувствовал, как стало тепло у меня на душе. Впервые за последний месяц я расслабился… и тут:
«Рота, подъём!». Я проснулся с головой под тонким одеялом и даже не сразу понял, что произошло, а когда догадался, мне ужасно не захотелось вставать. Но, с трудом проглотив комок в горле, я поднялся.
Каждое утро я засыпаю с полумыслью – полумечтой: ПОЛУЧИТЬ ПИСЬМО! В те дни, когда комбат заносит стопку писем, моё сердце начинает стучать в два раза быстрее… … Пришлите какие-нибудь фотографии, чтобы хоть как-то с вами соприкасаться. Пусть все пишут. Я не хочу чувствовать себя одиноким и отдалённым от дома.
Последние десять дней утреннюю гимнастику провожу я сам. И ещё меня назначили заместителем командира взвода. Когда его самого нет в моём распоряжении 35 курсантов. До сих пор ведутся тесты по отбору часовых. Это, говорят, очень важная боевая задача. Часовой единственный, кто в мирное время может применять оружие. Учу Устав.
Наша баня – очень интересная штука. Она совсем не отапливается, а вода подается чуть тёплая, но это лучше, чем в казарме, где всего два крана с холодной водой.
Новостей у меня, конечно, не много, здесь всё серо и однообразно. Пишите вы и, прошу вас, почаще. Все родные пусть пишут. Разбейтесь по дням и хотя бы как-то помогайте мне служить, это будет большая помощь.
Мои стихи появились в настенной газете и, что самое интересное, строевую песню мы учим тоже на мои стихи. Но её я писать не буду.

Мечется, бесится
Сердце в груди.
Двадцать три месяца
Впереди.

Месяц всего лишь
Прошёл, не спеша,
А ты уже ноешь
И рвёшься, душа.

Вот, наверное, и всё. Скажу только ещё раз, что всех вас люблю и жду нашей встречи.


Люблю.
       Целую.
       Сын.
10 июня 1999 г.»


«Здравствуйте, мои родные
Мамочка и братик.

Вчера я вернулся с недельной командировки, а меня встретили два письма, от вас и Андрея. Бандероли и перевода я пока не видел, но лейтенант их получил, а значит, получу и я.
Командировка – это хорошо. Вдесятером, без сержантов, под открытым небом, с красивым пейзажем, этакий дружеский пикничок. Приходилось, конечно, немного и поработать, но это стоили свеч.
Строили КНП (контрольно - наблюдательный пункт), откуда офицеры должны наблюдать за стрельбами всех офицеров СибВО, даже начальник округа генерал-майор приезжал.
Наш комбат в общем зачёте на тройку отстрелялся. Хотя точность - отлично. Пушки стреляют так, что уши закладывает, а потом взрыв и столб пыли.
У меня по-прежнему всё нормально. Я один из немногих, кого офицеры знают по имени. Даже не по фамилии, а по имени. Правда, чаще они меня называют либо «поэт», либо «философ», либо «Есенин», но я не обижаюсь.
Сегодня, мамочка, твой День рождения, и я не могу не поздравить тебя ещё раз. В прошлом письме я посылал тебе самодельную открытку, не знаю, получила ли ты её. Потому что я делал её в командировке и отправил с одним курсантом, который должен был скинуть её в почтовый ящик. Посмотрим, что из этого вышло.
Кормят нас не очень плохо. Не хорошо, конечно, но всё-таки. А в командировке сами варили из сух. пайя и ели до отвала. Там то мы точно наедались.
Сложного, в общем-то, ничего нет. Справляюсь.
Мама, пиши мне пожалуйста поподробнее и побольше. Хоть о чём пиши. Главное, чтобы было тобою написано и мною прочитано. Самые прекрасные моменты в этой жизни – это читать письма, и мне жаль, когда они быстро заканчиваются. Пусть все пишут.
Ты хотела прочитать батарейную песню, которую я сочинил. Это не сложно. Просто мне кажется, что строевые песни не могут быть хорошими стихами.
Текст песни.
Вот так получилось.
От Никиты я ещё писем не получал, хотя Андрей написал, что он мне их посылал. Если Никита позвонит, пусть уточнит адрес, может быть дело в нём.
Присылать мне ничего не надо, у меня всё есть. Только писем побольше, да ещё фотографию какую-нибудь.
Стихотворение.
На этом, мамочка, все мои новости заканчиваются. Что может быть у меня нового? До следующего письма, мамочка. А пока – пока.


       24. 06. 99 г. ряд. (роспись) «Бочкарёв»

Люблю.
       Целую.
       Сын.
Карикатурный рисунок.»


«…Сегодня принимали присягу последние новобранцы. А после этого нас отбили. Да! Просто сказали: «Расставить табуретки на местах отбоя. Отбой!». «Спасибо, родной!», - крикнул я громче обычного и быстрей-быстрей, пока сержанты не передумали, запрыгнул на свою шконку…
19. 07.99 г. ».

«Привет, братишка.
Хочу сразу тебя предупредить, что, если ты будешь мало писать, я откручу тебе голову. Это мне сейчас писать некогда, а ты уж постарайся выкроить для меня время и написать столько, чтобы я часа полтора читал. Мне всё равно о чём. Хоть «Войну и мир» переписывай…
24. 07. 99 г.».

«… В последнее время я ещё сильнее стал скучать по дому. Сейчас слёзы так и наворачиваются. Вечерами очень долго не могу уснуть, хотя ложусь поздно, всё вспоминаю, как я там жил, всё представляю, как вы там живёте. Уставлюсь в верхнюю шконку и смотрю долго-долго. Сразу комок к горлу подкатывается, душа таит и каплями струится по щекам…
25. 07. 99 г.»

«…У меня, как всегда всё нормально. В Моздоке уже весна, хотя, честно говоря, зимы у нас и не было. В Новый год была плюсовая температура, потом заморозки до -7, а сейчас где-то +15…
…Стою в карауле, так что пока я не на посту есть время написать…
…А вообще-то ничего нового, позавчера я вам писал. И четыре дня назад, и семь. Завтра ещё напишу. А пока надо Никите о себе напомнить, и Пашу с Днём рождения поздравить…
13. 02. 00 г.»


«Здравствуйте, мои дорогие
Матушка и братишка.

За последние четыре месяца я получил от вас только два письма, тогда как за первые пять около ста. А сюда мне писать надо ещё чаще. Я очень жду и надеюсь, что это всего лишь работа почты. Я люблю вас и очень по вас скучаю. Без писем тяжело.
Я уже устал писать всем и не получать ответа. У меня всё по-прежнему. Всё так же хорошо. Недавно приезжали командующий СКВО, первый зам. министр обороны и сам министр обороны РФ маршал Сергеев, все нас хвалили, высказывали слова благодарности. Говорят, война скоро закончится.

Почётнее всего на свете
В запале праведной войны
На рубеже тысячелетий
Творить историю страны.

Но особо писать не чем, я слишком часто пишу, для того, чтобы что-нибудь произошло. Поздравляю Андрюху и Никиту с 23 февраля. Желаю всем вам всего хорошего. Счастливо.

       11. 02. 2000 г. мл. с-т (роспись) «Бочкарёв»

Люблю.
       Целую.
       Сын.
P.S. Сегодня ДЕВЯТЬ!»


«Здравствуйте, мои дорогие и любимые
Матушка и братишка.

Вчера, мама, получил от тебя письмо, сегодня от Сержа, от Миши, и снова от тебя. Наконец-то я снова стал получать письма. Спасибо вам…
Недавно наш дивизион снова переехал в палатки. А тут ещё и погода испортилась, ветер страшный. Меня немного продуло. Приболел чуть-чуть, да глаз из-за ячменя распух. Хотели в госпиталь отвезти, но я что-то не поехал, скучно там. Вылечусь уж как-нибудь.
Ты всё спрашиваешь, долго ли я буду служить в Моздоке. Отвечу ещё раз, не очень – только до дембеля. Но здесь мне нравится. И война уже близится к концу. Хотя говорят, в Аргуне около семи тысяч боевиков и партизан, но это в Аргуне… (только потом на три месяца я уехал к Аргунскому ущелью).
Ещё пишешь, можно ли выслать бандероль? Можно, конечно, но сейчас я ничего не прошу. Только фотографии и письма. Я по возможности пишу всем. Правда, сейчас эта палаточная жизнь…
… Больше я не знаю о чём писать. Жду ваших писем. Передавайте привет всем, кого я знаю и люблю.
Вдали от дома в трудный час
Мы вспомним тех, кто помнит нас.
Вот только нам не хватит сил
Забыть про тех, кто нас забыл.

До следующего письма.


       14. 03. 2000 г. мл. с-т (роспись) «Бочкарёв»

Люблю.
       Целую.
       Сын.»


«Здравствуйте, мои дорогие
Матушка и братишка.

За последний месяц получил от вас только одно письмо. Но вообще-то письма я стал получать довольно часто. Только почему-то вы мне фотографии не присылаете. А у меня всё хорошо. Как всегда хорошо.
Ты, наверное, заметила, что обратный адрес не тот, просто у меня конверта не было, и я взял у товарища. В нашу палатку поставили телевизор. Я за одиннадцать месяцев наконец-то посмотрел кино. Теперь он вообще не выключается. Правда, доисторический какой-то, «Весна», но и то хорошо.
Даже не знаю о чём писать. Каждый день точно такой же, как и предыдущий.
Началась «зелёнка», а значит боевики опять оружие раскопали. Недавно один лейтёха с нашего дивизиона поехал на зенитную базу «Луна», где и наши «сушки» (гаубицы 2С3) стоят, так колонну обстреляли.
«Чехи» днём вместе с нашими в патруль ходят, а по ночам наши же блокпосты обстреливают. Но у нас в Моздоке почти тишина.
Телевизор всего три дня стоит, а я Моздок уже два раза в «Вестях» видел.
Если будете мне высылать посылку, то отправьте учебник по анатомии. Я ведь всё равно стану тренером, даже если ты совсем этого не хочешь, поступлю заочно, хотя физически я здесь ослаб, но это восстановится. Может быть, конечно, это и бред, но ещё я хочу стать поэтом. Не просто хочу… стану.
Стихотворение.
Хотя сейчас я пишу довольно редко. Не знаю про что, не про войну же. Недавно написал рассказик «Сашка», причём не выдуманный, основанный на реальных событиях.
Передавайте привет Свете, Владу, Максу большой-большой, Славику с Маринкой, Антону Антоновичу, соседям и Никите. Поздравьте его с Днём рождения за меня, хотя, конечно, я и сам ему напишу.
       Целую.
       Люблю.
       Жду писем и очень скучаю.
       Ваш сын и брат.

17. 04. 2000 г. мл. с-т (роспись) «Бочкарёв»

«… Я по-прежнему прозябаю в госпитале славного города Тольятти, не зная, чем занять свою рвущуюся на части сущность. В таких местах, где бездействие выедает мне душу, а серые стены давят на мозг, тоска по дому особенно даёт о себе знать...
…Как Андрюха? Наверное, уже здоровый стал. А я наоборот – не расту совсем, ни умственно, ни физически. Всё такой же маленький, худенький, слабенький и глупый.
Госпиталь в Тольятти довольно убогий со стен, как листва, опадает краска, но мне здесь нравится. Ты же знаешь, мне везде нравится…
11. 11. 00 г.».

«… От нечего делать подстригся. Благо ты этой стрижки не увидишь, а вот всё Тольятти увидело. Нас вообще сюда привезли, как маленьких обезьянок, всё-таки из Чечни! А когда узнали, что одна из них ещё и стихи пишет, желающих посмотреть на такое чудо природы собралось огромная множество.
Я здесь, словно голливудская суперзвезда, то корреспонденты из газеты, то телевидение…

       13. 11. 2000 г. с-т (роспись) «Бочкарёв»

Люблю.
       Целую.
       Сын
P.S. Не забывай. Пиши. Спеши.
Письмо лекарство для души».

«Здравствуйте, мои любимые
матушка и Андрюшка.

Вчера, матушка, получил от тебя письмо, первое после летнего отпуска, и, словно в первый раз, растрогался. Что-то я совсем редко стал письма получать. А про увольнение совсем ничего не слышно, боевые даже офицерам не выплачивают, контрактникам долги не погашают, и я даже не знаю, будут ли день за два засчитывать, а то до мая ведь ещё так далеко…
Я здесь печатался несколько раз, свои стихи перед офицерами во главе с командиром дивизии читал, а теперь по блокпостам езжу, где-нибудь в палатках или на технике выступаю… как в кино.
Недели две назад приходил зам. редактора местной газеты «Моздокский вестник», взял у меня интервью, ну и стихи, конечно.
Погода у нас меняется в день по пять раз, то даже в майке жарко, то снег выпадает. Но в основном такая нудная осенняя серость.
А дни, чем ближе к дембелю, всё длиннее кажутся. Так что вы пищите почаще. Передавайте привет… (длинный список). Попробую вам позвонить. Уж очень я по вам соскучился. Завтра-послезавтра, если отпустят, позвоню.
Извини, матушка, пришёл командир дивизиона и мне приходится заканчивать. Почтальон через полчаса письма унесёт. А вечером я ещё напишу.

       27. 02. 2001 г. ст. с-т (роспись) «Бочкарёв»

Люблю.
       Целую.
       Сын.»


Для чего я перечитываю письма, которые мне совершенно не хочется перечитывать, вспоминая то, что, казалось бы, уже забыл, или то, что не забыл, но прячу в себе, словно дурной сон? То, что я никогда не писал матушке, отделываясь стандартной фразой «у меня всё хорошо», о чём не люблю рассуждать с друзьями или просто говорить вслух…
Наверное, потому, что когда всё нормально – это тоже не нормально, а в моей жизни сейчас полная гармония, и мне абсолютно не хочется ничего менять. Я счастлив, и лишь иногда, по вечерам, напоминаю себе, что в мире ещё достаточно несправедливости, недосказанности и страха.
Ведь, когда в тебя стреляют, как бы не бравировали перед вами подвыпившие спецназовцы, - страшно. Когда видишь знакомого, или даже не знакомого, а просто человека, с которым ты вчера разговаривал, лежащим перед тобой, раскинув руки, с развороченным затылком, - страшно. Когда командуешь вновь прибывшим солдатам ложиться спать не на койки, а под ними на случай неожиданного обстрела, не только молодым, но и тебе самому – страшно.
Но самое страшное, как бы не пафосно это звучало, там, на войне, не получать письма, то есть сомневаться, что дома тебя ещё помнят.
Теперь, по прошествию пяти лет, даже мне это кажется такой мелочью…


Наверное, где-нибудь здесь, а возможно даже чуть раньше, я должен был поставить жирную надпись:
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ,
но я, включив новый альбом Сергея Галанина, чтобы заснуть под надоевшую музыку, решил оставить всё как есть и больше вообще не возвращаться к этим глупым воспоминаниям.
Всё.